Солнечная - Иэн Макьюэн

На другой день, холодным воскресным утром, он нашел адрес Тарпина на счете и, решив не бриться, выпил три чашки крепкого кофе, надел старые кожаные ботинки, прибавлявшие сантиметра два к его росту, толстую шерстяную рубашку, в которой руки выглядели мускулистее, и поехал в Криклвуд. По радио – исключительно американские дела. Комментаторы все еще пережевывали подрыв американского военного корабля «Коул» группой «Аль-Каеды» в прошлом месяце, но главная тема была все та же, она тянулась все лето и осень, испытывая его терпение. Буш против Гора. Биэрд не был гражданином США, не участвовал в их выборах, но служба новостей, которую ему приходилось оплачивать, принуждала его следить за всеми незначительными поворотами кампании. Он был воинственно аполитичен – до кончиков ногтей, как он говорил. Ему не нравились горячие не-споры, старания каждой стороны неправильно понять и неправильно изобразить другую, амнезия, тянувшаяся хвостом за каждым поднятым «вопросом». Для Биэрда Соединенные Штаты были поразительным обществом, владевшим тремя четвертями мировой науки. Остальное было пеной, в данном случае – борьбой внутри элиты: привилегированный сын бывшего президента тягался с высокорожденным сыном сенатора. Избирательные пункты, кажется, давно закрылись, Гор позвонил Бушу и взял назад свое признание в поражении: результаты во Флориде рознились ничтожно, требовался пересчет. «Со времени моего прошлого звонка обстоятельства изменились», – так сдержанно выразился Гор.

На своем посту оба будут связаны одними и теми же ограничениями, давлением одних и тех же фактов, влиянием советников, окончивших одни и те же университеты, впитавших одну и ту же идеологию, – детали же Биэрду были неинтересны. Для мира в целом, размышлял он, проезжая через Суисс-Коттедж, нет существенной разницы, Буш или Гор, Труляля или Траляля будет президентом первые четыре года или первые восемь лет двадцать первого века.

Прошлый вечер с виски заронил безоблачную удаль и приятное чувство неуязвимости. Он понимал теперь, что относился к ситуации чересчур серьезно. Неверная жена? Найди себе другую! У Криклвуда был похмельный, умиротворенный вид, пешеходов мало, и безмятежность воскресного утра напомнила ему, что цель его поездки – всего лишь утолить свое любопытство. Он вправе знать, где проводит половину недели Патриция и как живет его соперник. Через пару километров, после нескольких поворотов дорога к Тарпину оказалась четырехполосным городским шоссе километра полтора длиной, соединявшим две магистрали, – временный, случайный райончик, где дома довоенной постройки имели боевую, обветренную наружность. Он поставил машину на площадке перед въездом и посмотрел на дом, прежде виденный на фотографии, – на подморенные сосновые перекладины, прикрепленные болтами к фасаду, чтобы было похоже на фахверк елизаветинских времен, на моторку, неудобно пристроившуюся на прицепе, – под истрепанной ветром пластиковой накидкой могла прятаться и гребная лодка, – на черный столб с четырехугольным фонарем перед входной дверью, выполненной в георгианском стиле, на смелое новое украшение, лежащее на бетоне среди тщательно прополотых клумб, – красную телефонную будку. Между почти черными досками стены сияли свежей побелкой, цветастые занавески за окнами в свинцовых переплетах были раздвинуты и аккуратно присобраны.

Биэрд довольно равнодушно относился к дизайну, и внутреннему, и наружному, не имел ничего против старинных фонарей в саду, и попытка придать пригородному дому тысяча девятьсот тридцатых годов видимость жилища елизаветинских времен казалась ему наивно патриотичеcкой. Если бы Родни Тарпин не был ему отвратителен, он счел бы, что жилье это говорит о порядочности, трудолюбии и простодушном оптимизме его хозяина. Из прежних разговоров он знал, что миссис Тарпин в прошлом году уехала с тремя детьми и живет с нормировщиком-валлийцем на Коста-Брава, и было что-то трогательное в том, как Родни старался поддерживать порядок. Но сюда регулярно приезжала совокупляться Патриция, и все детали, даже игрушечный колодец для загадывания желаний и компания карликов, собравшаяся у ручки ворота, выглядели враждебно. Он ненавидел их в ответ. Поставит ли Тарпин телефонную будку стоймя в честь Патриции? Он прямо слышал, как она притворно ею восхищается. Дорогой, это так оригинально, так остроумно… Хватит! Он вылез из машины.

Из-за того, что здесь часто проходила его жена, и из-за того, что Тарпин когда-то на него работал, он чувствовал себя непринужденно и в полном праве, шагая по дорожке. В одной из лакированных черных труб на фасаде слышалось журчание воды, и над стоком внизу в ноябрьский воздух поднималось облачко пара. Хозяин дома совершал омовение, смывал с тела ДНК миссис Биэрд. Парадной дверью с палладиевским портиком, похоже, мало пользовались, и Биэрд двинулся по узкой бетонной дорожке, протиснувшейся между домом и деревянным забором; она вела к боковой двери и уходила дальше, за открытую калитку в садик позади дома. Он вспомнил, что Тарпин хвастался горячей ванной, и захотел ее увидеть. Патриция могла лежать в ней, могла не лежать, но он был настроен ознакомиться со всем досконально.

Пятачок нестриженого газона без деревьев был отгорожен с трех сторон от соседей цепной изгородью, ничейную замусоренную землю между участками оседлала опора высоковольтной линии, и оттуда слышалось скромное потрескивание электричества. Электроны – такие прочные, такие простые. В молодости он много думал о них. В двадцать один год он прочел уравнение Дирака в полном виде и восхитился. Оно было написано в 1928 году, из него вытекало конкретное значение спина у электрона – 1/2.. Явление чистой красоты, один из величайших интеллектуальных подвигов человечества, оно правильно потребовало от природы существования античастиц и открыло перед юным читателем широкие горизонты «моря Дирака». В ту пору он был ученым; теперь он был бюрократом и больше не думал об электронах. В середине девяностых он стоял с небольшой группой в Вестминстерском аббатстве, и Стивен Хокинг произносил речь перед каменным памятником, на котором была высечена в элегантно сжатом виде формула – ίγ · δψ = mψ; там последний раз шевельнулось в нем былое волнение. Все позади.

Ближе к дому была мощеная площадка; на ней расположились: ржавая вешалка, части холодильника, поставленные одно на другое белые пластиковые кресла и рядом с ними – она самая, большой, два с половиной на два с половиной метра ящик из твердой древесины, с запертой на висячий замок крышкой; на крышке – свернутый черный шланг. Его успокоило, что эта ванна не совпадает с калифорнийским видением, которое ему рисовалось, – ни секвой, ни цикад, ни сьерра-невад. Но, возвращаясь к боковой двери, он все равно был несчастен, ибо подтвердилось: тут мог быть только секс. Что еще могло привлечь ее в эту дыру? С другой стороны, в нынешнем его состоянии, – не огорчений ли он искал?

В это время он услышал звук наверху, поднял голову и увидел, как на втором этаже распахнулось запотевшее окно в стальной раме и оттуда выглянуло мокрое розовое лицо Родни Тарпина.

– Э!

Лицо сразу исчезло, но окно не закрылось, из него повалил банный пар, а из дома донесся приглушенный топот босых ног, сбегавших по застланной ковром лестнице. Пока Биэрд ждал у боковой двери, скрестив руки на груди, у него не было никакого плана, ни малейшего понятия, что он хочет сказать. До этого он слишком долго предавался мрачным размышлениям, ждал, и теперь ему хотелось, чтобы что-то произошло. Не важно даже что.

Отодвинулись два засова, дернулась вниз алюминиевая ручка, рывком открылась внутрь дверь, и на пороге возник любовник его жены.

Биэрд счел, что важно заговорить первым.

– Мистер Тарпин. Доброе утро.

– Какого хера тебе надо? – Ударение в вопросе было на «тебе».

Объемистая его талия была перепоясана не очень широким красным полотенцем. С головы на плечи стекали капли и дальше пробирались зигзагами между волосами на груди, на манер шарика в бильярде-автомате.

– Я подумал, что надо съездить посмотреть.

– Да ну? И ты сюда зашел.

– Моя жена заходит.

Тарпина как будто смутила прямота аргумента – словно счел, что он несправедлив или что это уже чересчур. Тем не менее, слегка дымясь, он ступил на дорожку, по-видимому не замечая холода – два градуса по Цельсию показывал цифровой дисплей в машине. Биэрд стоял от него метрах в трех – руки скрещены на груди, метр шестьдесят восемь в ботинках – и не отступил, когда Тарпин приблизился вплотную. Даже босой, он был крупным мужчиной, с несомненно мощным туловищем, но тонковатыми голенями – строение строителя, – висловатой грудью, где мышцы заплыли недавним жирком, и пузом, разросшимся от пива и дрянной пищи, гораздо большим в поперечнике, чем у Биэрда. Полотенце висело на честном слове. Что искала Патриция в таком партнере, если не идеальную, совершенную версию мужнина телосложения? Лицо у Тарпина было странное – не лишенное привлекательности, но слишком маленькое для его головы. Любопытная, с бачками физиономия маленького человека была помещена или спроецирована в пространство, которого не могла заполнить. Тарпин выглядывал из своей головы, словно из большой чалмы. С тех пор как Биэрд видел его последний раз, строитель лишился зуба, верхнего резца. Биэрд был разочарован, не увидев на нем татуировки – змеи, мотоцикла или гимна маме. Но тут же у него мелькнула мысль, что он, физик, – стареющий буржуа и находится во власти стереотипного мышления. Для татуировок и пирсинга Тарпин был стар, на плече у него, возвышаясь на добрый сантиметр, сидел нарост из перекрученной кожи, бирка, похожая на миниатюрное ухо или крохотного попугайчика, каких носят на себе моряки. Несколько тугих оборотов зубной нити, и он исчез бы за неделю, но, возможно, женщин трогал этот изъян, эта уязвимость в большом мужчине с собственным бизнесом и тремя подручными. Язык Патриции наверняка исследовал эти маленькие складки.