Дураки и герои - Ян Валетов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Плотникова полусидела-полулежала в нем, пристроившись поперек – ноги на одном подлокотнике, спина оперта на другой, в коротком халатике или домашних джинсах и футболке, с лэптопом на круглых коленках…
Плотный абажур рассеивал и без того неяркий свет, придавая всему вокруг теплый желтоватый оттенок. Но даже если бы в комнате царил полный мрак, Сергеев узнал бы своего куратора сразу. По силуэту, по запаху, по первым же звукам голоса, который почти не изменился за те несколько лет, что Мангуст был мертв.
– Выпьешь? – спросил Михаил, пересекая гостиную. Тирада Мангуста при этом осталась безответной. – Грешно не выпить за встречу! Тем более когда впервые в жизни говоришь с официальным покойником…
Мангуст хмыкнул, и Михаил, стоящий к нему спиной, отчетливо представил себе ироничную гримасу на его лице.
– Ром? Текила? Виски? Или просто водка? – он открыл бар и достал оттуда пару толстостенных стаканов.
Звякнуло стекло.
– Водки, – сказал Мангуст. – Тоник есть?
– Найдем, – отозвался Сергеев, оборачиваясь. – Лед и лимон? Я правильно помню?
Мангуст ничего не ответил, только на мгновение подался вперед, и Сергеев рассмотрел тонкогубый, искривленный в саркастичной усмешке рот, глаз с припухшим веком, возле которого гнездились глубокие морщины, седой висок и гладкую, как биллиардный шар, часть лысины надо лбом. Спустя мгновение Мангуст опять скрылся в тени.
– А ты постарел, – констатировал Михаил с легким злорадством. – Где ты был все эти годы?
– Странствовал…
Голос у куратора стал чуть ниже того, что помнил Сергеев. В нем появилось дребезжание, но не старческое, делающее речь жалкой и дрожащей, а этакий басовый грохоток, густой рокот в районе субконтроктавы.
– Ты же знаешь мою страсть к путешествиям…
Он щелкнул зажигалкой – всегда «зиппо», стальная, в коже, без рисунков и инкрустаций, – пламя опять выхватило из темноты его птичий профиль, и Сергееву подумалось, что с возрастом Мангуст все более походит на киношного Мефистофеля из времен Великого Немого. Или даже не так – на актера, играющего Мефистофеля на провинциальной сцене вот уже двадцать лет подряд, безмерно уставшего от постылой роли, но сросшегося с ней всей кожей.
К аромату гвоздичных Викиных сигарет добавился крепкий запах черного турецкого табака. В мягком персиковом свете настольной лампы заклубился непроницаемый сизый дым.
– А ты не рад меня видеть! – утвердительно произнес Мангуст. – Обидно. Умка, я-то хорошо помню, что когда я устроил цирк на кубинском побережье, ты был по-настоящему счастлив моему приезду!
– Я и оплакивал тебя искренне. – Сергеев бросил в стаканы лед, плеснул водки и добавил «швепса», от которого жидкость весело вскипела. – Знаешь, Мангуст, я только тебя и родителей так оплакивал. Только родители погибли далеко от меня, и я никогда не винил себя в их гибели… А вот в твоей смерти я себя винил.
Мангуст принял стакан из его рук, не выглянув из тени, и Михаил не увидел его выражения лица. Хотя очень хотел.
– Зря. Ни в чем ты не был виноват.
– Теперь вижу. Мне надо было догадаться. Я ведь помню твои первые похороны.
– Тогда все было иначе.
– Ну да… – согласился Сергеев и невесело усмехнулся. – Действительно. Там ты пропал без вести. Никто не видел, как тебя убили. И убили ли? На скелете, который мы нашли спустя две недели, были твои часы. Но сам понимаешь – это ни о чем не говорило. А взять фрагмент на ДНК никто не сообразил. Нас этому не учили тогда… Наверное, кому-то в Москве было выгодно, чтобы тебя считали покойником?
– Что поделаешь? Мы люди без документов. И так удобно для дела иногда побыть мертвым! Надо сказать, Мишенька, я был очень деятельным покойником. Просто чрезвычайно деятельным! Ну, за встречу, Умка!
Сергеев молча отсалютовал куратору стаканом.
– Мне казалось, – пророкотал Мангуст сделав большой глоток, – что я вправе рассчитывать на более теплый прием…
– Тебе казалось. Что ты сказал Вике?
– Ничего нового для тебя. Только правду и то далеко не всю. Ты зря держал ее в неведении. Кстати, отдаю должное твоему вкусу. Красивая женщина. У вас в отношениях сложности?
– У нас всегда сложности.
– Так случается, – согласился Мангуст, – особенно когда выбираешь себе умную женщину. Я, например, всегда старался иметь дело с барышнями поглупее. Но случались проколы…
– Тогда ты можешь представить себе, что может случиться, когда женщину не выбираешь.
– Это плохо, – сказал Мангуст и повторил, снова отхлебнув из стакана, – это очень плохо. Когда не выбираешь, это может оказаться твоя женщина. В нашей профессии, курсант, нельзя привязываться к человеку. То, что можно навредить ей – полбеды. Можно навредить себе.
– Я думал, что сменил профессию.
– Ошибочка, Умка. Нашу профессию не меняют. Помнишь, я говорил вам, что из школы есть один путь – на погост?
Они помолчали, словно оба вспоминали выжженную крымскую землю и запах степного ветра, пахнущего горьковатыми травами и пылью…
Школа.
Контора.
Империя.
Погост.
Земля была мокрая и тяжелая. Рыть пришлось обломком доски, гниловатое дерево крошилось в руках. Струи тропического дождя были толщиной с палец. Вода рушилась с неба со звуком водопада, русло безымянной реки наполнялось рыжими ручьями. Красная африканская почва с жадностью впитывала в себя влагу и превращалась в жидкую глиняную грязь.
Сергеев копал могилу, понимая, что не успеет похоронить ни Салатика, ни Битюга, а уж тем более трех мертвых африканцев из группы прикрытия. Рядом с ним двумя руками греб рыжую жижу Остап. Из глубокой царапины, проделанной пулей на его щеке, сочилась кровь, и казалось, что он плачет над трупами друзей сюрреалистическими розовыми слезами. А Цыпа дергал головой после контузии и все пытался посмотреть сквозь дождь в прицел своей «снайперки»…
Метрах в двухстах от них догорала деревня. Огонь, бушевавший еще десять минут назад, превратился в белесый дым, да и тот дождь уже прибивал к земле, но развалины пока еще продолжали дымить. Дымили и два сомалийских грузовика, эфиопский БТР и полтора десятка трупов, разбросанных по главной деревенской площади. Дымили остатки кораля, сгоревшего вместе с животными. Дымили искореженные обломки их джипа – короля Африки «лендровера», с установленным в кузове длинноствольным пулеметом. В нем испускал тонкие сероватые струйки обугленный труп водителя. Между ними и деревней лежало деревенское кладбище. Причудливое, как обиталище зомби из компьютерной игры. Кривые надгробия из кусков камня, покосившиеся кресты (неужели здесь хоронили христиан?), просто камни, сложенные поверх ямы «гробничкой». Могил было несколько сотен, но некоторые из них практически ничем не выделялись из окружающего пейзажа. Африка скрывала своих мертвых в собственном чреве.
Погост.
Империя.
Школа.
– Что ты ей рассказал? – переспросил Сергеев, хотя это теперь не имело никакого значения.
Шаги Плотниковой уже провалились в колодец старого подъезда, опутанный лестницами и коваными решетками перил, и замерли в опустевшем дворе.
Ее «фольксваген» мигнул стоп-огнями, спускаясь с бордюра, качнулся на пружинах подвески, как морячок, ступивший на твердую землю, и, зажужжав мотором, скрылся из виду.
«Вот и все. У тебя больше нет тайн, Сергеев. Эта была последней».
И еще…
Этот человек, сидящий в их квартире, из которой никогда не выветрится запах гвоздики и духов «Опиум». Самый близкий враг, пришелец из прошлого, покойный коллега, друг и спаситель.
Учитель.
Или если применить правильное, рычащее и бездушное словечко – куратор.
– Что я ей рассказал? – повторил Мангуст. – Я рассказал ей то, что ты сам никогда не рассказывал. О тебе. О твоей семье. О твоей работе. О ее специфике. Увлекательный рассказ получился! Ты ведь у нас личность неординарная. Убивец с душой и принципами. Редкая разновидность – искренне плачущий крокодил. Тебе, глупому, надо бы самому такое женщинам преподносить – отбоя не будет. Барышни – они на пороки падки. Девочки любят плохих мальчиков, поверь опыту! Зачем ты от своей пассии скрывался – вещь необъяснимая есть! Впрочем, могу сделать Виктории Андроновне комплимент – о многом она таки догадывалась. Да и ты, Умка, если не кривить душой, маскировался на редкость бездарно. Лез из тебя Рембо во все стороны – мне, как твоему преподавателю, – просто любо-дорого смотреть! Сплошные закрепленные рефлексы. Все-таки старая школа – великая вещь! Нынче так не учат. И некому, да и некого!
– А ты все это время следил за мной? Невидимый и великий!?
Мангуст фыркнул. Фыркнул так же, как делал это много лет назад, когда кто-нибудь из курсантов говорил явную глупость.
– Вот еще! Считаешь, что у меня других забот не было? У меня, Сергеев, работы – хоть завались! Мир, знаешь ли, постоянно нуждается в том, чтобы его спасали и чуть-чуть направляли в нужную сторону…
