Больное сердце (сборник) - Татьяна Соломатина

– А как же Новый год? – спрашивала его Лена, улыбаясь.

– Что Новый год? Я с ней буду по утренникам ходить, – бурчал он в ответ.

– Нет! Ты не понимаешь! – строго указывала ему Елена Николаевна. – Одно дело смотреть спектакль и совсем другое – участвовать. Надо самой быть снежинкой, а не только наблюдать, как где-то в глубине небес рождаются и падают другие.

Сонина Америка

Сонечка сидит в коридоре родильного зала за столом, пьет отвратительный кофе и медленно выговаривает старшей акушерке смены Людмиле Петровне:

– Massachusetts General Hospital, often abbreviated to «Mass General» or just «MGH», is a teaching hospital of Harvard Medical School. MGH physicians specialize in patient care and treatment across a variety of diseases…[5]

– Так-то оно так, Софья Николавна, да только что с того толку в наших краях? – Акушерка глядит на доктора сочувственно.

– Then… – упрямо сглатывает слюну тщательного произношения Сонечка, – Brigham and Women’s Hospital (often abbreviated BWH) is a 777-bed teaching affiliate of Harvard Medical School located in the heart of Boston’s renowned Longwood Medical Area.

Along with its modern inpatient facilities, BWH boasts extensive outpatient services and clinics, neighborhood primary care health centers, state-of-the art diagnostic and treatment technologies and research laboratories [6]. – Ишь ты, современный! Небось, дезрастворов[7] хоть залейся? – присвистывает та. – Сонечка, иди спать, пока в родах нет никого, и не морочь мне голову своими Америками! – нежно говорит старая Людмила Петровна молодому врачу, недавней своей ученице. – Особенно если вы, Софья Николавна, не знаете, хау ду ай гет ту ниарест бэнк фром хиа![8] – внезапно добавляет акушерка, ни знающая ни слова по-английски.

– Айм сори. Ай доунт ноу. Аск зе полисмен[9], – прилежно отвечает Сонечка.

– И где я тебе тут ночью, в рашн безд холл[10], полисмена разыщу?!

– Где-где!…

«Господи, где я?!» – Сонечка подскакивает на кровати. Это не дом. И не дежурка. Это чья-то захламленная компьютерами, дисками, джинсовым тряпьем и хлопчатобумажными майками комната. На стенах постеры рок-звезд с распахнутыми до ушей пастями и неизвестных Сонечке девиц в псевдоковбойских шляпах. На столе – нестройные отряды фотографических рамок с юношескими лицами внутри. И трогательные, почти детские общие тетрадки в черепах и цветочках, жирно подписанные маркером «David Abramovich» именно там, по тому самому краю «встречи» всех страниц, где и она в детстве тщательно наводила шариковой ручкой «Софья Черкасова».

«Давид Абрамович? Какой такой Давид Абрамович? Давиды Абрамовичи не ведут общих тетрадок в цветочек и черепа!.. Дура ты, Сонечка! Конечно же это тетради никакого не Давида Абрамовича, а Дэвида Абрамóвича! Валериного сына. В Америке ты. Все еще в Америке!» – Соня стряхивает с себя остатки сна.

В дверь вежливо, но настойчиво стучат.

– Софья, вы не составите мне компанию? Кофе готов, погода преотменная, а вы у нас известная ранняя птаха! И тем более, вы говорили, что у вас сегодня плотный график и необходимо подняться пораньше, но нехарактерно заспались. Так что уж простите мне мою настырность. Я уже приготовил завтрак и жду вас на заднем дворе. Софья! Сонечка?! Вы проснулись? Через полтора часа за вами приедет Джош!

«Ы-ы-ы… Даже банального еарли берд не дождешься в этом Бруклайне![11] – внутренне взвыла Сонечка. – Валера никогда не скажет: “Через час энд хаф”, как та милая девушка из Львова, с которой мы познакомились в трамвае! Где, в каких непорядочных семьях водятся хотя бы пресловутые “наслайсать”, обсмеянные всеми, кому не лень? Я хочу туда, хочу!»

– Гуд морнинг, Валерий! Сейчас спущусь к брекфасту! – не сдерживается она от мелкого хулиганства.

– Софья, никакого английского в доме! Только родная речь! Не смешиваем! Не издеваемся над языками! – шутливо грозит из-за двери хозяин.

Валера насаждал и насаждает в доме русский. Именно насаждает. Потому как, видите ли, отпрыск был доставлен в Соединенные Штаты в животе матери и мог лишиться величайшего культурного наследия. Могучее русскоязычное культурное наследие в переложенных на иные языки вариантах Валерием не признавалось и не признается. Mark Twain is one of the best-known American writers. Николай Васильевич Гоголь – один из самых известных русских писателей. Сын потихоньку смеется над папиным «правильным» английским, особенно когда тот заявляет: «You won’t master a language unless you work hard!»[12] Потому он по сей день истязает девятнадцатилетнего уже Давида (в американском миру – Дэвида) многотомным Солженицыным и жутко возмущается сыновним альвеолярным цоканьем, нёбным чаканьем и прочими особенностями весьма грамматически верной, но фонетически корявой русской речи этого замечательного, стопроцентно американского мальчика. Дэвид (для домашних – Давид) нежно любит папу, потому добросовестно читает адаптированные сокращенные версии творений бородатого старца и других признанных всем миром русских писателей и поэтов, а также безбородых очкариков, увитых бакенбардами представителей негроидной расы и лошадиной наружности евреев. А затем услаждает слух отца пересказом прочитанного якобы в полной русской версии. Отпечатанные на газетной бумаге, спещренные латиницей книжицы формата покетбук во множестве покоятся в пыли под той самой кроватью, на которой нынче почивает Сонечка. Отцовскую русскую беду от ума Дэвид легко разводит руками американской смекалки. В текущий момент времени учащийся BU избавлен от кошмаров русской словесной экзистенции, потому как пребывает в землях ирландских по программе обмена студентами.

Юный англодумающий парень из Соединенных Штатов Америки находится в Ирландии.

Молодая русскомыслящая девушка из Российской Федерации проснулась в его комнате в Америке.

Взрослый двуязычный мужчина Валера уже сидит в плетеном кресле в крохотном садике своего собственного домика на одной из тихих камерных лайнов достопочтенного района Бруклайн и наслаждается субботним утром. Биппер для очистки совести он включил, но вряд ли сегодня его кто-то побеспокоит. «Настоящих буйных мало…»[13], – тихо напевает он себе под нос любимую «профессиональную» песню и чувствует себя законченно, абсолютно счастливым. А как же иначе? Драгоценная жена, обожаемый сын, собственная, наконецто выплаченная до конца недвижимость, любимая работа, стабильный доход, две машины, в Рейкьявик или Париж прогуляться – было бы желание, и даже эта забавная русская стажерка кстати, чтобы, наконец, вдоволь наболтаться на любимом языке воспоминаний. Она немного похожа на старшую дочь, живущую в Нью-Йорке и не балующую отца частыми визитами. Все смог, все успел. Впереди еще долгая жизнь, но уже и в сундуках памяти можно время от времени с удовольствием порыться. Пятьдесят пять – начало золотого мужского века. Валерий удовлетворенно потянулся, крякнул и раскрыл русскоязычный таблоид.

Двадцать лет назад совершенно неожиданно для себя Валера оказался в Штатах. Он ошалело смотрел на шумный островок аэропорта Логан, за которым простиралась огромная, неведомая ему заокеанская прежде земля, и нашаривал в кармане антидепрессанты, прежде лично ему ненужные. Кажется, заветные успокоительные облатки изъяли на какой-то из многочисленных «вавилонских» таможен, где он ничего не понимал, а только взирал в рот складно изъясняющейся на заморском наречии Алле.

Прежняя жизнь сорокалетнего московского психиатра Валерия Семеновича Абрамовича была относительно размеренной, относительно благополучной и относительно устоявшейся. И он абсолютно ничего не собирался в ней менять. Во всяком случае – кардинально и тем более по доброй воле. У него была красавица жена, почти взрослая умница дочь, лечебная работа, кафедральные часы и запланированная докторская диссертация, ставившая целью изучить механизмы каких-то там психозов у беременных.

И вот как-то «смежники» акушеры-гинекологи поставили ему «интересный случай».

– Валер, дамочку примешь внеурочно? – позвонил ему однокашник, ныне заведующий районной женской консультацией. – Может явиться на консультацию только поздно вечером, уж войди в положение. В то самое. Беременная в депрессии, прерывать не собирается. От посещений ЖК отказывается. Сказала, что ей нужен лучший психиатр. Интересного психологического портрета дамочка, хотя внешне немного смахивает на мужика. Влияние гормонального профиля на то-се и наоборот, все, как тебе научный консультант прописал.

Невысокая, похожая на гуттаперчевый параллелепипед, коротко стриженная, темноволосая, неженственная даже беременностью женщина в индийских джинсах, мужской рубашке и самых обыкновенных копеечных кедах вошла в его кабинет и, не поздоровавшись и не дожидаясь приглашения, присела на стул.