Игры капризной дамы - Сергей Трахименок

Комбат отправил свою машину в батальон, а вся троица решила проверить, насколько удобно стрелять из окон во двор изолятора.

Присланный Михалычем столяр расстеклил три шибки в указанных ему Узякиным окнах к неудовольствию переодетого резерва, и в коридоре возник жуткий сквозняк.

— И что это заложников не захватывают в июле? — сказал какой-то остряк из резерва, и все засмеялись, хотя точнее этот смех можно было назвать ржанием. Впрочем, как должны смеяться десять мужиков, которым через час-другой придется арматурными прутьями отбивать заложников.

От этого смеха Внучек почувствовал себя тоскливо. Все происходило совсем не так, как когда-то он предполагал, разбирая аналогичные ситуации на учебных занятиях. Все было буднично и настолько примитивно, что невольно казалось — с таким примитивизмом нельзя сделать ничего хорошего и благородного, нельзя освободить людей, жизни которых угрожает опасность. Хотя человеку, наверное, свойственно облагораживать свои поступки, а истина в том, что судьба не делит людей на плохих и хороших, и через какое-то время и те, что захватили заложников, и те, что будут их освобождать, могут оказаться на грязном тюремном полу либо с заточкой в горле, либо с проломленным арматурой черепом.

Все это было навеяно на Внучека идиотской шуткой о том, что заложников теплее освобождать в июле, а потом вновь началась рутина примерок, прикидок, тренировок вперемежку с руганью Узякина, который упивался своим начальственным положением.

Прибыли, наконец, ребята Собинова.

— Попадешь в коробок, — спросил Узякин одного из них, черноволосого, до синевы выбритого парня, — на десять метров с оптикой…

— Нэт, — ответил тот коротко.

— Ну вот, — повернулся к Собинову Узякин, — а ты говоришь снайпера…

— На десят, — сказал солдат, — я бэз прицела стреляй…

Собинов усмехнулся дилетантству старшего оперативного начальника, не знавшего, что до ста метров оптическим прицелом пользоваться бессмысленно. Узякин же недовольно взглянул на своего снайпера-сафариста: не мог подсказать, кретин…

Выбросили во двор коробок спичек. Он упал на притоптанный снег и тут же подпрыгнул: пуля из винтовки черноволосого пробила его и подбросила в воздух. Выстрел второго Собиновского снайпера разорвал коробок пополам. После этого на тюремную сцену вышел Узякинский сафарист и промахнулся в остатки коробка. Узякин бросил на него гневный взгляд, сказал: «Тренируйся», — и пошел в кабинет начальника изолятора. За ним, как нитка за иголкой, потянулись Собинов, Внучек и Михалыч.

Зазвонил телефон, Узякин снял трубку, послушал и, выругавшись, выбежал из кабинета, бросив на ходу:

— Стрелок… в человека попал. За ним побежал Михалыч.

Позже выяснилось, что сафарист продолжал пристрелку из окна второго этажа, а чтобы под пули не попал кто-нибудь из сотрудников, поставил в дверях, выходивших во дворик, прапорщика, которого черт дернул эти двери приоткрыть, чтобы посмотреть, как стреляет снайпер.

Очередная пуля срикошетила от вмерзшего в землю камня и попала в дверной косяк, отщепив от него кусочек дерева, который вонзился прапорщику в щеку. От неожиданности он вскрикнул и упал. Видевший все это из своего окна ДПНСИ[1] тут же сообщил, что снайпер убил человека.

Вернувшиеся Узякин и Михалыч долго переругивались, пока их не прервал новый телефонный звонок. Узякин, как и пятнадцать минут назад, взял в руки трубку. Коллега старшего оперативного начальника сообщал, что «гости» и эскорт приближаются к Каминску.

Теофедрин разбудил в Хряке энергию, которая всегда дремала в нем до поры до времени, а разбуженная водкой, наркотиками или чьим-то косым взглядом вырывалась наружу, сокрушая вокруг все, что попадалось под руку.

Хряк вышел в предбанник и, качаясь, стал напротив боксика, в котором была Валентина.

— С-слушай, подруга, это… — тщетно искал он в своем мозгу слова, чтобы «обворожить» заложницу.

— Отойди от бокса, — сказал ему Виктор. Но Хряк сделал вид, что не слышал его.

— Валюха, — нашел наконец первое слово Хряк.

— Уйди отсюда, — превозмогая страх, сказал Виктор.

— Валюха, я тебя люблю…

На очередном ухабе машину качнуло сильнее обычного, и Хряк, чтобы удержаться на ногах, ухватился рукой за окошко боксика, а потом стал заточкой открывать замок.

Качка не позволяла ему это сделать, и он начал заводиться…

— Уйди от бокса, — заорал Виктор, надеясь, что это будет слышно в кабине…

На этот раз заведенный Хряк «услышал» его…

— Ах, ты козел! — взревел он. — Да я тебя…

По закону подлости, он почти сразу попал концом заточки в отверстие замка боксика Виктора. Но в это время кто-то ударил его сзади, и Хряк опустился на пол будки. Шнырь вытащил из рук Хряка заточку и принялся тащить Хряка обратно в будку, но тот был слишком тяжел, и непонятно откуда появившийся Буза не побрезговал помочь Шнырю.

Хряк лежал на полу будки, а над ним стояли Буза и Шнырь.

— Переверни его, — сказал Буза.

Шнырь наклонился над Хряком, но сделать ничего не успел. Машина наклонилась сильней обычного, и Шнырь с Бузой полетели к задней стенке, не сообразив сначала, что это могло быть. Через секунду машина выпрямилась, ее тряхнуло раз, другой, третий…

— Марочку! — заорал Буза.

А Шнырь, мгновенно сообразивший все, стал шарить по карманам Хряка, отыскивая платок. Платка не было. Машина спустилась с насыпи железнодорожного переезда и поехала дальше.

Буза рванулся в предбанник, выглянул в окно, потом длинно выругался и ушел в будку, где Хряк уже пришел в себя и сидел на полу, тряся головой.

Виктор тронул дверь боксика, она была открыта, а не распахнулась только потому, что ее чуть заклинило в проеме. Можно было попытаться толкнуть ее коленом, выйти в предбанник, выбить штакетину, закрывающую дверь будки, и выпрыгнуть из машины: скорость была небольшой…

Ворохнувшееся в соседнем боксике тело остановило его.

— Как ты? — спросил он.

— Все хорошо, — ответила Валентина.

— Держись, скоро все кончится, они ничего тебе не сделают, Буза дал слово…

— Да, да, — ответила она, — ты им ничего не говори, не зли их, молчи, и все… Слышишь?

— Слышу…

Захватчиков не было видно.

«Идиоты, — подумал он, но не о захватчиках, — целый автобус солдат едет за автозаком, сейчас их можно без крови и особых усилий освободить, но где там… Сотруднички… А что будет, когда приедем в Каминск?»

Он потоптался на месте, разминая затекшие ноги… Да думал ли он, что когда-то придется ему ехать в автозаке в качестве заложника… Вот пришлось… Жил себе Витя, жил, в школе учился, в институте, женился — все как у людей, и вдруг попал в колонию…

Он вспомнил первые дни в зоне: серые унылые будни, грязь, вечный мат, без которого не обходятся ни осужденные, ни сотрудники. Вспомнил попытки прощупать его и со стороны коллег, и со стороны осужденных. Кто ты? Что из себя представляешь? Что с тебя можно взять? Не опасен ли?

Он работал как вол, но работа не приносила ему морального удовлетворения, а дом тестя — душевного покоя и отдыха. И он стал все чаще участвовать в пьянках с сотрудниками колонии. Сначала по поводу, а потом и без повода, только для того, чтобы снять стресс и забыть о своей собачьей жизни. На одной из таких вечеринок он познакомился с ней… Потом проводил ее до калитки, потом до порога, потом у нее задержался…

С той поры у него начался вполне осмысленный период жизни. Все у него получалось на работе, а дома даже теща не могла нахвалиться на него.

В его жизни, до этого пресной и серой, вдруг появился смысл и тайна. И хранил он эту тайну лучше, чем служебные секреты. Он был осторожен и даже в мыслях не называл ее по имени… Проговорись он случайно, и ее моментально бы вычислили внимательные женщины поселка, а если бы такое произошло, то ей, конечно, не стало бы жизни в Тараканино.

Однако все в жизни имеет свое начало и конец… И хотя конец еще не наступил, но охлаждение уже коснулось его крылом равнодушия.

Все, что когда-то так умиляло его и волновало; и бархатный грудной голос, и упругие губы, и запах духов «Быть может», сохранившихся у нее каким-то чудом, — стали ему неприятны… Уже встречи и прощания по вечерам стали мучением, а расставания облегчением, уже он стал намекать ей, что им надо расстаться… Но она не понимала этого. Она словно потеряла женскую способность чувствовать сердцем.

Она продолжала строить планы их будущей жизни, говорила о том, где они будут жить, как обставят квартиру где-нибудь в другом месте, кто им поможет в этом…

А в последнее время она вдруг поняла, почему он несчастлив с женой — жена не может родить ребенка, а она родит ему мальчика, и все будет хорошо, «ты разведешься, и у нас будет все хорошо, мы уедем отсюда, и у нас будет все хорошо».