Карибский реквием - Брижит Обер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Остановиться, расплатиться, выйти. Луазо жил в типичном рыбачьем домишке, в саду чинились рыболовные верши, на крыше, сляпанной из рифленого листа, деревянных брусков и цемента, были развешаны сети, сам домик выглядел каким-то кособоким. Даг обогнул внушительного вида банановое дерево и постучал в дверь.
– Никого нет, – раздался голос за его спиной.
Он обернулся. Дряхлый старичок сидел на перевернутой дырявой лодке, в тени развесистого мангового дерева, в углу рта прилепилась сигарета, глаза смотрели куда-то мимо.
– Я ищу господина Луазо.
– Это я, – ответил тот, не поворачивая головы.
– Но вы же только что сказали, что никого нет.
– В доме никого нет, потому что я-то ведь снаружи.
Шутник. Даг любезно улыбнулся в ответ.
– Ну конечно. Здравствуйте. Позвольте представиться: Даг Леруа. Я друг Шарлотты Дюма.
– Не знаю такую. Она что, живет здесь?
– Шарлотта Дюма, дочь Лоран Дюма, белой женщины, которая жила здесь в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Вы ее помните?
Прежде чем ответить, старик сплюнул на землю:
– Белая? Белая женщина, которая жила здесь в тысяча девятьсот семьдесят шестом году?
– Да.
– Нет, не помню.
Даг испытал яростное желание сцепить пальцы на старой морщинистой шее и придушить старикашку. Джон Луазо откровенно над ним издевался. Справившись с собой, Даг медленно проговорил:
– Это вы ее нашли, когда она повесилась на веранде.
– А, эта! Ну да. Не очень-то красиво, нет. Вся синяя, язык наружу, а малышка рядом сидит, о нет, смотреть на такое… Господь дал, Господь взял.
Даг поспешил прервать его:
– Я друг ее дочери, Шарлотты. Она хотела бы знать, что вы можете вспомнить о ее матери. Может, у нее были друзья, которые ее навещали, может, вы слышали что-нибудь о ее отце…
– Отце той белой женщины?
– Нет, отце девочки, – терпеливо ответил Даг. – О мужчине, который спал с Лоран.
– Лоран, звучит как Лотарингия…[11] И Эльзас. Я там воевал. Холодно было. Господь не любит, когда тепло.
Так-так-так… А старик-то маразматик. Очередной напрасный визит. Даг решил потратить на него еще минут пять и оставить в покое.
– Вы знаете, почему она повесилась?
– Белая женщина?
– Да.
– Она не повесилась. Это ее дьявол повесил.
Дьявол! Именно это и было написано в записке Мартинес. Алкогольно-мистический бред.
– Муж вышвырнул ее, потому что у нее был дурной глаз, – продолжил Луазо, осенив себя крестом. – Поэтому она и умерла. Она ходила к плохим людям. К ним нельзя ходить. Духи забрали ее душу. Господь сказал…
– К каким людям она, например, ходила? – прервал его Даг.
– Их много было, этих людей. Это они покупали ей ром. То, что у нее была белая кожа, им было совсем не противно, нет, они заводили ее внутрь, и все, а я знал, что это очень плохо, что у нее потом будут проблемы. Избави меня от греха и искушения…
Чем дальше, тем лучше: Лоран прикладывалась к бутылке. Шарлотта будет просто счастлива об этом узнать. Даг продолжал:
– А того самого мужчину, который сделал ей дочку, первого, вы знаете? Вы что-нибудь о нем слышали?
– Мужчина? Первый? Первый грешник? Который ее увел от мужа? Нет, об этом я ничего не знаю. Он здесь не жил. Он никогда к ней не приходил. Он был плохой. Разбросал свое семя по ветру и исчез. А потом пришел козлище, и копыта у него были раздвоены…
Этот словесный понос все-таки следовало остановить.
– Большое спасибо, господин Луазо. Вы мне очень помогли. Вы хорошо ладили с той женщиной, которая повесилась?
– Я? Ну да. Хорошая девушка. И малышка тоже очень милая, мордочка всегда в варенье… Я говорил ей меньше пить, ну, ее мамаше. Оставался с девочкой и показывал ей, как рыбу чистить… Какая жалость! Бог дал, Бог взял…
«Хоть бы Бог пришел взять тебя прямо сейчас!» – злобно подумал Даг.
– Еще раз большое спасибо, и до свидания.
– Вы уже уходите?
– Мне нужно на самолет.
– Нет, корабль.
– Что?
– Корабль лучше. Самолет – это плохо: он делает в небе дырки. На корабле лучше. Он ласкает море.
– Вы совершенно правы. До свидания.
Даг большими шагами направлялся к дороге, когда старческий голос за спиной буквально пригвоздил его к месту:
– Его звали Джими, того мужчину, который не из здешних. У него была отметина. Как она говорила, отметина дьявола. Но я не помню какая. Кажется, у него были раздвоенные копыта.
Ложная тревога. Даг пожал плечами: пусть себе бормочет, старый болван.
Дом номер 45 находился метрах в пятидесяти вниз по улице. Две полустертые синие цифры на входной двери. Крошечный домишко, похоже, остался таким же, каким был двадцать лет назад. Сложенный из древесины каштана, почти развалившийся, с дырявой верандой, с которой свисали оторванные рейки, крышу поддерживали некогда зеленые стойки. Ставни были вырваны с мясом. В углу ржавела какая-то коляска. Должно быть, никто с тех пор не изъявил желания поселиться в доме, оскверненном такой страшной смертью. Как убого выглядела эта развалившаяся хижина среди разросшихся сорняков. Даг представил себе, как Лоран Дюма медленно поворачивается на веревке, привязанной к балке, а большие зеленые глаза Шарлотты неотрывно смотрят на разбухшие мамины ступни… Гадость. Он обошел вокруг дома. Позади разрослись настоящие джунгли. Он обследовал рыхлую землю до самой стены, добрался до окна с разбитыми стеклами, через которое ему открылась пустая пыльная комната. Не отдавая себе в этом отчета, он принялся насвистывать печальные такты «BoulevardofBrokenDreams», которую пел Нат Кинг Кул. «Бульвар разбитых мечтаний».
Он с трудом вырвался из плена печальных размышлений. Нужно было еще навестить отца Леже. Он обернулся и застыл на месте: за ним наблюдали двое мужчин. Один невысокого роста, худой, с седыми волосами, с острой мордочкой в веснушках, а другой высокий и смуглый, с осанкой звезды балета, с большими крестообразными шрамами на щеках, с длинными седыми волосами, собранными в высокий хвост. Маленький белый обильно потел в своем бежевом костюме со слишком длинными рукавами и, хитро поглядывая на Дата, жевал пальмовый лист. Высокий и смуглый, грациозно откинувшись назад, опирался на одну ногу; одет он был в синие синтетические штаны и открытую майку, позволяющую любоваться его узловатыми мышцами. Маленький был похож на карикатуру на Питера Пена, у высокого была приветливая физиономия барона Субботы[12], и над их головами словно развевалось полотнище: «Осторожно, передряга». Даг мысленно протянул руку к своему хольстеру, прежде чем вспомнил, что его на месте нет. Оружие лежало в сумке, а сумка болталась за спиной. Весьма непредусмотрительно.
Питер Пен открыл рот, демонстрируя уродливые, гнилые зубы, и выпустил длинную струю желтоватой слюны. Потом подтянул пояс и улыбнулся Дату:
– Goedemorgen, motherfucker, hoe gaat het?[13] – бросил он ему на смеси нидерландского и английского.
«Привет, придурок». Вполне галантное приветствие. Даг холодно рассматривал их обоих.
– Ikhebhaast.[14]
– Ты такой красивый, нам захотелось разглядеть тебя поближе, – продолжал Питер Пен по-нидерландски.
– What's wrong? Do you like to suck?[15] — заметил Даг, не отрывая взгляда от их рук и размышляя о том, что дискуссии в интернациональной зоне всегда оказываются делом весьма щекотливым.
Тип стал наливаться бордовым, в его кулаке неизвестно откуда возникло лезвие остро заточенного ножа.
– Ну ты чудак! Сейчас я вырежу у тебя на физиономии улыбку, которую ты уже никогда не сможешь стереть, – бросил мастер художественной резьбы с видом дебила, который плохо понимает, что происходит, но настроен действовать решительно. Он явно собирался воспользоваться своим инструментом.
Даг бросил быстрый взгляд на второго, изуродованного шрамами, который нервно хрустел своими длинными пальцами, покрытыми плохо зажившими ссадинами. Судя по его рукам, незадолго до этого он тренировался в боксерском зале, причем вместо груши у него была чья-то физиономия. Даг глубоко вздохнул, усилием воли собирая энергию в районе солнечного сплетения, вновь обретая это состояние нервного возбуждения, какое бывает на ринге перед тем, как арбитр объявляет о начале боя.
Питер Пен надвигался на него, держа нож лезвием вверх. Даг не отрывал от него взгляда. Этот псих готов был выпустить ему кишки.
– Тебе привет от Фрэнки Вурта, – внезапно крикнул тот, резко выбрасывая правую руку в направлении живота Дага.
Натянутый как канат, Даг едва успел увернуться, но теплое лезвие все-таки зацепило его, разрезав рубашку и задев тело; это было похоже на странный ледяной ожог. Он не выпускал из поля зрения второго типа, который собирался его схватить, и, размахнувшись, врезал ему сумкой прямо по лицу.
