Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки - Николай Пржевальский

Соседняя пустыня. Эта пустыня залегла по обе стороны описываемой реки — к северу до Алтая, к югу до Тянь-шаня. В местностях, ближайших к берегам Урунгу, она несет один и тот же характер: то раскидывается необозримой гладью, то волнуется пологими увалами: лишь далее вверх по реке, в ее среднем течении, начинают появляться невысокие глинистые горки и каменистые холмы. Почва пустыни почти везде усыпана острым щебнем и нередко прорезана оврагами с сухими в них руслами дождевых потоков. Из растений только кое-где торчит уродливый кустик саксаула, бударганы (kalidium) или reaumuria songarica. Впрочем, весной растительная жизнь, правда также весьма бедная, пробуждается не надолго даже и в описываемой пустыне. По каменистым скатам холмов тогда нередко встречается ревень (rheum leucerhizum) и дикий лук (allium sp.), а в пологих ложбинах, где более задерживается влаги, цветут молочай (euphorbia blepharophylla) и тюльпаны (tulipa uniflora); здесь же, равно как иногда и в самой пустыне, внимание путника привлекается красивыми крупными листьями какого-то зонтичного растения, которое в апреле еще не цвело. Но и весенние травы встречаются лишь врассыпную или небольшими кучками и нисколько не изменяют однообразного грязно-серо-желтого фона пустыни. Общий пейзаж здесь одинаков как весной, летом, так и поздней осенью, пока не выпадет снег. Только крайности климата отмечают собою времена года: страшные зимние морозы заменяются страшными летними жарами, и подобный переход весной делается быстро, почти без промежутка. Да, много нужно жизненной энергии, чтобы в таком климате и на такой почве не погибнуть окончательно даже той злосчастной растительности, которая развивается в пустыне весной на несколько недель. Недаром многие здешние травы до того упорны в сохранении влаги, что их весьма трудно высушить для гербария.

Бедна растительность пустыни — еще беднее (в смысле разнообразия), ее животная жизнь. Даже весной, пройдя здесь целый десяток верст, только кое-где встретишь маленькую ящерицу (Phrynocephalus sp.), окрашенную как раз под цвет почвы, или непоседливого чеккана (Saxicola atrogularis, S. morio); иногда быстро пролетит с своим обычным криком небольшое стадо больдуруков — Syrrhaptes paradoxus или плавно пронесется коршун (Milvus melanotis), высматривающий добычу. Мертво, тихо кругом днем и ночью. Только частые бури завывают на безграничных равнинах и еще более дополняют безотрадную картину здешних местностей…

Площадь пустыни, как выше упомянуто, поднята от 300 до 400 футов над долиной р. Урунгу, к которой спускается то крутыми скатами, то высокими (60–80 футов) обрывами, так что долина или, вернее, рытвина, в которой течет река, резко обозначена.

Ширина этой рытвины, в низовьях Урунгу, достигает верст 15 или даже более. Затем, с поднятием вверх по реке, ее рытвина значительно суживается и, наконец, в 70 верстах от оз. Улюнгура, боковые обрывы впервые подходят к самой Урунгу, так что нередко вовсе не оставляют места для долины.

Среднее течение Урунгу. Отсюда и начинается среднее течение описываемой реки, характеризуемое обилием ущелий, по которым Урунгу иногда проходит целые десятки верст. Затем береговые обрывы, то глинистые, то, реже, скалистые, снова отходят в стороны, даже довольно далеко, оставляя место для зеленеющего оазиса. В этих оазисах, равно как и на всей средней Урунгу, растительность вообще беднее, но та же самая, что и на низовьях реки; фауна также одинакова. Вообще на Урунгу встречается явление, свойственное всем степным рекам, именно однообразие растительного и животного царства вдоль течения, часто на многие сотни верст.

Земледелия по долине Урунгу нигде нет; кочевники здесь также не живут летом, по причине обилия комаров и оводов, мучающих стада. Зимой же на описываемую реку приходят урянхайцы и частью тургоуты [32] из южного Алтая.

Путь наш вверх по этой реке. Придя на Урунгу, мы разбили свой бивуак в прекрасной роще на самом берегу реки. Место это показалось еще приятнее сравнительно с пустынными берегами оз. Улюнгур. Там всюду было мертво, уныло; здесь же, наоборот, можно было послушать пение птиц и подышать ароматом распускающихся почек высоких тополей; глаз приятно отдыхал на начинавшей уже пробиваться травянистой зелени; кое-где можно было встретить и цветущий тюльпан (tulipa uniflora), — первый цветок, замеченный нами в эту весну. К довершению благодати вода в Урунгу в это время (5 апреля) уже имела +13°, так что можно было с грехом пополам купаться, тем более, что в воздухе полуденное тепло достигало +16,8° в тени. Между тем всего восемь дней тому назад нас морозил сильный снежный буран и холод в –16° на восходе солнца. Впрочем, в данном случае быстрому увеличению тепла помогло и то обстоятельство, что мы уже миновали высокий, снежный Саур и находились в районе скоро согревающейся Чжунгарской пустыни.

Рыболовство, которым мы тотчас же занялись по приходе на Урунгу и продолжали практиковать во все время следования по этой реке, давало результаты баснословные. Небольшой сетью, всего в пять сажен длины, мы нередко вытаскивали из реки за одну тоню 5–6 пудов голавлей, все, как один, около фута длиною. В меньшем количестве попадались и другие рыбы из числа пяти поименованных видов, водящихся в Урунгу. Несколько десятков экземпляров положены были в спирт для коллекций. Рыбы эти должны были пропутешествовать с нами всю экспедицию, а затем уже попасть в музей С.-Петербургской Академии наук. В этом-то и великое затруднение собирания коллекций, да и снаряжения научной экспедиции в азиатские пустыни вообще, что каждая вещица, даже самая ничтожная, но часто необходимая, должна возиться тысячи верст на вьюке, прежде чем пригодится для дела.

Обилие рыбы давало нам возможность иметь ежедневно отличную уху, а иногда и жаркое. Впрочем, подобная постная пища мало пригодна для волчьего аппетита, каким все мы обладали во время путешествия. Баранина, обыкновенно вареная, составляет здесь незаменимую пищу, которая притом имеет то великое достоинство, что никогда не надоедает, подобно, например, разной дичине или мясу рогатого скота.

Рядом с рыбной ловлей ежедневно производились и охотничьи экскурсии. Однако птиц добывалось для коллекции немного, при сравнительной бедности здешней орнитологической фауны. Еще меньше добывали мы зверей, хотя вместе с казаками усердно преследовали кабанов и косуль, довольно обильных в лесных зарослях на нижней Урунгу. Охотничьим экскурсиям много мешали частые и сильные северо-западные бури.

Миновав низовья Урунгу, мы вступили в область ее среднего течения, где, как упомянуто выше, котловина реки сильно суживается скалами и окрайними обрывами соседней пустыни. Эти скалы и обрывы оставляют по берегам Урунгу лишь узкую полосу, обыкновенно поросшую лесом, часто же совершенно стесняют течение реки и только изредка отходят от нее на несколько верст в стороны. Дорога, все время колесная, не может уже следовать, как в низовьях Урунгу, невдалеке от ее берега, но большей частью идет по пустыне, где щебень и галька скоро портят подошвы лап вьючных верблюдов. Не меньше достается и сапогам путешественника, который хотя едет верхом, но все-таки нередко слезает с лошади, чтобы пройтись и размять засиженные ноги. Притом же и время перехода, при таком попеременном способе движения, проходит быстрее.

Однако ночлеги попрежнему располагаются на берегу Урунгу, где караваны находят все для себя необходимое т. е. воду, топливо и корм животным. Впрочем, подножный корм на средней Урунгу не особенно обилен, да и лесная растительность гораздо беднее, нежели на низовье реки. Рощи, за небольшими исключениями, более редки; лугов и тростниковых зарослей мало, так что почва в лесах зачастую голая глина, из которой, при неимении другого материала, наши обыкновенные муравьи строят свои жилые кучи. Кочевников попрежнему нам не встречалось, и только, в расстоянии 25–30 верст друг от друга, попадались китайские пикеты, на которых жили по нескольку человек тургоутов, исполнявших должность ямщиков при перевозке китайской почты.

Зимовка бежавших киргизов. Но незадолго перед нами, в тех же самых местах, т. е. на средней Урунгу, провели целую зиму киргизы [33], убежавшие летом и осенью 1878 года из Усть-Каменогорского уезда Семипалатинской области в пределы Китая. Всего ушло тогда 1 800 кибиток в числе, приблизительно, около 9 000 душ обоего пола.

Беглецы укочевали частью в южный Алтай, частью на р. Урунгу. Впрочем, они попали сюда, попробовав сначала двинуться из Булун-тохоя прямой дорогой к Гучену. Пустыня оказалась непроходимой, и партия вынуждена была возвратиться на Урунгу, где провела зиму 1878/79 года, испытав страшные бедствия от бескормицы для скота. Мы шли по средней Урунгу, как раз теми самыми местами, где зимовали киргизы, укочевавшие, незадолго перед нашим приходом, к верховьям описываемой реки. На этой последней, начиная верст за сто от ее устья и до самого поворота гученской дороги вправо от Урунгу, т. е. всего верст на полтораста, зимовью кочевья киргизов встречались чуть не на каждом шагу. На всем вышеозначенном пространстве положительно не было ни одной квадратной сажени уцелевшей травы; тростник и молодой тальник были также съедены дочиста. Мало того, киргизы обрубили сучья всех решительно тополей, растущих рощами по берегу Урунгу. Множество деревьев также было повалено; кора их шла на корм баранов, а нарубленными со стволов щепками кормились коровы и лошади. От подобной пищи скот издыхал во множестве, в особенности бараны, которые возле стойбищ валялись целыми десятками. Даже многочисленные волки не могли поедать такого количества дохлятины, она гнила и наполняла заразою окрестный воздух. Притом помет тысячных стад чуть не сплошной массой лежал по всей долине средней Урунгу.