Парадный этаж - Жан-Луи Кюртис

— Конни, я — профессиональный гость. Это мое ремесло, которым я занимаюсь сознательно и, надеюсь, со знанием дела с тех самых пор, как покинул колледж, иными словами, уже тридцать лет.

Лавиния снова закусила губу и коротко фыркнула, что на сей раз могло означать: «Сорок лет, это, пожалуй, более соответствовало бы документам». Нино расхохотался.

— Проклятый Перси! — вскричал он. — Проклятый старый прохвост! — И был момент, когда показалось — сейчас он хлопнет его по спине, но он удержался от этого жеста.

Мисс Сарджент улыбнулась, явно оценив юмор его ответа.

— О, я убеждена, что вы клевещете на себя, — сказала она. — Вы называете своим ремеслом то, что является вашей добродетелью, вашим даром и, быть может, даже благодатью.

Перси поклонился, признательный за комплимент. Потом спросил:

— А вы, Конни? Каковы ваши интересы, чем вы занимаетесь?

— О, я прилагаю все усилия, чтобы заполнить свои дни. Пытаюсь учиться, пытаюсь… Думаю, желание у меня есть. Скорее, маловато способностей…

Судя по всему, это заявление тоже привело Лавинию и Перси в некоторое замешательство. Самоуничижение, должно быть, казалось им чем-то весьма опасным.

— Представляю, — проговорила Лавиния, — как много вы путешествуете…

— Нет. Я редко покидаю Питтсбург. Там у нас свой сад, и я провожу в нем почти все время.

— Но летом вы, разумеется, уезжаете к морю?

— Несколько раз родители возили меня во Флориду.

— О, Флорида! — восторженно воскликнула Лавиния. — Однажды я ездила туда с мужем, это было… было… бог мой! — так давно! Представьте себе, у Галеаццо, моего мужа, была умопомрачительная страсть: он коллекционировал бабочек. Если хотите, Нино покажет вам коллекцию, она там, на галерее; говорят, это уникальное собрание. Так вот, мы срочно отправились во Флориду за каким-то — уж и не знаю, за каким именно, — экземпляром бабочки, которая встречается только в тех местах. Пока мой муж носился за бабочками по тропическим болотам, лавируя между боа-констрикторами и индейцами-семинолами, я нежилась у бассейна в гостинице. Какой прекрасный край! Какое богатство растительного мира! Какие краски! Запахи! И всюду этот упоительный аромат апельсиновых деревьев!

— И еще более упоительный аромат денег! — хрипло, нарочито вульгарным тоном вскричал Перси.

Лавиния бросила на него испепеляющий взгляд. Эта намеренно циничная шутка, вероятно, имела целью задушить в эмбрионе зарождающийся лиризм графини Казелли (они оба любили разыгрывать подобные номера на публику, стараясь ядовитым словом подрубить под корень острый каламбур, назидательную или «изысканную» комедию, которую начинал другой). Или же, очутившись лицом к лицу с одной из богинь Капитала, Перси решил играть в открытую, дабы воочию продемонстрировать свое уважение к богатству, свою исконную к нему склонность. Только мелкие буржуа считают, что говорить о деньгах неприлично. У аристократов иные понятия! Да и как миллиардерша может порицать Перси за то, что он поклонник Мамоны? Разве король упрекнул бы вас за ваши монархические убеждения? Разве Папе римскому пришло бы в голову порицать вас за то, что вы стойкий католик? Перси частенько имел успех, когда с веселым смешком храбро признавался во всех своих смертных грехах, изображал из себя Диогена, который не отступает ни перед каким признанием, будь оно даже не слишком пристойно. Почему бы мисс Сарджент, несмотря на ее такой благонравный вид, тоже не позабавиться этим?

Но разочарование наступило немедленно. Девушка ответила огорченным, почти жалобным тоном:

— Если бы вы знали, что такое деньги, вы бы так не говорили!

Перси был изумлен. Как она осмелилась? И на что, в сущности, она намекает? Хорошо воспитанный человек не заявляет своему собеседнику, которого ему только что представили: «Вы не знаете, что такое деньги!» — даже если тот признался в крайней скудости своих финансов. И в тоже время было совершенно очевидно — мисс Сарджент толкнуло на эти слова отнюдь не дерзкое намерение задеть его. Злобная выходка так не вязалась с ее обликом. Следовательно, остается предположить, что этой репликой она хотела выказать совсем не пренебрежение, а скорее похвалу: «Вы чисты душой, ваши руки не осквернены тлетворным прикосновением к деньгам». Да, очевидно, так оно и есть…

— Боюсь, — сказал Перси, — я и правда не знаю, что такое деньги.

— В них нет ничего приятного, — проговорила мисс Сарджент. — Деньги — отвратительное бремя.

При этих словах, в которых взрывчатый заряд скандала превосходил все, что прозвучало здесь до сих пор, и даже то, что можно было предположить, Нино бросил на девушку взгляд, полный ужаса; потом его глаза встретились со взглядом Лавинии, и в них она прочла настойчивый, хотя и немой вопрос: «Мать, ты веришь своим ушам? Что все это значит? Разве это не богохульство иконоборца? Не безумные речи сумасшедшей? Перед кем распахнули мы двери нашего дома?»

От Лавинии не ускользнуло смятение сына. Что ж, если мисс Сарджент своими непостижимыми уму высказываниями пытается поколебать ее самые священные убеждения, ей остается призвать на помощь рефлекс людей своего круга, своего воспитания, своего положения: ничем не выдать себя, сохранять спокойствие, постараться сгладить опасную ситуацию, короче, как можно изящнее выйти из затруднительного положения.

— Бог мой, Конни, — беспечно воскликнула она, — возможно, вы и правы! Нино, будь так добр, позвони Марии. Ей уже пора бы принести нам чай.

Нино поднялся и подошел к окну, в сердцах дернул свисавшую там на шелковой ленте сонетку, а Перси между тем бросился на помощь своей приятельнице. Ему потребовалось немало времени, чтобы превозмочь внезапный испуг, пожалуй не меньший, чем у Нино, который вызвали у него последние слова мисс Сарджент.

— Поверите ли, насладиться дивным ароматом цветущих апельсиновых деревьев Флориды уже многие годы меня приглашают мои друзья Лонгуэрты, у них там свой дом. Но хотя я, как вы только сейчас узнали, профессиональный гость, я ни разу не отважился поехать туда, и всего лишь по той простой причине, что я слишком большой домосед: Европа — моя деревня, а Лондон — моя хижина в этой деревне… В крайнем случае я могу отправиться в Танжер к своей приятельнице Барбаре, могу даже решиться заглянуть в Луксор, ведь эти места считаются — или всего несколько лет назад считались — как бы экзотическим продолжением Европы, но — пусть это глупо с моей стороны! — Америка пока что кажется мне такой далекой, такой далекой…

— Но ведь Америка, — возразила мисс Сарджент, — тоже продолжение Европы, только, я думаю, намного менее экзотическое, чем Танжер или Луксор.

Итак, в попытке раскрыть ее карты разговором о деньгах они потерпели фиаско. А что, если попробовать козырнуть знакомством с титулованными особами? Не может же быть, чтобы эта маленькая американка была начисто лишена всех человеческих слабостей! На что-нибудь она да клюнет! Ведь именно стараясь задеть ее за живое, затронуть глубинные струны ее сердца, Перси так естественно, с такой наигранной небрежностью бросил фамилию «Лонгуэрты», упомянул по имени Барбару (Барбара была лишь одна, тем более в Марокко) — хотя эти особы, безусловно, были очень далеки друг другу, даже можно сказать, совсем разные, но, принимая во внимание астрономическую дистанцию, которая отделяла их от простых смертных, их можно было все же причислить к одному созвездию. Однако мисс Сарджент хранила невозмутимое спокойствие. Ни малейшей искорки интереса не промелькнуло в ее глазах при звуках этого имени, этой фамилии. Можно было подумать, что они вовсе не известны ей, что они ничего не пробудили в ее памяти. Нет, это просто немыслимо. Молодая американка ее круга, ее положения не может не знать… И вдруг по телу Перси пробежала дрожь — а если мисс Сарджент так невозмутима потому, что она желает показать хозяевам дома: в этой области ничто не способно поразить ее, она слишком высокого мнения о себе, о собственном величии, и именами, даже самыми громкими, ее не удивишь. Если это предположение справедливо, тогда, вероятно, мисс Сарджент в своем кастовом высокомерии достигла головокружительных высот. Высшее проявление высокомерия. Но это высокомерие по крайней мере понятно, человечно, в тысячу раз более человечно, чем пугающая бесхитростность простаков… Конечно, покорить мисс Сарджент едва ли будет легче, чем покорить Эверест, но ведь Эверест все же покорен. (И к тому же Нино здесь и он еще не выбросил свой главный козырь — чувственность. А этот козырь может решить все.) Перси уже прикидывал мысленно, в какой связи было бы уместно вполне естественным тоном, без тени бахвальства, намекнуть на свои связи, небрежно бросив несколько блестящих имен из «Дебретта», Ежегодного справочника дворянства, и даже — почему бы и нет, не надо бояться — из «Готского альманаха». Когда он назвал Лонгуэртов, Лавиния насторожилась, словно старая кавалерийская лошадь при звуке горна. Она бросила быстрый взгляд в сторону Перси, должно быть, уловила его предупреждение: меняем курс, направим разговор по иному руслу. Она верила в чутье Перси в подобных вещах: он распознавал сноба среди людей внешне совсем далеких от снобизма, как еврей распознает еврея в каком-нибудь мистере Смите с волосами цвета пшеничных колосьев.