Молотов. Второй после Сталина (сборник) - Никита Хрущев

Я не сомневаюсь, что вышесказанное– правда. Конечно, у меня не было возможности спросить Сталина, было ли это именно так. Но у меня не имелось никаких поводов и не верить этому, потому что я видел Сталина как раз перед началом войны. А тут, собственно говоря, лишь продолжение. Он находился в состоянии шока.

Меня вызвали в Москву в июле 1941 г. Мне было интересно приехать именно тогда в Москву, проинформироваться и узнать истинное положение вещей. В каком состоянии находится наша страна? Какие соображения имеет Сталин относительно задержания наступления противника, а потом нашего перехода в наступление? Мы не могли даже занять твердую оборону, находились в стадии отступления, в стадии поражений на фронте. В это время Сталин нигде «не вылезал» со своей фамилией как Верховный Главнокомандующий, каковым он вскоре был назначен. Распоряжения отдавались Ставкой. Нигде не говорилось – Командующий (или Главнокомандующий) Сталин. Это тоже свидетельствует об определенном настроении Сталина, который не хотел, видимо, связывать свое имя с поражениями наших войск.

Итак, меня вызвали в Москву, но не сказали, по каким вопросам. Думаю, что Сталин вызвал меня, чтобы узнать, как я оцениваю положение дел на нашем участке фронта. Я занимался тогда только территорией Киевского Особого военного округа, то есть северной частью Украины. Южная часть Украины – это Южный фронт. Он был создан на основе Одесского военного округа. На те войска я никакого влияния не имел.

Когда я приехал в Москву, мне сказали, что Сталин находится на командном пункте. Москву тогда бомбили очень часто, и штаб был перенесен к Кировским воротам, в помещение Наркомата легкой промышленности СССР. Это помещение было занято под штаб, а для Сталина и руководства партии был организован командный пункт Ставки там же, на станции метро «Кировская». Когда я встретился со Сталиным, он произвел на меня удручающее впечатление: человек сидел как бы опустошенный и ничего не мог сказать. Он даже не смог сказать мне несколько подбадривающих слов, а я в этом нуждался, потому что приехал в Москву, прибыл к Сталину, в центр, к руководству страной и армией. И вот я увидел вождя совершенно морально разбитым. Он сидел на кушетке. Я подошел, поздоровался. Он был совершенно неузнаваем. Таким выглядел апатичным, вялым. Лицо его ничего не выражало. На лице было написано, что он во власти стихии и не знает, что же предпринять. А глаза у него были, я бы сказал, жалкие какие-то, просящие.

Сталин спросил: «Как у нас дела?» Я ему откровенно обрисовал обстановку, которая у нас сложилась. Как народ переживает случившееся, какие у нас недостатки. Не хватает оружия, нет даже винтовок, а немцы бьют нас. Собственно говоря, мне и не требовалось ему рассказывать, потому что он сам знал по докладам, которые делал Генеральный штаб: армия бежала, немцы превосходили нас и на земле, и в воздухе, у нас не хватало вооружения, а к этому времени уже не хватало и живой силы. Все рассказал, в каком мы находимся положении.

Помню, тогда на меня очень сильное и неприятное впечатление произвело поведение Сталина. Я стою, а он смотрит на меня и говорит: «Ну, где же русская смекалка? Вот говорили о русской смекалке. А где же она сейчас в этой войне?». Не помню, что ответил, да и ответил ли я ему. Наверное, ничего. Потому что ответить я ничего не мог. Русскую смекалку из кармана не вытащишь. Я был внутренне возмущен. Когда уехал из Москвы, меня просто распирало. Как же так? Он возлагает сейчас ответственность на всю русскую нацию. Русские, дескать, не проявляют смекалки… Так как же ты можешь так думать о людях, русских ли, украинцах, белорусах, узбеках или других народах нашей великой Родины? Обвинять их в том, что они не проявили смекалки в то время, когда первая смекалка– вооружение, вооружение и еще раз вооружение! Вот что прежде всего, а потом уже проявление смекалки в том, как правильно и более эффективно использовать это вооружение.

Наши войска твоей волею, именно твоей, Сталин, были поставлены в такие условия, когда они не имели даже достаточного количества винтовок. Я уже не говорю о противотанковой артиллерии; не говорю, что мы сначала и понятия не имели о противотанковых ружьях. Не было у нас и автоматического оружия. Потом появились автоматы ППШ. Эти автоматы были изобретены нашими конструкторами-оружейниками вскоре после Финляндской войны, но не изготавливались. В Финляндии мы на практике познакомились с этим оружием. Финнами оно широко применялось против наших войск, и мы несли очень большой урон. Несмотря на это, такого оружия у нас не было в начале Великой Отечественной войны. В то время рассуждали так, что это оружие неприцельное и очень расточительное по количеству употребляемых боеприпасов. Этот вопрос– святая святых Сталина, он был тут судья. Поэтому в Красной Армии оставили винтовку.

Но жизнь показала обратное. Мы вынуждены были вернуться к этому оружию. Быстро и в достаточном количестве стали делать автоматы и снабжать ими нашу армию. А если бы это сделали раньше? Если бы это правильно было оценено? Кто в этом виноват? Сталин виноват. Сталин и Сталин! Могут сказать: не Сталин же занимался вопросами вооружения. Именно Сталин! Я уже раньше говорил, что старался несколько раз приоткрыть глаза Сталину на маршала Кулика, чтобы он более трезво оценил его. А он все-таки не стал меня слушать. Наоборот, упрекнул меня, что я не знаю этого человека, а он его знает. Такая самоуверенность в оценке людей и, следовательно, в знании дела вот к чему теперь привела. Стоила стольких жизней, такой крови советским людям… Вот какой промах был допущен по вине Сталина.

Хочу вспомнить о никому практически не известном эпизоде войны. Мне рассказывали Маленков и Берия об одном сугубо секретном шаге, который был предпринят Сталиным. Он относится к осени 1941 г., когда немцами уже была занята территория Украины и Белоруссии. Сталин искал контакта с Гитлером, чтобы на основе уступки немцам Украины, Белоруссии и районов РСФСР, оккупированных гитлеровцами, договориться о прекращении военных действий. У Берии имелась связь с одним банкиром в Болгарии, который являлся агентом гитлеровской Германии. По личному указанию Сталина был послан наш человек в Болгарию. Ему было поручено найти контакты с немцами, начать переговоры и заявить им, что уступки со стороны Советского Союза – такие-то. Но ответа от Гитлера не было получено. Видимо, Гитлер настолько был тогда убежден в своей победе, что считал: дни существования Советского Союза сочтены и ему незачем вступать в контакт и переговоры, когда его войска и так уже вон где. Он планировал дальнейшее развитие наступательных действий, захват Москвы, сокрушение всей России и уничтожение ее государства.

Конечно, можно объяснять так, что Сталин просто хотел выиграть время за счет каких-то уступок. Но не знаю, какое при прекращении военных действий потребовалось бы нам время и какие усилия, чтобы потом наверстать упущенное. Потерять Украину, Белоруссию и западные районы Российской Федерации по договоренности – очень существенная утрата с точки зрения возможности собраться потом с силами, порвать договоренность и вернуть утерянное. Впоследствии я никогда более не слышал об этом эпизоде ни от кого. А тогда это было сказано мне на ухо шепотом Берией и Маленковым. Я сейчас даже не помню, было ли это сказано еще при жизни Сталина или после его смерти. Однако точно помню, что такой разговор состоялся. Конечно, данный разговор проходил, когда мы были втроем. Не знаю, было ли известно об этом Молотову как наркому иностранных дел. Может быть, даже и он не знал, потому что контакт устанавливался не через Наркомат иностранных дел, а через нашу разведку, то есть через Берию.

…1943 год – год радости, победного наступления наших войск. Мы вышли к Днепру, заняли Переяслав, этот исторический город. В нем Богдан Хмельницкий принимал русских послов и подписал договор о том, что Украина входит в состав Российского государства, становится под руку русского царя. Буржуазные националисты проклинали и этот день, и этот город, называли подписанный договор «Переяславской угодой», которая закабалила Украину. Ну да ведь это националисты… Действия Богдана Хмельницкого были прогрессивны, они сыграли полезную роль в истории и украинского, и русского народов. Объединились два великих родственных народа, русские с украинцами, и после этого вместе переживали все радости и горести.

Мы с Ватутиным торжествовали. Ватутин перед войной был начальником штаба Киевского Особого военного округа, долго жил на Украине. Нам с ним уже мерещилась Киево-Печерская лавра над Днепром. Я и сейчас радостно вспоминаю те дни, когда мы изгоняли немцев и подошли к Днепру. На подступах к Днепру случалось, что мы брали в плен (или они сами перебегали к нам со стороны противника) русских, вообще советских людей. Помню, допрашивал я одного из них. Он сам сдался в плен, перейдя линию фронта, молодой человек, довольно решительный. Он рассказал, что в составе немецких войск имеются русские соединения, составленные из военнопленных. Их называли «власовцы», так как командовал этими войсками Власов. Не на нашем участке, а вообще командовал. Его части не были сосредоточены в одном месте и были как бы вкраплены в немецкие войска, но их командующим все-таки считался Власов. Я расспросил этого парня подробно, как он перешел к нам, в каком месте. Он сообщил, что перешел сам, но там остались и другие, которые тоже ищут удобного момента с тем, чтобы перейти к нам. Они записались во власовскую армию только для того, чтобы их послали на фронт, а не оставили в лагере военнопленных, где они были обречены на смерть.