Вокруг Гекубы - Александр Рыбошлыков

Лира, оставшись одна, бросилась к передатчику:

– Ангам Жиа-хп! – взывала она. – Отзовись! Модест фон Брюгель угрожает мне, Стойко ненадежен, всюду враги, я не знаю, кому верить. Отзовись!

Неразборчивое хрипение донеслось из динамика. Он обвис и мягко развалился, обнажив истлевшее нутро, кишащее жирными желтыми червями.

Карцер на «Конан Дойле» оказался самым обширным помещением. Вольер для кинобабочек, куда поместили обоих опальных героев, был установлен в энергоотсеке.

Здесь действительно открывались если и не безбрежные, то достаточно обширные дали. Гигантские стволы энергоколонн поднимались ввысь, сплетаясь зелеными кронами. Незакатный термоядерный реактор палил в зените, и лишь недолгие бионочи, когда он скрывался за диафрагмой, приносили облегчение. Частые поливы не могли освежить воздух. Эмоциональные детекторы, чрезмерно расплодившиеся на неуправляемом «Конан Дойле», развешивали свои нити на стенах вольера. Литте, лежа на полу, лениво смахивал их и слагал стихи:

В королевстве сосен август славный месяцОт дождя и солнца теплый и сырой.Тяжко паутинкам ничего не весить,Ветер их уносит, шелестя корой…

Поэты быстро нашли общий язык и подружились. Они были почти оторваны от внешнего мира, связь налаживалась с трудом и была ненадежна. Они не знали, отчего появилась невесомость, никто не поведал им, как страдал животом Каркас, обожравшийся сырыми полипептидами. Прошло мимо них и освобождение Педро.

Запрограммированные капитаном стенки начали воспринимать испанца как чужеродное тело; на борту звездохода вспух огромный нарыв, и залитый потоками гноя Педро очутился на палубе шхуны. Хотя ему не удалось отнять у сообщников похищенные сапоги, но все же он был на седьмом небе от счастья, непрестанно ощупывал то ноги, то голову, а выходя на палубу, непременно отвешивал галантный поклон в сторону корабельного телеглаза.

Короче, произошло много событий, неизвестных поэтам. Но неведение больше не волновало Ангама Жиа-хп. По личному биоциклу дуэнца наступала весна, и вместе с новой листвой приходили новые настроения и желания. Не хотелось думать над почти готовой теорией гекубизма, гораздо важнее казались невнятное томление и сладкая тоска. Жаль только, что тоска не была сладкой, ведь Ангам Жиа-хп томился в клетке, и ничто не могло вернуть утраченного вместе со свободой благодушия.

В ту ночь Ангам Жиа-хп долго не мог уснуть. Он сидел в центре клетки, стискивая тело рукой, как комок глины, словно намереваясь вылепить из него новое свободное существо. Наконец он угомонился, тяжелые струпья коры перестали колыхаться и тереться друг о друга. Смолисто запахло не то кипарисом, не то ливанским кедром. Спящий в уголке Литте по-детски чмокал губами.

Ангам Жиа-хп тревожно заерзал, терзаемый сновидениями и силясь что-то сказать. Но блок-лингвист молчал и только переступал с ноги на ногу, щелкая клювом.

Тугие, как струны, тонкие ребра клетки гудели смутным телеграфным гулом. Из фильтрующей железы, что вяло сырела над дверью, резко пальнул трескучий крик:

– Цукаты! Цукаты!

Омерзительное чудовище, вишневый какаду по имени Дон Карлос медленно извергался через проток железы в карцер. Калиостро налитыми кровью глазами следил за врагом, рождавшимся из стены. Окончательно перейдя на автономку, Калиостро зажмурил веки и, как ртуть, прошел сквозь стенку вольера.

Неприятель же, оказавшись целиком в карцере, испытывал жгучую потребность утвердиться на чем-либо устойчивом и хоть немного просушить липкие и нехорошо пахнущие после путешествия по протоку перья. Он было завис прямо на железе у входа-выхода ее, уцепившись когтями за дряблую пленку эпидермиса, но тот не был рассчитан на такое и беззвучно лопнул, оросив сатрапа Модеста фон Брюгеля голубоватой влагой.

Железа сократилась, и Дон Карлос сорвался со стены. Сориентировавшись с похвальной быстротой, он избрал для посадки клетку, где сонный Ангам Жиа-хп потягивался, грохоча, как рассыпающаяся поленница дров. Рассыпавшись окончательно, узник пришел в себя и прильнул к решетке, в волнении наблюдая развитие событий.

Посадка врага на клетку хозяина привела Калиостро в ярость. Лингвист издал боевой клич и ринулся в атаку.

– Цука!.. – отчаянно вскрикнул какаду и проскользнул в клетку Ангама. Калиостро настиг его там и атаковал сверху, но тот, сделав бочку, красиво ушел влево. Постоянно сидя в неподвижности, лингвист несколько утратил навыки ведения воздушного боя и потому решил загнать врага в угол. В свою очередь, оправившись и обсохнув, Дон Карлос сам изготовился к нападению. Битва завязалась. Первые цветные перья закружились в воздухе. Бойцы с яростными и угрожающими криками метались меж ветвей энергоколонн. В их бешеной карусели ничего нельзя было разобрать, и никто впоследствии не мог сказать, на чью сторону клонилась чаша весов, потому что неожиданно на месте сражения неярко полыхнуло что-то напоминающее шаровую молнию, раздалось протяжное «шш-шш-ш…», словно воздух выпускали из кислородной подушки, и багряный Дон Карлос исчез. Калиостро, потерявший цель, бестолково вертелся над ареной, ругаясь словами, подслушанными у пиратов.

– Дядя Ангам, что это он? – спросил проснувшийся Литте, но Ангам Жиа-хп, лишенный лингвиста, мог только разводить ветвями, пытаясь успокоить младшего собрата.

А когда Калиостро, утомившись, вернулся на свою ветку, вдруг заработал приемник, светящийся в углу нездоровым гнилостным светом:

– …ам…ель угрожа… – донесся искаженный помехами и отчаянием голос Лиры, – …я не зна… О!..

Передача оборвалась, но и услышанного было достаточно, чтобы Ангам Жиа-хп понял все. Мгновенно привязанности вечно влюбленного поэта прокоммутировали с точным знанием физика, отвлеченные теоретические измышления налились кровью личного опыта, бесценными впечатлениями последних дней и минут. Теория гекубизма была создана, и был создан план спасения Лиры!

Понадобились минуты, чтобы объяснить все верному Литте. Поэты, как ртуть, прошли сквозь частую сетку вольера и двинулись вперед. Красный от натуги Литте толкал кадку с другом, а сам Ангам Жиа-хп настраивал голос лингвиста Калиостро на нужный тембр, бормоча угрожающие формулы то дискантом, то гулким басом.

Некогда напротив каморки, приютившей изгнанную из своей каюты Лиру Офирель, находился актовый зал звездохода. Но теперь занедуживший «Конан Дойл» сокращал внутренние объемы, и первым делом пострадало помещение театра. Утробистый зал превратился в небольшую комнатушку, уставленную кукольной мебелью, а широчайшая в космофлоте сцена напоминала интимно занавешенный альков. Широкие двустворчатые двери стали не шире кошачьего лаза, а запасной пожарный выход вообще не заслуживал бы упоминания, если бы именно через него мстительные поэты не проникли в зал, воспользовавшись подсмотренным у попугаев умением проходить сквозь малые отверстия.

Ангам Жиа-хп удобно расположился посреди сцены, скрылся в предательском полумраке, притворившись пришедшим в негодность театральным реквизитом, обветшалой авангардистской декорацией. Литте подкрался к дверям и незаметно выглянул наружу.

Модест фон Брюгель метался по опустевшему коридору, осторожно пробуя на прочность упругий входной клапан. Так же как и его канувший в небытие сотоварищ, он был мокр и липок, но, снедаемый нетерпением, не замечал ни ночной прохлады, ни неполадок в своем туалете.

– Очаровательница! – шипел барон, пригнувшись к дверной ручке. – Отворите! Это я, ваш Модя! О, если бы вы могли узреть мое киша… пардон, кипящее сердце, вы бы не колеблясь… колебаясь… бросились в мои объятья. Откройте же, мадемуазель, здесь никого нет!

Никто не отвечал на страстное воркование затянутого в китель ловеласа: Лиры Офирель не было дома, вскоре после описанных событий она была вызвана Дином Крыжовским и теперь находилась в рубке на тайном собрании членов экипажа. Но ни соблазнитель, ни защитники Лириной чести не могли того знать. Следовало спешить, и Ангам Жиа-хп начал действовать.

– Это вы, Модест? – вывел первую руладу блок-лингвист. Голос оказался отрегулирован не очень удачно, он получился слишком низким и грудным, почти как у Иды Клэр.

– Я, мадам! – испуганно откликнулся подпоручик, шатнувшись от запретных дверей.

Ангам Жиа-хп резко крутанул хвост лингвисту, выходя на нужный диапазон. От боли лингвист издал дурной кошачий звук, но следующую фразу произнес голосом почти тождественным Лириному и вдобавок украшенным некоторой долей несвойственного Лире кокетства:

– Простите, я ошиблась, оказывается, ваше превосходительство ожидает здесь свое непосредственное начальство! В таком случае, я удаляюсь. Всего наилучшего!

– О пардоне меня, мадемуазель! – вскинулся Модест. – Ваша шутка, комильфо, как вы меня напугали, имея в виду шарман души, пощадите, прелестница. Но где же вы?