Песнь Бернадетте - Франц Верфель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава пятая
КОНЧИЛСЯ ХВОРОСТ
Еще прежде, чем Бернадетта и Мария вернулись из школы, в предвкушении обеда в кашо заявляются оба малыша. При этом старший из братьев, Жан Мари, корчит отчаянно хитрую гримасу, как будто он только что победоносно выпутался из рискованной авантюры. Так оно и есть. После одиннадцатичасовой мессы, которую служит сам декан Перамаль, церковь обычно безлюдна. В это время семилетний Жан Мари прокрался в маленькую боковую нишу, где стоит статуя Мадонны, особенно почитаемая женщинами Лурда. Там на железной решетке всегда горит множество свечей, зажженных в честь Богоматери. Жан Мари слепил из оплывших огарков несколько восковых комочков и доверчиво выкладывает их перед матерью.
— Мамочка, сделай из них свечки… Или, может быть, из них можно сварить суп… я их жевал…
— Praoubo de jou! — восклицает Луиза Субиру. — Несчастная я женщина!
(Заметим, что в Лурде люди редко говорят между собой по-французски, обычно они употребляют местный диалект, имеющий некоторое сходство с языком басков.)
— Несчастная я женщина! Мой сын обокрал Пресвятую Деву…
Она вырывает из рук малыша восковые комочки. Сегодня же она пойдет к свечному мастеру Газалю и попросит сделать из них толстую свечу для Мадонны. Мадам Субиру в таком ужасе от святотатства, которое совершил ее сын, что даже не замечает шестилетнего Жюстена, чьи маленькие ручки также протягивают ей подарок. Это узкая, связанная из шерсти полоска, вроде шарфика.
— Мамочка, посмотри, что я тебе принес…
— О Боже, несчастные дети, вы, верно, просили милостыню…
— Мы не просили милостыню, мамочка, — возмущенно протестует старший. — Жюстен получил это от барышни.
— Силы Небесные, от какой еще барышни?
— От барышни, которая ходит с корзинкой, а в ней полно таких вещей. Мы ничего не говорили. Мы только стояли.
— Это, наверное, мадемуазель Жакоме, дочь комиссара полиции…
— И она сказала, — лепечет Жюстен: — «Ты должен взять этот шарфик, потому что ты самый бедный ребенок, которого я знаю…»
— Смотрите в оба, — сердится мать, — чтобы ее отец, месье Жакоме, не сцапал вас во время ваших прогулок. Он живо упрячет вас в каталажку.
— Мамочка, я правда самый бедный ребенок, которого она знает? — спрашивает Жюстен с живым любопытством непосвященного.
— Ох вы дурачки, — шепчет мать и тащит мальчишек к корыту, где моет им руки, предварительно оттерев их речным песком. При этом она читает им целую проповедь: — Бедный малютка Бугугорт куда несчастнее вас. Он парализован от рождения и не может двигаться. А вы весь день бегаете по улице и можете говорить и делать все, что вам заблагорассудится. Кроме того, вы вовсе не бедные дети. Вы — сыновья бывшего владельца мельницы и не должны вести себя как пришлый сброд. И мать у вас из очень хорошей семьи: Кастеро всегда были почтенные люди, взгляните хотя бы на вашу тетю Бернарду, а дядя моего отца был священником в Три, а другой дядя служил в войсках в Тулузе. Вы их всех позорите. Ваш отец подыскивает новую мельницу, и тогда все у нас опять будет по-прежнему. Хорошо, что отец спит и не знает, что вы обокрали Пресвятую Деву и приставали к добрым людям…
После этой головомойки Луиза Субиру бросает долгий взгляд на супруга, который, раскинувшись на спине и звонко похрапывая, спит сном праведника, хотя праведники большей частью не имеют привычки спать посреди дня между завтраком и обедом. Как все люди, вынужденные делить помещение для спанья с другими, отец семейства путем долгой тренировки выработал в себе умение моментально и крепко засыпать при любых обстоятельствах. Ни громкие голоса, ни шум ему не помеха. Тем не менее Луиза невольно понижает голос:
— Он надрывается ради вас, наш добрый папочка, и ежедневно приносит в дом деньги. Вы не такие уж бедные дети, ведь у вас есть родители. А завтра день стирки у мадам Милле. Я наверняка получу там для вас кусок пирога…
— А пирог будет с фруктами? — допытывается недоверчивый Жюстен тоном знатока.
Мать не успевает ответить, так как в кашо входят обе дочери, Бернадетта и Мария, а с ними еще и третья девочка, Жанна Абади, та, что считается первой ученицей на уроках Катехизиса. Эта тринадцатилетняя особа с бойкими черными глазами и поджатыми губами всячески демонстрирует свое светское воспитание. Она делает вежливый книксен.
— Я совсем не голодна, мадам, я только посижу и посмотрю…
Субиру тем временем поставила на стол кастрюлю с луковым супом.
На его поверхности плавают поджаренные ломтики хлеба. Она вздыхает:
— Бери тарелку, Жанна! Одним человеком больше, одним меньше — какая разница. На всех хватит.
Мария торопится объяснить причину прихода Жанны Абади:
— Жанна пришла к нам, мама, чтобы мы после обеда вместе позанимались. Возу сегодня обозлилась на Бернадетту. Целый урок продержала ее перед классом…
Бернадетта смотрит на мать отсутствующим взглядом.
— Я действительно ничего не знала о Святой Троице, — честно признается она.
— Ты так же мало знаешь и обо всем остальном, — беспощадно констатирует первая ученица. Ибо человек, приоткрывающий собственные слабости, всегда остается внакладе. — Ты даже запутаешься и не прочтешь до конца «Ave Maria»[8]…
— Может, мне прочесть? — с готовностью предлагает Жюстен. Мария приходит сестре на помощь:
— Бернадетта столько лет жила в Бартресе… В деревне ведь не учатся, как в городе…
Мать ставит перед Бернадеттой стакан красного вина. Это привилегия больной, принимаемая без возражений. В стакан Луиза украдкой бросила три кусочка сахара.
— Бернадетта, — спрашивает она, — ты не хотела бы опять некоторое время пожить в Бартресе у мадам Лагес?.. С отцом я об этом уже говорила…
Глаза Бернадетты вспыхивают, как всегда, когда в ней зарождаются яркие образы.
— О да, я бы очень хотела поехать в Бартрес…
Мария качает головой, она злится на сестру.
— Не пойму я тебя, Бернадетта. В деревне ведь такая тоска. Что за охота вечно глядеть на овец, щиплющих траву…
— Я их люблю, — кратко отвечает Бернадетта.
— Да, если она их любит? — поддерживает Бернадетту мать.
— Лентяйка! — в сердцах бранится Мария. — Тебе бы лишь забиться в угол и уставиться неизвестно куда. Беда, да и только…
— Оставь ее, детка, — говорит Луиза. — Она не такая сильная, как ты.
Но это утверждение вызывает обиженный протест Бернадетты:
— Это неправда, мамочка, у меня столько же сил, сколько у Марии. Спроси Лагесов! Если надо, я могу даже работать в поле…
В разговор неожиданно вмешивается Жанна Абади. Она кладет ложку и говорит твердым наставительным тоном:
— Но это невозможно, мадам! Бернадетта — самая старшая в классе. Ей необходимо принять святое причастие и вкусить от Тела Господня. Иначе она останется язычницей и грешницей и не попадет не только в Царствие Небесное, но, быть может, даже в чистилище…
— Помилуй Боже! — испуганно восклицает мать и всплескивает руками.
В этот миг просыпается Франсуа Субиру. С кряхтеньем и оханьем он садится на край кровати и, сонно мигая, оглядывает комнату.
— Да здесь целое народное собрание, — бормочет он и начинает бешено размахивать руками. — Проклятая холодина! — Субиру вялой походкой тащится к очагу и подбрасывает в поникший огонь несколько сучьев. От кучи хвороста и веток почти ничего не осталось. Отец семейства мрачнеет и повышает голос, в котором звучат укор и негодование: — Что это значит? Кончился хворост? И все спокойно на это смотрят! Что же, прикажете мне идти за сушняком? Никто ни от чего не хочет меня освободить?..
— Ура, мы идем за хворостом! Ура! — радостные детские голоса сливаются в единый хор. Особенно ликуют Жан Мари и Жюстен.
— Вы оба останетесь дома! — выносит свой вердикт Луиза. — Ваших прогулок мне на сегодня достаточно. За дровами могут пойти Мария и Жанна…
— А я? — обиженно спрашивает Бернадетта. Она краснеет, на ее обычно таком спокойном лице впервые заметен налет печали. Мать пытается воззвать к ее разуму:
— Рассуди сама, детка! Ты ведь старшая. Мария и Жанна — здоровые, закаленные девочки. А ты непременно подхватишь простуду — насморк и кашель. Простуда сразу же обострит твою астму. Вспомни, сколько тебе придется страдать…
— Но, мама, я не менее закалена, чем Жанна и Мария. В Бартресе мне приходилось целый день быть на воздухе: и в снег, и в дождь, и в грозу. И там я была здоровее всего… — Она обращается за поддержкой к отцу, пытаясь привлечь его заманчивой перспективой: — Ведь трое смогут принести гораздо больше, чем двое, разве не так?
— Мать решит, идти тебе или остаться, — строго говорит Субиру, придерживающийся в вопросах воспитания удобной тактики: вмешиваться только в редчайших случаях и не брать на себя никаких решений.
