Последний август - Петр Немировский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды ночью дед раскашлялся сильнее обычного, и все проснулись. Включили свет. Аллочке почему-то стало страшно. Она стояла, прижавшись к стенке комода. Дед кашлял так, что жилы на горле вздулись. Отталкивал кислородную подушку. Вдруг затих, вцепился своими пальцами в одеяло и притянул его к самому подбородку. Долго молчал. Потом прохрипел: «Как тяжело умирать...»
Мама заплакала в подол ночной рубашки, папа опустил свою ладонь на слепые раскрытые глаза деда. А когда ладонь отнял, дед лежал безразличный, посеревший, с сомкнутыми губами и закрытыми глазами, словно и не жил никогда. Только костлявые пальцы крепко держали край одеяла. На пару дней Аллочку отправили к тете Даше. Когда она вернулась — ни деда, ни одеяла уже не было. Лишь на столе стоял граненый стакан, наполненный водкой и прикрытый горбушкой черного хлеба...
***
— Ты правда пойдешь в школу в этом году?
— Да, меня поведут показывать директору. Ноябрьских тоже принимают.
Мы сидели на корточках, измазанные шелковицей, со свежими царапинами на руках и ногах. Выпускали кузнечиков из банки. Кузнечики были какие-то вялые, а может, им до того понравилось в банке, что и выпрыгивать не хотели.
— Как ты думаешь, в школу нужно будет ходить каждый день?
— Ты что? В школу ходят, когда хотят.
— Я тоже так думаю... — Аллочка вдруг лукаво прищурилась. — Хочешь, я тебе что-то покажу?
— Покажи.
— Пошли, — она взяла меня за руку и потянула за собой.
— В малину нельзя, — я вырвал руку.
— Почему?
— Там... — скажи про змею — еще засмеет и назовет трусом. — Она невкусная.
Аллочка повела плечом, посмотрела вокруг — нет ли кого. Вдруг подняла подол платья и сняла трусы.
— Смотри.
Я уставился, как стоокий Аргус, — всеми глазищами. Неужели у всех девчонок одинаково: всё — как отрезано? Виденные прежде запретные рисунки были всё же рисунками. А тут — сама жизнь... Может, и у мамы там тоже нет ничего? И у бабушки?
— Мы с тобой теперь муж и жена, — сказала Аллочка. — Когда вырастем — поженимся.
— Угу, — промычал я, не сводя глаз.
— Теперь покажи ты.
Я растерялся. Когда меня голым купают в тазу, я не стесняюсь. Но мама и бабушка — свои. Мы — семья. А тут — как бы чужая. Но, с другой стороны, мы ведь поженились. Получается, что жене можно. Я не знал, что делать.
Первые капли дождя упали на землю.
— Побежали домой! — крикнул я и помчался.
У окна стоял деревянный ящик, специально принесенный папой мне для подставки.
— Так нечестно! Обманщик! — закричала Аллочка, натягивая трусы. И побежала следом.
Мигом я заскочил в комнату. Через минуту вбежала и Аллочка.
— Вот молодцы, мне и звать вас не пришлось, — сказала мама. — Глянь, что творится — настоящая гроза, — она закрыла окно.
Сразу потемнело, в небе загремело и заполыхало, забарабанили крупные капли.
Глава вторая
1
В пятницу у нас с бабушкой много дел, а поспеть нужно всюду: показать меня директору школы, зайти в магазин «Школьник» — купить там новую ручку. Бабушке еще нужно купить разную мелочь — молоко, мясо, хлеб. А после обеда должна приехать баба Женя, папина мама.
Утром подниматься с постели не хочется. Даже после трижды сказанного «Игорь, вставай». Напоследок еще можно постоять на коленках, уткнувшись закрытыми глазами в кулаки, и увидеть цветные круги, выплывающие из темноты. А потом снова завалиться на классическую «минутку».
На стуле ждут новые штаны и рубашка. В таком наряде хочется пройтись щеголем по двору.
Двор — лает, щебечет, стрекочет. Пару раз я дернул ручку колонки, перепрыгнул не совсем удачно через лужу. Из дома вышла бабушка.
— Ну вот, уже весь испачкался, — присев, отряхнула на мне штаны, заправила рубашку.
Все. В путь.
— Ба, а правда, что раньше в той школе была немецкая конюшня?
— Тебе кто это сказал?
— Маслянский.
— Я тоже такое слышала, но точно не знаю. Когда немцы пришли в Киев, мы с твоей мамой уехали в Ташкент.
— А Маслянский?
— Скрывался. Священник прятал его у себя дома.
— А что, немцы и Маслянского хотели убить?
— Да.
Мне стало жалко Маслянского. Одно дело кино — там убивают незнакомых. А Маслянского я знаю давно. Он — мой друг. Когда занимается своей работой — чинит мебель, — рассказывает мне истории и про татар, и про казаков, и про фрицев. Я представил его: лысого, с остренькими гвоздиками в сомкнутых губах, с папиросой за ухом, сидящим в темном шкафу — прячется от немцев. Иногда, оставаясь один в комнате, я залезаю в пропахший нафталином шкаф и прячусь там. Но ведь я балуюсь.
— А кто такой священник?
— Тот, кто молится Богу.
— Ба, а кто такой Бог?
— Бог живет на небе. Он все знает и все может.
— Почему же Бог сам не спрятал Маслянского, если видел, что его немцы хотели убить? И почему Бог не спас моих дедов?
Бабушка остановилась. Посмотрела мне в глаза — так серьезно, что я даже губу прикусил. Вдруг как-то печально пожала плечами.
— Не знаю, почему не спас…
***
Показалось двухэтажное здание — школа. Во время войны немцы превратили ее в конюшню: на первом этаже держали лошадей, на втором — был склад с оружием. А вдруг там на полу валяются гильзы или патроны?
Школьный пол в холле сразу разочаровал — вымыт до блеска. Какие уж тут патроны... Зато сама школа — не сравнить с нашим детсадом, всё по-настоящему: длинные коридоры с колоннами, высокие потолки, двери с табличками.
— Ди-рек-тор, — прочитал я надпись на одной из дверей.
