История Первой мировой войны - Бэзил Гарт

Несмотря на все это, сербский ответ фактически соглашался со всеми требованиями Австрии — за исключением двух, которые определенно нарушали суверенитет Сербии. Когда кайзер прочитал его 28 июля, после своего возвращения, он написал на телеграмме следующее замечание:

«Блестящие достижения для столь короткого промежутка времени — 48 часов… Большая моральная победа Вены, но вместе с этим отпадает и всякий предлог для объявления войны».

А относительно частичной мобилизации Австрии он добавил: «По правде говоря, я бы никогда не отдал приказа о мобилизации».

Итак, еще раз восторжествовала политика «бронированного кулака» — и кайзер, продемонстрировав сомневавшимся, что он сильная личность, захотел почить на лаврах. Самолюбие его было удовлетворено, царственная честь сохранена. Но он необдуманно намекает, что Австрия, пожалуй, могла бы, пока требования ее не будут выполнены, в виде гарантии оккупировать часть Сербии. Безусловно, Россия этого никогда не позволила бы — и кайзер должен был это знать.

Бетман-Гольвег соглашается с мнением кайзера, и утром 28 июля совет этот пересылается в Вену с добавлением, что

«если Австрия будет продолжать отвечать отказом на все предложения посредничества или арбитража, одиозность ответственности за мировую войну в глазах германского народа падет на германское правительство».

Но перемена тона, к сожалению, запоздала. Германия сама отвергла такие предложения в наиболее благоприятный период. Когда 24 июля была опубликована нота Германии, Россия сейчас же получила заверение Франции в поддержке, а сторонники Грэя настаивали на том, чтобы объявить и о солидарности Британии с Россией и Францией.

Но ответственность Грэя перед парламентом и иная точка зрения кабинета на этот счет вместе с неясностью общественного мнения помешали такому заявлению Британии. Кроме того, Грэй опасался, что подобное выступление сможет усилить позицию сторонников войны в России и Германии. Вместо этого он попытался найти путь к соглашению. Первым его шагом было обращение к Берлину 24 июля с просьбой поддержать направляемое к Австрии требование о продлении срока австрийского ультиматума. В Берлине просьба эта не встретила отклика: она с запозданием была передана в Вену, куда и поступила за два часа до истечения срока ультиматума, причем сразу же была отвергнута австрийским правительством. 25 и 26 июля Грэй сделал еще одно предложение о совместном посредничестве Германии, Британии, Франции и Италии, причем на время разбора конфликта Австрия, Россия и Сербия должны были воздержаться от военных операций.

Рим и Париж сразу на это согласились. Сазонов в Петербурге, первый поднявший вопрос об этом предложении, теперь в принципе согласился, но вначале предпочел вести переговоры непосредственно с Веной. Берлин — отказался. Кайзер нацарапал на докладе, который ему передали, свойственные ему замечания, подливавшие масла в огонь:

«Изумительный документ британской наглости. Я не обязан предписывать его величеству императору [Австрии], как ему a'la Грэй сохранить свою честь».

Очевидно, на такое отношение Германии повлиял расчет, что действия Британии позволяют в случае войны рассчитывать на ее нейтралитет. Но в газетах от 27 июля британское правительство опубликовало сообщение, что флот, собравшийся для маневров, получил приказ оставаться в боеготовом и сосредоточенном виде.

Этот намек, совпавший с миролюбивым ответом Сербии, повлиял на перемену официального языка в Берлине, где накануне Генеральный штаб уже переслал министерству иностранных дел составленный им ультиматум для предъявления его Бельгии.

В итоге вечером 27 июля германское правительство решило передать Вене предложение Грэя, сопроводив его добавлением, что предложение это требует, чтобы Австрия «до некоторой степени разделила наши надежды» на благоприятный исход конфликта. Но, увидевшись с германским министром иностранных дел, австрийский посол телеграфировал в Вену:

«Германское правительство твердо заверяет, что оно ни в коей мере не солидаризируется с этим предложением; напротив, оно решительно отказывается от его рассмотрения и передает его лишь для того, чтобы удовлетворять Англию… Германское правительство поступает так, придерживаясь той точки зрения, что чрезвычайно важно, чтобы Англии в данный момент не стала на сторону России и Франции».

28 июля, после того, как кайзер увидел ответ Сербии, произошло, как мы говорили, некоторое снижение тона. Но предостерегающее письмо Бетмана-Гольвега — вообще первое его предостережение — пришло в этот день в Вену слишком поздно и было слишком нерешительно.

В 11 часов утра 28 июля Австрия передала Сербии по телеграфу объявление войны. В тот же день Берхтольд отклонил предложение Сазонова о прямых переговорах, объяснив, что война уже объявлена. По горькой иронии, Австрия торопилась именно потому, что ощущала свою слабость. С военной точки зрения следовало всячески оттягивать объявление войны, так как армия не могла быть готова к выступлению ранее 12 августа. Но сообщения Германии побуждали Австрию торопиться; Берхтольд и Конрад боялись в случае промедления потерять поддержку Германии — и вообще лишиться возможности объявить войну. Берхтольд цинично подытожил сложившуюся обстановку в докладе императору 27 июля:

«Я полагаю, что новая попытка держав Антанты добиться мирного разрешения конфликта возможна лишь до того времени, пока объявлением войны не будет создана иная обстановка».

Чтобы получить подпись императора на акте об объявлении войны, он приглушил все его сомнения, в качестве оправдания включив в акт заявление, что Сербия первая напала на австрийские войска. Достигнув желаемой цели и получив на бумаге подпись императора, он просто-напросто вычеркнул из текста фразу, относящуюся к воображаемому нападению сербов.

Теперь уже в пропасть летели, очертя голову, на всех парах, влекомые «военной необходимостью»…

Генеральные штабы Европы, строя свою громадную и громоздкую машину, позабыли о первом и основном принципе военного искусства — гибкости. Как при мобилизации, так и во время операций континентальные армии были почти неуправляемы. События вскоре показали, что армии эти могли быть сдвинуты с места, но не могли эффективно управляться во время выполняемых ими действий. Этот недостаток — угроза для мира — являлся характерным отличием тогдашних армий от современных массовых или небольших профессиональных армий прошлых времен.

Единственной мыслью генералов в эти критические дни было желание пустить в ход свои военные машины. Стремление к войне и боязнь быть поставленным в неловкое положение взаимно подстегивали друг друга.

В Германии, в России и даже в Австрии все стремления государственных деятелей мирно разрешить конфликт разбивались о противодействие генералов, желавших войны и предсказывавших всевозможные ужасы в случае пренебрежения их техническими советами. В Австрии генералы даже разделили с Берхтольдом тяжелую ответственность стать инициаторами войны.

На второе место вышли русские генералы. Россия тоже была страной военных посредственностей. Там известие об объявлении войны Австрией вызвало решительную перемену. До тех пор Сазонов держал генералов в руках, теперь и он начинает поддаваться неизбежному, соглашаясь на проведение частичной мобилизации войск — но только на австрийском фронте. Генеральный штаб возражает, что «по техническим причинам» это невозможно, и настаивает, что лишь объявлением общей мобилизации можно избежать ломки всей военной машины России.

Не желая сдаться на эти доводы, но и не пытаясь разбить их, Сазонов идет на компромисс. На подпись царю подготовлены два указа[24]: один — для частичной, другой — для полной мобилизации. Выбор предоставляется царю — министры ни на чем определенном не остановились.

Генеральный штаб решительно стоит за второй указ.

Наутро начальнику мобилизационного отдела штаба вручают приказ об общей мобилизации, уже подписанный царем, и начинается обход министров для получения их подписей, чтобы приказ мог вступить в силу. Одного из министров не удается найти до вечера. За это время германский посол около 6 часов вечера посещает Сазонова и передает ему ноту Бетмана-Гольвега, в которой написано: «Если Россия продолжит подготовку к мобилизации, то Германия объявит мобилизацию, а мобилизация означает войну». Нота передана с заверениями, что это «не угроза, а дружеский совет». Сазонову нота кажется скорее угрозой, запрещающей, по всей видимости, даже частичную мобилизацию против Австрии. Противодействие Сазонова настойчивому давлению русского Генерального штаба слабеет. После совещания со своим начальником Янушкевичем он соглашается на всеобщую мобилизацию и получает на это одобрение царя.