Он, Она и интернет - Валерий Рыжков

Андрей прогуливался по просыпанным дорожкам прошлогодними рыжими иголками соснового леса и по склонам холмов черничных кустов. Он вышел на берег холодных волн Балтийского моря.

У них состоялось нелегкое объяснение по телефону.

– И что же мы будем с этим делать? – спросила Инна.

– Во-первых, карантин.

– Прошел месяц!

– Но не сорок дней. Во-вторых, надо говорить только правильные слова, – отчеканил Андрей.

– Давай встретимся и начнем учиться этому? Ведь мне необходимо, чтобы любимый слышал только те самые нужные слова, – мягко и просительно произнесла Инна.

– Стоп – стоп. Красный свет! Не сейчас! Во мне к тебе больше непрошенных грубых слов, от которых тебе же будет больно.

Наступила пауза, которую завершила Инна.

– Мне важно твое прощение, как воздух. Я хочу сделать всё, чтобы исправить свою ошибку. Мне важно твое прощение как воздух. Я смотрю вокруг и вижу тебя. Я слышу тебя! Мои руки тянутся к тебе… – тут сигнал пропал, и абонент оказался вне зоны связи.

Инна поняла, что все еще поправимо, и ей продлен так называемый больничный лист для исключения рецидива.

Андрей увидел на берегу залива, как молодые туристы разжигали мангалы, а другие, среднего возраста семейные пары, отъезжали на легковых машинах, усталые и отдохнувшие от дневной вылазки у воды. Он шел по песочному пляжу навстречу солнцу погружающемуся за лесной холм.

Глава 9

Андрей встретился внеочередной раз со взрослым сыном Алексеем, который в свои девятнадцать лет жил самостоятельной жизнью с молодой девушкой Леной в локейшн хостел, в бывшем индустриальном здании. Молодая пара считала достойным местом это демократическое жизненное пространство, особенно для тех, кто не хочет таскать свой панцирь повсюду как черепаха. Они были частью буржуазно-анархического сообщества существуя по форме и содержанию в сектанско-коммунарной общине Интернетного века с философией другого поколения. Доказывая образом жизни, что можно в пространстве бывшего хлебозавода, создать новую иллюзию света и тени в индустриальном пространстве, в котором им более комфортно и свободно. На крыше дома находилась их песочница, детская площадка с летним садом.

В этом пространстве жили и другие коммунары, отказавшиеся от социализма и капитализма, и наслаждаясь жизнью в масштабе пространства с садом на террасе из резиновых камней и яркоцветных попугаев. Алексей считал, что это рекреационная зона, является подарком, который он получил от назидательного детства в семье. Теперь он считал себя вольнодышащим анархистом. Он начал рассказывать отцу о том, что там жизнь позволяет примирить звериный эгоизм с человеческой душой. Андрей почувствовал, как разверзается пропасть между собой и сыном, и это пространство хостела, как разрыв между поколениями, и это не проблема отцов и детей, а скорее проблема поколений. Сын ни в чем не винит отца и сам не винится, а просто живет другой жизнью, считая новый приют творческо-животворящей средой, где его внутреннее состояние перетекает во внешнее окружение в течение двадцатичетырех часов. И у него нет времени ни на что, даже на то, чтобы позвонить бабушкам и дедушкам, или что-то сказать родителям. Он занят, загружен, зашорен. Он с Леной живет жизнью без интересов и проблем тех семей, из которых они вышли. Андрей уже не мог навязать свои убеждения Алексею, в которых он уже не нуждался, потому что трактовал историю жизни в другом видении, как казалось только ему в правильном понимании. Информацию он получал в виде интерактивных картин, думающих глазами, где чувства выставлялись как мелочи, как элемент лёгкости ничего незначащей жизни. Его еда была пищей будущей натуро-футуристической личности, которая могла состоять в течение дня из кефирного салата и вьетнамского кофе.

Тем не менее, Алексей с Леной были прагматики. Его девиз при взятии ипотеки был такой, что теща должна жить отдельно. Но при всем том, он жил на родительской дотации, хотя и сам подрабатывал, составляя компьютерные программы, и еще успешно учился в университете. Жил планами на будущее с карьерным ростом.

Андрей при встрече оценил, что у Алексея своя напряженная жизнь в интеллектуальном аттракционе, о перипетиях которой он сейчас ему не поведает при этой встрече. На Андрея навеяли строки из поэмы Пушкина, блажен кто смолоду был молод, кто в двадцать лет был франт и хват, и что ничего не меняется в психологии русской души.

Они перекусили в суши-баре запеченными роллами, разнообразие было в названиях, а по сути это были кусочки лосося или креветок, со смесью авакадо, огурца, масаго и кунжута и острым соусом. Японская кухня пародировала китайскую, а на раздаче стояли в кимоно узбеки, убеждая клиентов, что при изготовлении испльзуются только натуральные продукты моря Средней Азии.

Дальше они взяли маршрут прогулки, чтобы увидеть изнанку Петербурга.

Гидом по городу стал Алексей, и он показывал отцу тот же город, но в другом измерении с тяжелым пасмурным небом, усталостью и слезящей красотой домов Невского проспекта и прилежащих улиц с тесными двориками.

Модернистский магазин книги с глобусом планеты Земля, с напоминанием о том, что весь мир можно, как футбольный мяч взять в руки, и запнуть в космос, а можно зайти в магазин подняться на второй этаж, и взять новую книгу с чашечкой кофе, чтобы глядеть сквозь пространство огромного стеклянного окна на мельтешащих людей и проносящихся машин-иномарок.

Еще есть дом Кино, заповедник интеллектуальной совдепии и фестивальных кинолент и актуального кино не для всех, в которое можно прийти не за пять минут после начала показа сеанса, а раньше минут за тридцать и выпить кофе, разделяя свои мысли с другом. Тут пахнет уже не семечками, а попкорном.

Андрей отказался идти на Пушкинскую улицу, ему не нравился этот старейший питерский сквот с чередой галерей и экспериментальных клубов по интересам и запутанной философии дианетики.

Молодежь скорее поспешит зайти в ботаническое кафе с вегетарианской едой из овсянки, морковного кекса, супа – пюре из каштанов и запить пивом или бокалом вина, чем в пышечную, с прошлой добуржуазной жизни с вкусными пышками и кофе с молоком из бачка, с вечным кислым запахом исторически охраняемым объектом архитектурной ценности.

Другим предлагается быстрая еда в одноразовых пакетах, стаканчиках и столовых приборов из пластмассовых ложек, вилок и ножей. Философия еды заключается в том, в каком месте, ты принимаешь эту трапезу. На крыше домов воздух считается почище, чем в подвальном помещении от выхлопных газов машин-иномарок. И жизнь становится легкая и безоблачная. И порой не куда бежать и тогда вечер застанет в подвальном зале джазового клуба, то можно всю ночь прожигать с беспечной молодежью с истерическими глазами под бренчание гитары, гортанной трубы и щелканье барабана. Везде встретятся довольные лица в средиземноморском интерьере трещин стен и сводчатых потолков подвалов, или в склеенных из бамбука стен, напоминающее призрачно о лете тайского отдыха в Паттайе.

Нынешняя молодежь снова выражает левацкие убеждения о свободе и равенстве без общинности, где главное не еда, а посидельчество среди себе подобных, богемная публика до дилетантности, скатываясь в рассуждениях до примитивизма андеграунда, чтобы снова вернуться в теплый семейный дом в образе возвращения блудного сына. А утром непременно попросить денег в долг, чтобы доехать до университета.

Путешествие по городу отца и сына продолжается, пересекая мостки, пешеходные переходы под светофорами и без них, это была их туристская прогулка из детства, во время которой наплывали мысли для философских размышлений, от ощущений восприятия как от архитектуры, так и от рекламных вывесок над зданиями.

В пролете переходов галереи Гостиного двора стоит женщина с тремя детьми с протянутыми ручками, которых инструктирует мужчина с золотой цепочкой в руке. Начинается обычный день профессиональных попрошаек. Все торопливо проходят мимо них, оценивая скверную игру вымогателей на жалость.

Продавщица пирожками громко рассуждает, окруженная тремя гастрабайтерами.

– Вот понаехали…

– Приехали, – подначивает молодой человек.

– Я вот тебя не уважаю, а его уважаю, – указывая на пожилого мужчину.

– Ты никого не уважаешь, по какому оттенку различаешь в нас человека, – уточняет у нее молодой эмигрант.

– По мозолям на руках, – парирует продавщица.

Из глубины двора зазывает голос, расхваливая старые товары, телефон с диском вместо сотового, граммофон вместо видеомагнитофона, самовар вместо электрического чайника. Продавец кричит в толпу зевак, что его антиквариат на все времена. Тянется галерея смешения стилей одежды с элементами трамп – стерв, томбой– сорванцов, эйзи – чик модного секонд-хенда. Из группы подростков эйзи – чик отделяется одна взбаломашенная девушка, подняв окурок и показывает двум пацанам, и они как-то странно захихикали, радостно обсуждая окурок в руке их мадонны. Около машины-Мерседеса манерно обнаружился бомж, который у бокового зеркала, заглянув в салон, взъерошил свой редкий хохолок на голове. Ему уже повезло в этот день три раза, во-первых, он проснулся, во-вторых, позавтракал, и в – третьих, он поправил себе прическу.