За огнями маяков - Геннадий Баннов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот удостоил своим вниманием Сибирцева: сделал ему какое-то пространное замечание…
Снова вызывал Ерыгина на бурную атаку, на бросок. И кинулся тот, очертя голову — с шагом в сторону Олег нанес удар сбоку. Ерыгин рухнул… Судья подозрительно поглядел на Сибирцева, на лежащего своего воспитанника, подняв руку, медленно произнес-таки:
— Р-раз… два…
На счете «восемь» прозвучал гонг. Секундант вместе с помощником усадили недавно грозного бойца на стул и начали священнодействовать: брызгать водой, пришлепывать по щекам, растирать затылок. Подошел врач, дал что-то понюхать — Ерыгин дернулся.
Секундант Олега Володя Карякин предупреждал:
— Смотри, не расслабляйся. Видишь, судья ему подсуживает, вдвоем работают против тебя, понял? Все понял? Будь осторожнее!
Ерыгин приходил в себя: оглядывал огороженное канатами пространство, судейские столики за ними и глубоко дышал, как ему велели секунданты. После гонга он еще посидел какое-то время, встал. И пошел… Но это уж не было похоже на мужество, скорей, это был выход обреченного. Олег уступил ему дорогу, отошел в сторону. «Бой сделан, можно обойтись легкими». И стал переигрывать: в корпус, в голову. Снова начал «порхать», изредка только обозначая удары. Ерыгин понемногу «отходил», начинал рубиться, и Олег тоже стал бить посильней. Тут прорезался голос противника:
— Бьет по затылку! — обернувшись к судье, пожаловался Ерыгин.
«С чего взял? — возмутился Олег. — И жалоба? На хулигана это не похоже». Лицо судьи Михневича было непроницаемо. После очередного удара Ерыгин снова пожаловался:
— По затылку бьет!
Вот уж не слеза ли теперь расслышалась в его голосе? Как человек меняется! Ему победа нужна. Хотя бы слезная. В любом виде! Но где же твое бесстрашие, где, в конце концов, наглость твоя, Ерыгин?
Друзья его громко кричали:
— Бьет по затылку!
— Стоп! — раздалась вдруг команда судьи Михневича. — Бьете по затылку! — сделал Сибирцеву замечание.
Публика не поверила, зашумела. Олег удивленно смотрел на судью: как это «по затылку», если бил прямым?
Отвлекал противника от истинных своих намерений: финтуя в голову, наносил удары по корпусу. Но вот убедительный финт в корпус, и удар последовал в голову. Противник болтанулся, «поплыл».
— Сто-оп! — раздалась команда. — За удар по затылку— первое предупреждение! — Судья Михневич дотронулся до плеча Сибирцева, показал боковым судьям, что сделано предупреждение.
За судейским столом зашевелились, зашумели, кто-то в возмущении вышел из-за стола. Публика стала кричать:
— Неправильно!
— Судью на мыло!
Возмутило предупреждение и Сибирцева: «Вот как! Вдвоем так и работаете? Значит, выиграть не мытьем, так катаньем?» Олег собрал волю в кулак. Дал Ерыгину атаковать себя, и уходил влево-вправо. Наносить точные удары, не давать повода судье! От злых плюх воодушевившегося Ерыгина уходил в последний момент, и тот «проваливался». Олег копил в себе злость: значит, решили выиграть?
Ерыгин злился и сатанел: бил справа, бил слева, мазал, но шел вперед. Видно, окончательно оклемался от удара. Друзья его, выражая радость, вопили во все горло.
«Слева бьет, — подумал Олег. — Этот у него поставлен. Перед ударом припадает на левую ногу. Тут встречный пойдет».
Ерыгин атаковал, теснил; Олег уступал ему пространство, отходил и за спиной уже чувствовал канаты. И вдруг замер на мгновенье. «Так вот же этот момент, вот же он!» — стукнуло Ерыгину в голову. Он кивнул в сторону выставленной ноги и — бросок!
Под простачка сработал Олег. Не ушел от удара, нет. Коротко только ткнул правой рукой навстречу. Под его бьющую руку. Как будто в упор выстрелил. Дернулась голова Ерыгина. Остолбенел он, сделался недвижим, повалился и упал навзничь…
Публика взорвалась воплями и аплодисментами. Ну, значит, все, бой окончен. Судья Михневич начал считать. Но это уже было ни к чему. Вместе с секундантами Ерыгина Олег помог вынести нокаутированного в раздевалку. Не сразу тот открыл глаза. Взглядом человека, безразличного ко всему происходящему, смотрел, никого не узнавая. Не стал Олег дожидаться, когда тот окончательно придет в себя, чтобы беседовать и выражать сочувствие, как с другими после боя. Гадко было на душе. Просто оделся и ушел. Домой, в общежитие. К друзьям, чтобы вместе пережить неприятный осадок от этого грязного боя, о котором не хочется и вспоминать.
И такому противнику пожимать руку! Судья Михневич его задержал:
— Поздравляю с победой! — пожал руку с дежурной улыбкой. И показал, как надо заворачивать кулак при ударе, как будто Олег не знал этого.
Бои продолжались. Звучал гонг. Публика выражала радость и огорчение. Даже негодование. Нечестность встречалась и здесь, хоть и редко, потому что здесь была она на виду и обладала равными условиями с честью и достоинством, и зрители бурно возмущались и поддерживали честного бойца. С возвышенной сцены сошел Олег по ступенькам: сзади, у него за спиной, остались судьи, ринг, готовившиеся к поединку новые бойцы. Попал в кольцо болельщиков, пожимающих руку и похлопывающих по плечу, говорящих добрые слова. Пространство огороженной площадки под открытым небом, где сидели и стояли в проходах приветствующие, сейчас перед ним расступалось, пропуская его к выходу. Из массы болельщиков выделился друг его, Гоша Цаплин, пожал тоже руку и проследовал за ним. Из дверей перед самым их носом вывалила наружу куча незнакомых парней. На освещенной аллее они загородили ему дорогу.
— Стой! Куда спешишь? — с ходу приступили к разговору.
— Ну, стой, тебе говорят! — вырос перед Олегом рослый парень, каковых среди ребят зовут верзилами. — Ты почему нарушаешь правила: бьешь по затылку?
— Ты видел? — в свою очередь спросил Олег.
— А судья тебе, что, не сделал предупреждения, нет?
— Я никогда не бью по затылку. И не бил. А судья нечестный.
— Ишь ты, честный какой нашелся. По затылку бьешь — и честный! А если я щас!..
Разговор менял окраску, обретая иное качество: он стал походить на зачин, состоящий из грязных слов перед схваткой, схваткой без правил и судей. Это он почувствовал опытом своей ремесленской, подростковой еще жизни. Шагнул он к этому громиле, прошипел в лицо:
— Ты это мне — «щас»? А ну… дыши в сторону! Ну, ну! — Готовый врезать по челюсти, сделал последний шаг.
Дрогнул же, подлец! То-то посторонился. Друг его, Гоша Цаплин, нарисовался рядом. Обернувшись к обступившей толпе, воскликнул:
— А ну, расступись! Это я говорю! Пасть порву, с-суки!.. — Он был взъерошен, как бойцовский петух. Не забыл тоже подросткового репертуара.
Обступившая толпа между тем быстро редела. Не потому ли, что легкой схватки не предвиделось? Или оттого, что из дверей вышли с добрый десяток болельщиков проводить своего любимца? Не считая однокашников — братьев-железнодорожников: тех вышло много. О, эта братия любит вдесятером на одного и никак иначе…
8. Доброе, доброе слово
Среди болельщиков он, к удивлению и радости, углядел Леночку. Ура! Пришла! Доставила радость. От ее появления сделалось светлей и радостней.
Шли единым шалманом. Перебивая друг друга, комментировали благополучно закончившийся грязный бой. Еще бы: справился человек с такой гадиной. Повторяли и варьировали эпизоды боя, на разные лады искажали команды судьи Михневича, под голос проигравшего вякали: «По затылку бьет!»
Держался рядом с Леночкой, не глядя, ощущал ее присутствие, и от того, что она шла рядом, все в нем оттаивало. Еще бы. Так вот запросто прийти на соревнования поболеть!
— Провожу вас, — сказал он, как печать поставил, остановившись на поперечной улице. — Тебя провожу!
— Ни в коем случае! — возразила Леночка. — Одна дойду. Да и вам… тебе… Сейчас тебе надо домой. Отдохнуть после боя.
— Ну, конечно, домой! — общежитские ребята ее поддержали. — Надо же отдохнуть! Да поужинать, в столовку сходить, — заодно они убеждали и Олега.
— Иди давай. Проводи, — Тихонько подтолкнул его Тима Широков. Тиму поддержали Саша Соколов и Володя Смольников из Барнаула. Они оба болели за своего молодого тренера. До сего момента они шли бок о бок.
— Проводи, проводи, — с непрошедшей еще дрожью в голосе подстегнул и Гоша Цаплин.
Олег взял Леночку за руку.
— Тебе надо домой, — мягко выговорила Лена, высвобождая руку.
Шалман тем временем перевалил перекресток и топал по улице Ленина, на Олега с Леночкой никто не оглядывался.
А они шли, молчали, думая каждый о своем. Он перестраивал себя с бойцовской жестокости на доброту и нежность. Она, втайне радуясь возможности поговорить с Олегом, одновременно переживала за него, не отдохнувшего после такого нервного боя. Встречу на ринге Олег вспоминал картинами, возмущался нечестностью судьи Михневича, одессита, приехавшего в Уфу ради тренерской карьеры. И никак не мог настроить себя на мирный лад.
