Плоть - Жулиу Рибейру

На породистых конях, запряженных в роскошную карету, выписанную из Парижа, она будет ездить в Понте-Гранде, в Пенью, в Вила-Мариана. Все будут обращать внимание на ее элегантные, изысканные и даже слегка рискованные наряды.

Она объездит всю Европу, лето проведет в Санкт-Петербурге, зиму в Ницце, поднимется на Юнгфрау, будет играть в Монте-Карло. Вернувшись, она станет устраивать банкеты, чтобы шокировать вкусы тех, кто привык к говяжьей тушенке да свиной поджарке. Столы будут ломиться от копченой сельди, икры, жареных рябчиков и жаворонков с потрохами и всего, что изобрели утонченные гастрономы старого света. Пить ее гости станут самые дорогие и изысканные вина – иоганнесбургское, токайское, констанцское, Лакрима-Кристи, Шато-Икем.

У нее будут любовники – почему бы и нет? Какое ей дело до сплетен и пересудов в лицемерном и злоречивом бразильском свете? Она молода, чувственна, богата – отчего не воспользоваться этим? Кому угодно возмущаться – пускай возмущаются!

Потом уж, постарев, омещанившись и возымев желание жить как все, она выйдет замуж. Это нетрудно – деньги у нее есть, так что от претендентов отбою не будет, любой покорно примет сладостное супружеское иго. Выбор останется за ней.

Глава VIII

Дожди перестали, наступили погожие дни. По голубому небу без единого облачка разливался ослепительный солнечный свет и золотил прозрачнейший воздух. Природа радовалась и веселилась, точно выздоравливающий больной.

Ленита проснулась в добром здравии, но недовольная и раздраженная. Воспоминания о Мануэле Барбозе не давали ей покоя. Видеть его ежечасно, за столом, в комнате, глядеть, как он разгуливает по дому, по двору, раскачивается в кресле-качалке – лохматый, седобородый... Это казалось ей нестерпимым.

Когда ее позвали завтракать, недовольство многократно возросло. Она небрежно поправила волосы и столь же небрежно накинула шаль. В корсет затягиваться не стала. На ногах у нее были домашние туфли.

На веранду вышла, опустив глаза, стараясь не глядеть на докучного сотрапезника.

За столом сидел полковник.

–?Доброе утро, Ленита! Как ты нынче? Что, не понравился мальчик? Оно, может, и к лучшему. На рассвете он в город уехал. Говорил, у него дело какое-то срочное, вот он и собрался ни свет ни заря. У него всегда так: ввечеру на стену лезть готов от мигрени, а соснет часок – и все как рукой снимет.

–?Рада, что ему лучше,– сухо отозвалась Ленита, а про себя подумала: чтобы ему когда-нибудь заснуть и не проснуться! Чем скорее эта скотина подохнет, тем лучше. Мир – для сильных и красивых, ибо красота – это, в конце концов, тоже сила. Борода! Борода! Черт бы ее побрал вместе с ее обладателем.

Ленита была несказанно рада, что хоть сегодня ей не придется лицезреть Мануэла Барбозу и пребывать в его обществе.

Она твердо решила не задерживаться на фазенде, а поскорее уехать в город, а оттуда – в Сан-Паулу.

С аппетитом позавтракав, она поиграла на фортепьяно, долго гуляла пешком и до самого ужина думала о Мануэле Барбозе всего лишь два или три раза – уже без возмущения, без обиды, почти что равнодушно, и готова была посмеяться сама над собой за то, что в долгом припадке истерической фантазии воображала его героем. Он оказался жалким, хилым, старообразным, неотесанным. На охоту он ездил ради самой охоты, словно какая-нибудь деревенщина – без всякого поэтического порыва. К тому же не дурак выпить. Правда, он побывал в Европе, но, как говорится, ворон за море летал – умней не стал. Он оказался таким, каким и следовало ожидать,– невзрачным, ничтожным, ниже среднего уровня.

С наступлением темноты Ленита уединилась у себя в спальне и принялась упаковывать свои бронзовые, мраморные и фарфоровые безделушки. Любовно, со тщанием она заворачивала их в шелковую бумагу, складывала на дно огромного американского чемодана, прокладывала смятыми старыми газетами, салфетками, платками, тряпочками. Она заботилась о них, как мать или как страстно влюбленная. Иной раз она самозабвенно, упоенно рассматривала севрскую вазочку и в порыве умиления целовала ее.

Поздно ночью, уже в постели, Ленита услышала цоканье копыт, топот сапог и звяканье шпор.

«Явился, мужлан»,– проворчала она про себя и вновь принялась думать о предстоящем переезде в город, а оттуда – в Сан-Паулу.

Погода выдалась хорошая: ясную, холодную, звездную ночь сменило столь же светлое, радостное утро, как и накануне.

Ленита встала рано, выпила стакан молока, погуляла по лугу. На обратном пути она зашла в сад посмотреть на поспевающий инжир и наливающиеся виноградные гроздья.

С одного раскидистого апельсинового дерева, ветви которого, покрытые сочными листьями, стелились по земле, внезапно вспорхнула тико-тико[7] .

«У нее там гнездо»,– подумала Ленита и стала его искать, раздвигая руками ветки.

Остановившись и принюхавшись, она ощутила приятный запах мыла Легран и гаванской сигары.

Обогнув апельсиновое дерево, она лицом к лицу столкнулась с Мануэлом Барбозой, который любезно улыбнулся и учтиво поклонился, держа в правой руке шляпу, а в левой – роскошную, душистую алую гвоздику.

От брошенной неподалеку сигары поднималась легкая, спиралевидная струйка дыма.

Вчерашний Барбоза словно преобразился. Теперь это был истинный джентльмен, в полном смысле слова.

Высокий, открытый, без единой морщинки лоб; волосы тщательно подстрижены и элегантно причесаны на пробор, и лишь кое-где виднелись серебряные нити; безукоризненно выбритое лицо с классически правильными чертами. Вчерашняя бледность сменилась румянцем и здоровым загаром. Добродушно улыбающиеся нордические губы, над которыми красовались тщательно подстриженные, с легкой проседью усы, обнажали крепкие, белые, ровные зубы. Статная фигура, ноги, обутые в щегольские сапоги небольшого размера, аристократические руки с отполированными ногтями.

На нем был свободно сидящий светлый кашемировый костюм, кремовый галстук, белоснежная рубашка с отложным воротничком, открывающим крепкую, мускулистую шею. К лацкану пиджака была приколота душистая роза.

Изящно и галантно приблизился он к Лените.

–?Сеньора, я чрезвычайно сожалею, что позавчера вы изволили составить неверное мнение обо мне. Когда у меня мигрень, я похож на медведя или гиппопотама, а не на человека. Не окажете ли мне честь принять эту гвоздичку? Не смущайтесь – я ведь старик, в отцы вам гожусь.

И он непринужденно воткнул цветок девушке в волосы.

Потом, отойдя на пару шагов, поглядел на нее и, с видом знатока наклонив голову набок, произнес:

–?Как идет этот красный цветок к вашим черным волосам! До чего красиво!

Взгляд Барбозы из-под полуопущенных век был таким ласковым, таким отеческим, а речь – такой мягкой, что Ленита не шелохнулась, чтобы воспрепятствовать дерзости. Она улыбнулась и спросила:

–?Значит, вы отлично себя чувствуете, успели отдохнуть с дороги, и головные боли вас не беспокоят?

–?Да нет! Дорога меня не утомляет, а мигрень прошла, и я забыл о ней. Хотите взять меня под руку? Прогуляемся по саду до завтрака?

Ленита согласилась.

Моментально, словно под воздействием электрического разряда, ее чувства переменились – от мечтаний об идеальном мужчине до истеричного каприза, от антипатии к реальному позавчерашнему человеку, оказавшемуся в неблагоприятных условиях, до внезапно нахлынувшего теплого и спокойного чувства к Барбозе. Он показался ей необычайно добрым и родным, чем-то похожим на Лопеса Матозу.

Они долго гуляли и много беседовали. Говорили в основном о ботанике. Барбоза сказал, что в старом и новом свете природа различна, критически оценивал ту и другую, поделился собственными наблюдениями. Механической смене времен года в Европе он противопоставлял единообразное течение нескончаемой бразильской весны. Объяснил, что там преобладают леса, состоящие из какого-нибудь одного вида деревьев, что есть леса, где растут одни дубы, или одни каштаны, или одни тополя, тогда как здесь на небольшом пространстве соседствуют сотни семейств разнообразнейших деревьев, и часто две особи одного вида отдалены друг от друга на сотни метров. Уточнил, что в провинциях Минас-Жерайс и Парана исключение составляет лишь араукария бразильская, а также тропические пальмы, которых он перечислил целую тьму. Ленита слушала его с неподдельным интересом, проявляя глубокое понимание предмета и задавая дельные вопросы. Она цитировала одних ученых – таких, как Гарсиа д’Орта, Бротеро и Марций, и критиковала других, среди которых – Коррейа ди Мелу и Каминьоа, а также призналась, что по вопросу происхождения видов она – пламенная сторонница Дарвина, чьи радикальные взгляды разделяли оба собеседника.

–?А! – произнес полковник с порога, увидев, как они шествуют под руку.– Доброе утро вам! К черту печали! Этого, мои хорошие, я от вас и ожидал. Ну, пошли, пошли в дом, а то все остынет. Уж полчаса, как подали завтрак.