Нелюбимая - Адольф Рудницкий

Оттого что его мучила мысль о бегстве, ему тяжело было молчать, вот он и говорил что попало.

Потом она спохватывается — скоро час, а в час он обещал позвонить. В эту минуту ей ничего больше не надо, лишь бы он позвонил, не нужны никакие перемены, пусть все остается как было, лишь бы не пришлось скитаться по городу, догонять прохожих, которые покажутся похожими на Камила, стыдиться людей, избегать вопросительных глаз хозяйки, бояться возвращения в пустую комнату. Она бежит во весь дух, терзаемая мыслью, что он уже звонил или, что еще хуже, вообще не позвонит.

По дороге она вспоминает, что Камил когда-то хотел завести специальный мешок, чтобы постоянно таскать ее с собой. Как же давно это было!

XIII

Ровно в час звонит Камил.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он так заботливо, словно его в самом деле всерьез интересует ее здоровье.

— Плоховато, хотя лучше, чем утром. Если я попрошу Сливу, он, может быть, меня отпустит, работы ведь мало.

— Нет, тебе все-таки следовало бы немножко посидеть в конторе.

Ноэми не ждет другого ответа. Всякий раз, как она предлагает вернуться раньше обычного, он возражает. Теперь Ноэми просит оказать ей услугу, пустую, придуманную, но зато обладающую тем достоинством, что она займет внимание и время Камила. Ноэми просит его справиться в больничной кассе, когда принимает врач X.

Камил отказывается, в телефонной трубке слышен его сердитый голос:

— Неужели я весь день должен быть у тебя на побегушках? Час назад мы расстались! Я еще не успел отдохнуть от твоих прежних сумасбродств! Все время в голове настойчиво стучала мысль, что я обязан позвонить ровно в час и, упаси боже, не опоздать, чтобы не дать тебе повода для новых безумств! А теперь снова! Чего ты, собственно говоря, хочешь?

Он долго еще ворчит, но в конце концов уступает. Ладно, он пойдет в больничную кассу. Позвонит ей в три часа.

Ноэми чувствует себя гораздо спокойнее. Начинает верить, что сегодня это еще не произойдет. Кто знает, быть может, Камил вообще откажется от своих планов и жизнь их в будущем как-нибудь наладится? Быть может, они вместе состарятся и будут вспоминать эти времена! Теперь у нее счастливейший час дня — одна иллюзия сменяет другую. Ворчливый конторский курьер Адам, глядя, как ловко спорится у нее работа, не может удержаться от замечания:

— Если панна Ноэми захочет, так горы перевернет.

Этот грубый парень, всегда всем недовольный, не признающий ничьей власти, относится к Ноэми со снисходительным покровительством, словно он лет на двадцать старше ее. Когда Ноэми манкирует работой, парень старается скрыть это от других, пускаясь на всевозможные хитрости. Собственно говоря, все к ней хорошо относятся.

Спокойствие Ноэми не имеет ничего общего с тем великим спокойствием, которое обновляет все существо человека, — оно лишь ненадолго усмиряет бушующие в ней чувства. Потом возвращается прежнее состояние, хоть острота его и притуплена усталостью. Работа у Ноэми уже не идет так гладко, как раньше, то и дело ее прерывают тяжелые приступы галлюцинаций и страхи.

В четыре часа внизу ее ждет Камил. Ноэми наблюдает за ним из окна конторы. Хоть бы он взглянул наверх, хоть бы взглядом подтвердил, что ждет ее не только потому, что выполняет свой долг. Наблюдая за ним, Ноэми чувствует, как он злится, в душе негодует, а это в свою очередь злит и ее. Адам побрякивает ключами, дает знак, что пора уходить. «Все уже ушли, все ушли». Теперь Ноэми хочется оттянуть момент встречи. Ее угнетает неприязненный вид Камила.

Обедают они в маленьком ресторанчике, окна которого выходят в темный двор. Потом Ноэми предлагает вернуться домой, но у Камила другие планы, он собирается куда-то пойти и к тому же один. После долгих споров он уступает. Эта уступка или победа не приносит, однако, никакой радости ни одной из сторон. Они договорились, но эта их договоренность существует сама по себе, а Ноэми и Камила раздирают противоположные желания. Дома их не ждет ничего хорошего. Время от времени их навещает Ежи, но даже тогда отношения между Камилом и Ноэми не становятся менее напряженными. Они живут в атмосфере взаимных подозрений. Зависимость их друг от друга огромна, интереса к внешнему миру никакого. Эти юные, едва оперившиеся существа считают судьбы других людей будничными, серыми, не выдерживающими сравнения с силой их собственных переживаний. Потом приходит ночь, завершающая враждебные противоречия дня, ночь, которая держит лежащие рядом тела на расстоянии, непреодолимом, как смерть.

Такова или почти такова их жизнь.

XIV

Обособленность собственного существования никогда не угнетала Ноэми сильнее, чем в те дни, когда приехал Пётрусь Вейс, друг детства Камила, сын владельца паровой мельницы в Ж., том самом городе, где родился Камил и где до сих пор жил его отец. Пётрусь учился в Нанси и недавно приехал оттуда навестить родителей. А теперь, перед возвращением во Францию, он захотел повидать друга. Ноэми была уверена, что Пётруся подослал отец Камила; зная, какое влияние имеет Пётрусь на его сына, старик решил воспользоваться этим, чтобы оторвать Камила от Ноэми. Камил не скрывал от нее, что старику «вся эта история давно уже не нравится», и у нее были доказательства того, что Пётрусь в курсе ее отношений с Камилом. Однажды она нашла неотосланное письмо Камила к другу. «Как хорошо, — писал Камил, — что в то время, как мы становимся для другого человека «бесценным сокровищем», «истинной жизнью», «воздухом», природа не выбивает почвы из-под наших ног и не отнимает воздуха, иначе что было бы с нами потом, когда изо дня в день правда превращается в ложь? Все вокруг столько говорят о свободе воли, а тут такая зависимость. Я внутренне оплакиваю свое рабство, ибо хоть и не люблю Ноэми, а состою при ней вопреки себе. Банкротство человека нигде не бывает таким полным, как в любви. Человек приказывает себе любить, и все, что в нем есть доброго, говорит да, но тело говорит нет. И человек скорее надломится, чем переломит себя. Я решил уйти. Быть может, таким способом удастся решить то, что представляется мне неразрешимым. В строжайшей тайне я нанял комнатку на Твардой. От самого себя я скрываю свой новый адрес, вспоминаю его как можно реже, чтобы Ноэми не вычитала его в моих мыслях. Если я чаще о нем буду думать, Ноэми, наверное, его узнает; у нее какие-то свои, совершенно непостижимые методы. Посещая мою будущую комнатку, я выбираю самые сложные кружные дороги, чтобы запутать следы. Ноэми — женщина необычайная, но, боже мой, на что она растрачивает свою необычайность!» Ноэми нашла это письмо после первого ухода Камила.

Еще за несколько дней до приезда Пётруся Камил совершенно потерял голову. Он решил поселить своего друга по соседству, в маленькой гостинице, чтобы всегда находиться поблизости от него. В ночь накануне приезда он почти не спал, а на рассвете помчался на вокзал. Ноэми не видела, как прошла самая их встреча, но ее торжественное настроение сохранилось надолго. Друзья по целым дням не расставались, никак не могли наговориться. Теперь Ноэми увидела другого, незнакомого ей Камила — заботливого, разговорчивого, внимательного. Когда друзья находились вместе, им ни до кого больше не было дела. А если Пётрусь куда-нибудь уходил, все мысли Камила устремлялись к нему. С Ноэми гость держался даже слишком деликатно, был сдержан, молчалив: он слишком много знал.

Как бы там ни было, Ноэми успокоилась хотя бы в одном отношении — Пётрусь не привез ни поручений, ни письма от отца Камила. Кажется, он его даже не видел. Очутившись на родине, Пётрусь сразу же поехал в деревню вместе с родителями, не поддерживавшими знакомства с отцом Камила: они были люди более высокого ранга. Петр, ровесник Камила, внешне мало на него был похож: более высокого роста, светловолос, лицо менее нервное, чуть-чуть деревянное, зубы мелкие, широко расставленные. Когда друзья шли рядом, контраст между ними бросался в глаза. Пётр — массивный, светлый, спокойный, Камил — худой, смуглый, с мрачными глазами цвета неспелого винограда. Пользуясь пребыванием гостя (и его деньгами), они уходили по вечерам. Один из таких вечеров накрепко запал в душу Ноэми. Это было в Луна-парке. Они ездили по канатной дороге, управляли трамвайчиками, которые заносило и при этом встряхивало, в чем заключалось их главное очарование, качались на лодках, крича, как все вокруг. Молодость кипела в них и бурлила. Ноэми тоже весело кричала. Вдруг Камил сторого на нее посмотрел:

— Чего ты кричишь? С чего такая радость?

— Ну, а вы? — оправдывалась она.

— Мы? Да разве мы так кричим? Мы не кричим. Успокойся…

Помрачневшие, скучные, они подошли к маленькой, временной эстраде, где клоун, загримированный под Пата, заканчивал «научный» монолог: