Дело о «красном орле» - Андрей Константинов

Ребенок, младший член молодой супружеской семьи, капризничал и плевался омлетом. Два молодых парня были мрачными и прыщавыми. Интересно, вот Завгородняя в такой хилой компашке нашла бы себе объект для внимания?

К счастью, небо прояснилась, и я собралась загорать. Выходя из корпуса, снова увидела женщину, которую встретила утром. Она сидела на поваленном стволе сосны и, заметив меня, чуть кивнула головой. Я ничего не понимала, потому что готова была поклясться себе, что никогда прежде не видела эту женщину. И все же она откуда-то меня знала.

Женщина отложила в сторону сумку с рукоделием: тонким крючком она вязала какое-то воздушное бежевое кружево.

— Здравствуйте! снова улыбнулась она. — Вы меня не узнаете? Помните Александро-Невскую лавру, очередь к мощам Пантелеймона-целителя?

И тут я наконец вспомнила. Ну конечно, это была та самая женщина с маленькой складной скамеечкой, которая помогла мне тогда отыскать свое место в очереди. Очередь двигалась крайне медленно, и люди в ней постоянно менялись. Отлучившись на некоторое время, чтобы перекусить и позвонить своим, я уже не узнавала никого, кто стоял рядом, и совсем было отчаялась, когда услышала голос: «Вы стояли вот здесь».

Отправляясь в тот день в Лавру, я не надеялась на какое-то конкретное чудо. Это была совсем другая потребность, которая не имела ничего общего с просьбами. Я вспомнила миг, ради которого мы 14 часов стояли в очереди. На секунду, не более, ты прикасаешься к драгоценной реликвии, и мощная волна вздымает тебя вверх, а сердце мгновенно заполняется радостью.

— Вам помогло? — спросила женщина.

Этот вопрос заставил меня смутиться.

— А вам? — спросила я.

— Я просила здоровья, — грустно улыбнулась она и указала на палочку, стоящую рядом со скамейкой. — Да вы садитесь.

Мою собеседницу звали Нина Викторовна. На вид ей было лет 60 или чуть меньше.

Светлый костюм, собранные в узел каштановые волосы, чуть тронутые помадой губы — во всем ее облике не было ничего запоминающегося. «Интересно, каким чудом она сумела запомнить меня?» — недоумевала я. Нина Викторовна словно почувствовала мой вопрос.

— Я всю жизнь проработала в школе, поэтому у меня профессиональная память на лица.

— И что вы преподавали? — спросила я, чтобы поддержать разговор.

— Историю.

История никогда не входила в число моих любимых предметов, скорее, напротив — она казалась мне скучным нагромождением дат.

Но признаться в этом сейчас я не решилась.

— Жизнь человека кажется подчас бессмысленной; отдельные поступки, мысли, слова — все это напоминает спутанную, изнаночную сторону ковра, узор на котором можно разглядеть только с лицевой стороны. — Нина Викторовна мягко провела рукой по воздушному кружеву. — Так вот, история всегда была для меня способом увидеть другую сторону вышивки или кружева, и этому я пыталась учить своих учеников.

— И вам это удалось? — спросила я, жалея о том, что мне в свое время не повезло с учительницей истории.

— Лучше сказать, удавалось, — поправила меня она. — Вы знаете, Валенька, среди моих учеников есть и такие, которыми по праву можно гордиться.

— Не иначе, как вы учили Владимира Путина, — усмехнулась я.

— Нет, Путина не учила, но начальник Ревизионной палаты Северо-Западного федерального округа Карачаевцев — мой ученик.

Я хотела было сказать, что Карачаевцев — личность скорее одиозная, чем вызывающая уважение, но, взглянув на собеседницу, осеклась:

— Как он учился?

— Средне, — сказала она. — Звезд с неба не хватал, особой популярностью у одноклассников не пользовался. Но мне всегда было обидно за этого мальчика, я чувствовала, что он интереснее, глубже, чем кажется.

— Особенно, когда в качестве полковника КГБ пытал диссидентов, — не удержалась я.

— Не пытал, а допрашивал, — возразила Нина Викторовна. — Ведь нельзя же верить всему, что сегодня пишут в газетах. Вот, полюбуйтесь, — она извлекла из полиэтиленового пакета свежий номер «Вариации», — сколько гадостей льется на голову Карачаевцева, а главное — все не правда.

— По-вашему, он правильно сделал, что забрал под свою резиденцию Дворец бракосочетаний?

— Так ведь должен же быть у начрева достойный офис! — изумилась она и, переводя разговор на другую тему, спросила:

— А чем занимаетесь вы?

После всего услышанного я не смогла заставить себя сказать правду и выбрала первое, что пришло мне в голову:

— Я работаю библиографом в Российской национальной библиотеке.

Моя маленькая ложь оказала на Нину Викторовну благотворное действие. Она стала восторгаться возможностью каждый день находиться в обществе книг, расспрашивала меня о том, как живет бывшая Публичка. Поскольку мне приходилось бывать в библиотеке достаточно часто, я с полной ответственностью сказала, что там творится полная неразбериха в связи с переездом в новое здание.

— Да, я читала об этом, — горестно вздохнула Нина Викторовна. — Но вы не расстраивайтесь: профессия библиографа будет востребована всегда.

Я со страхом стала ожидать новых вопросов, на которые уже вряд ли смогла бы ответить, потому что имела весьма туманное представление о том, как работают библиографы.

Но, к счастью, стал накрапывать дождь, и наша беседа закончилась.

Случилось так, что мы подружились. Общество старой учительницы было необычайно интересным. Она заново открывала для меня историю, и я с удивлением убеждалась в том, какой интересной может быть эта наука. Мы часто гуляли вместе, я провожала ее на процедуры. Нина Викторовна была одинока, и единственным светом в окошке был для нее любимый племянник, которого после трагической смерти родителей она воспитывала как сына.

— Гене было тогда тринадцать лет, — рассказывала Нина Викторовна. — Я думала, он никогда не оправится после трагедии.

Но Гена всегда был сильным мальчиком, он выстоял. Потом Геннадий окончил университет, работает, правда, не по специальности, но кому в наше время нужны математики. Сейчас он живет отдельно, сделал неплохую карьеру, у него свое дело. Но меня не забывает, без его помощи я бы пропала со своей пенсией и болезнями. Вот и путевку сюда тоже он купил.

Я слушала Нину Викторовну очень внимательно, понимая, что племянника она видит нечасто и скучает по живому общению.

О Василии Карачаевцеве мы больше не говорили, я развлекала ее забавными историями о собственной племяннице, которая к пяти годам превратилась в домашнего тирана, и расспрашивала учительницу о том, как следует воспитывать детей. Несмотря на разницу в возрасте, у нас с ней было много общего. Мы любили одни и те же фильмы и книги и помнили наизусть строки из одних и тех же стихотворений. Единственное, в чем наши мнения не совпадали, было отношение к современной журналистике, которую Нина Викторовна, мягко выражаясь, не жаловала.

— И знаете за что? — с жаром говорила моя собеседница. — Для журналистов факт важнее истины, а событие — важнее человека. Все эти так называемые расследования имеют единственную цель — зацепить, шокировать или, на худой конец, развлечь. Посмотрите, что творится в киосках печати сегодня? Заголовок аршинными буквами на первой полосе: «Целки умирали на кресте!»

И это — об убийстве в монастыре. По-вашему, это смешно?

— По-моему, это ужасно, — отвечала я. — Но вряд ли на основании этого следует делать вывод обо всей журналистике.

Теперь наставала моя очередь горячиться и отстаивать честь своей профессии. Я доказывала ей, что не следует всех стричь под одну гребенку, что «желтая» пресса существует во всех цивилизованных странах, потому что каждый должен иметь право выбора.

— Валя! Успокойтесь, — говорила мне Нина Викторовна. — Что вам до этих писак?

Ведь вы библиограф, а не журналист. — И добавляла:

— Знаете, чем хороша работа учителя? Тем, что в качестве профессиональной задачи здесь ставится необходимость если не любить, то уважать каждого своего ученика.

Наша беседа возвращалась в обычное русло, и я жалела о том, что не сказала ей правду о себе. Но момент был упущен, а терять дружбу старой учительницы мне не хотелось.

В среду приехал Скрипка. Я обрадовалась его появлению, потому что неожиданно для себя поняла, что успела соскучиться. Но радость моя оказалась преждевременной. С места в карьер Алексей заявил, что не позже пятницы я должна быть в Агентстве.

— Мог бы хотя бы ради приличия сделать вид, что приехал сюда ради меня, — обиделась я.

— А ради кого же? — искренне изумился он. — Шеф велел поехать и уговорить тебя прервать отпуск.

— Интересно, зачем я ему так срочно понадобилась?

— Не знаю, — пожал плечами Скрипка.

Я почти не сомневалась в том, что он врет, но по опыту знала, что допытываться бесполезно.

— Хорошо, — сказала я, — передай Обнорскому, что ты выполнил его поручение.