Насилие в эволюции, истории и современном обществе - Владимир Красиков

Агрессия и насилие, таким образом, – неотъемлемые элементы конфигурирования социальных отношений. Неблаговидную репутацию им присвоили мыслители радикально-гуманистического, демократического толка – от Руссо до Фромма, которые все грехи списывали на «бесчеловечную социальность». В этой традиции право, культура, мораль, социальная норма – меры насилия, способы организация насилия, отчуждение части свободы одной общественной силы в пользу другой.

Однако есть насилие, так сказать, «полезное» и необходимое как для социального целого, так и для целей формирования индивидуальной самосознательной душевности. Это общественно-организованное психическое принуждение, на чем, собственно, и базируется любое сообщество, – «безличные резервуары внешней воспитывающей воли, то скрывающиеся за неуловимым обликом "приличия" и "такта", то проявляющиеся в потоке "распоряжений" и "законов", то поддерживаемые простым и безличным "осуждением", то скрепляемые действием целой системы организованных учреждений».40 Соответственно, в понимании «закона» и «нормы» на первый план выходит не ограничение и насилие, а то, что полагается здесь целью: «благое самозаставление» и «пресечение». «Закон» и «норма» – формулы зрелого правосознания, закрепленные мыслью, выдвинутые волей, идущие на помощь незрелому, но воспитывающему себя правосознанию. Физическое воздействие здесь – крайняя стадия заставляющего принуждения, задача последнего – пресечение душевного механизма ненависти и вражды, стремящегося вырваться наружу и закрепить себя в непоправимых поступках.

Таким образом, есть социально регламентированное насилие и преступление, т. е. неразрешаемое насилие, преступающее пределы социальных норм и законов. Обе разновидности насилия теснейшим образом, можно сказать «диалектически», взаимосвязаны:

– социально регламентированное насилие (нормы, законы) направлены на пресечение социопатий и поддержание условий социального баланса на основе исторически данной рациональности;

– социопатии рождаются, с одной стороны, как эмансипационный протест против суровости законов, с другой стороны, как бунт страстей и безответственности.

Действительно, социопатия, общий паттерн нарушения прав других людей, – постоянный спутник человеческого развития. Он проявляется в хронической лживости, импульсивности, агрессии, отсутствии эмпатии и угрызений совести. Социопаты – «обманщики» среди нормально социализированных особей, их стратегия – извлечь выгоду из альтруистических установок других людей, сделав вид, что ими самими двигают схожие альтруистические мотивы. В основе социопатии лежит генетическая предрасположенность, имеющая среди населения нормальное распределение41 и зависящая в своем проявлении также и от степени неблагоприятности социокультурной среды. Однако, плюс к так называемым «природным социопатам», многие нормально социализированные люди демонстрируют время от времени паттерн асоциального поведения. Дело в том, что люди, во-первых, не имеют спонтанной любви к труду и, во-вторых, доводы разума часто бессильны против их страстей.

Насилие, таким образом, связано в своем существовании с важнейшими социообразующими процессами генерирования социальных иерархий и форматирования социального порядка, имеет свою объективную логику вне оценок «добра-зла», «гуманности-жестокости». Вместе с тем мы как существа моральные не можем не оценивать свое сегодняшнее общежитие, не сравнивать его с предшествующими нашими состояниями. Поэтому обратимся к выяснению вопросов «нормализации» насилия – его исторического нормирования, ограничения и символизации.

Первый из них: с чего, от какой отправной точки состояния берет старт эволюция насилия, и накладывают ли на нее, и в какой степени, особенности стартового состояния?

Первый миф, сформировавшийся здесь, – дихотомия гармония/насилие. Начиная с Нового времени в понимании исходных характеристик цивилизационного развития преобладают две противоположные точки зрения – руссоистская и гоббсовская. Либо «благородный дикарь-философ», либо аффективно-агрессивно настроенный индивид, «война всех против всех». Причем обе эти позиции находили свои реальные этнографические подтверждения: бушмены, чье миролюбие воспето не одним поколением этнологов,42 либо пробитые черепа австралопитеков и каннибальство маори.

Вероятно, исходно имело место быть и то, и другое. Так, М. Мид отмечает сосуществование в одном экологическом и социокультурном пространстве Папуа – Новой Гвинеи совершенно разных сообществ: индивидуалистического у народности манус, с культом энергичности и агрессивной инициативности, и, наоборот, коллективистского у горных арапешей, с культом «безграничной доверчивости, кротости и самоотверженности».43 Она убеждена в том, что мера распределения активистско-агрессивных и пассивно-созерцательных психотипов в принципе должна быть одинаковой везде, но вот культурно складывающиеся установки затем деформируют неподходящее для себя в определенном гомогенизирующем направлении.

Отмеченные крайности, несомненно, имели место – собственно, они более заметны, быстрее схватываются посторонним взглядом. Однако в целом присутствовала скорее амбивалентная, т. е. пограничная, постоянно колеблющаяся ситуация между полюсами доминирования, агрессии, или же в первичных переходных биосоциальных отношениях.

Жесткие иерархии с сильным вожаком-доминантом и строгим, насильственно поддерживаемым порядком встречаются, как утверждают биополитики, у низших приматов, но и здесь есть рыхлые неиерархические объединения, особенно у молодых особей. Высшие человекообразные более «демократичны», и здесь нет четкой иерархии, как у низших обезьян. Так, у горилл высокие социальный ранг имеют старшие, «серебристоспинные» самцы. У антропоидов, в особенности у наиболее близких нам шимпанзе и бонобо, мы можем видеть преобладание кооперативных горизонтальных (неиерархических) отношений (ласки, игровое поведение, грумминг, ритуалы приветствий и одаривания друг друга пищей), составляющих дисперсный тип социальных структур. Для последнего характерны распыленное лидерство,44 лабильный состав групп. Однако, и это надо подчеркнуть, существенное снижение уровня насилия внутри кровнородственных групп тут же компенсировалось его эскалацией вовне: у тех же шимпанзе мы можем наблюдать систематическую деструктивную агрессию между стаями, акты преднамеренной жестокости, массовых убийств чужаков, ничем не уступающие нашим доблестям на этом поприще.

Итак, у старта цивилизационного развития мы вряд ли увидим однозначность – философствующего херувима либо кровожадного каннибала. Социобиология, этология, эволюционная психология полагают, что стартовые сообщества наших предков могли быть скорее подвижными, зависимыми от экологии и ресурсов, в которых наблюдался неустойчивый баланс черт терпимости и агрессивности, воспроизводящий предшествующее состояние переходных гоминидов.

Черты терпимости, гармонизующие общности, – кровнородственный и соседский альтруизм, склонность к индоктринации (усвоение общих целей как своих), ритуализация внутриобщинной агрессии. Черты, чреватые последующим расцветом насилия, – ксенофобия, производная от достигнутого высокого уровня теплоты и нежности к родственникам, территориальность и доминирование самцов.

Конец ознакомительного фрагмента.

1

Лапланж Ж. Ж., Понталис Ж. – Б. Словарь по психоанализу. М.: Высшая школа, 1996. С. 43-47.

2

Стивенсон Л. Эволюционная психология: Лоренц об агрессии. http://ethology.ru/library/?id=230.

3

Этология + социобиология + эволюционная теория + когнитивная наука. Dunbar, R. (1996). Grooming, gossip, and the evolution of language. Cambridge, MA: Harvard University Press; I. Eibl-Eibesfeldt (1998), & E K. Salter, (Eds.), Indoctrinabilty, ideology, and warfare: Evolutionary perspectives. New York: Berghahn Books.

4

Палмер Д. и Л. Эволюционная психология. http:// ethology.ru/persons/?id=33.

5

Мид М. Культура и мир детства. Избранные произведения. М.: Гл. ред. вост. лит-ры изд-ва «Наука», 1988.

6

Berkowitz, L. (1969) Roots of aggression. New York: Atherton Press; Zillmann, D. (1979) Hostility and aggression. Hillsdale. NJ: Erlbaum.

7

Позитивно либо негативно подкрепленные опыты предшествующих попыток агрессии, персонификаторы агрессии – виктимные особи.