Домик в Буа-Коломб - Маруся Климова

Эва и не подозревала, какой опасности себя подвергает, ибо в то мгновение Костя едва удержался, чтобы не съездить ей по ее опухшей от пьянства физиономии. Эва лечилась от алкоголизма, периодически она исчезала и неделями не появлялась на работе, вернувшись же, ходила от стола к столу и просила рубль взаймы. Костя неизменно рубль давал. Но самым удивительным было то, что она потом ему этот рубль обязательно возвращала.

Пьеру очень хотелось иметь доченьку, он даже уже придумал, что будет возить ее в тележке, которую возьмет в магазине напротив, в таких тележках обычно возят продукты, он положит ее туда, завернет в тряпочки и будет бежать вприпрыжку по улице с развевающимися полами рубашки, изредка останавливаясь, чтобы почесать волосатую грудь или яйца, а все будут смотреть и говорить:

— Смотрите, смотрите, у него все же есть ребеночек, он не такой уж импотент, как нам говорили.

А когда она вырастет, он сможет забавляться с ней как захочет.

Девушкам, старше двадцати лет, читать запрещается!

«О моя дорогая доченька, поскольку ты не слушаешься меня, я хочу строго тебя наказать. Подойди ко мне поближе. Но что это? Ты не надела лифчика? Дай-ка я сорву с тебя рубашку, позволь мне двумя руками взять твои груди и помассировать их. Дай-ка я засуну руку тебе между ног. Но что это? Ты не надела трусов? Ложись ко мне на колени, чтобы я задал тебе основательную порку. Не плачь, мой ангел, теперь твои ягодицы горячие и красные, и я хочу поцеловать их, полизать, покусать, и сосать, сосать до крови…»

Такие стихи в прозе Пьер часто записывал в свой дневник, и надеялся при случае их издать. Он был знаком с одним богатым французским православным философом, и этот философ частенько говорил Пьеру:

— Пьер, пиши книгу, я с удовольствием издам ее.

Пьер сперва хотел написать книгу «Присутствие и отсутствие», а потом перешел на стихи, ему это было ближе, потому что в душе он всегда был поэтом.

Костино смирение позднее еще раз сыграло с ним злую шутку. Уйдя из библиотеки, как и обычно в никуда, Костя долго не мог устроиться на работу. Наконец он поступил ночным уборщиком на мебельную фабрику. Работа тоже была не очень легкой, за ночь Костя должен был убрать целый цех, подмести и сложить все опилки в специальные бумажные мешки и вынести их на помойку, которая находилась во дворе фабрики, утром их оттуда вывозили на самосвале. Мешки были тяжелые, опилки застревали в горле и в носу, к тому же, Костя постоянно не высыпался, он жил в центре, и под окном у него с утра начинали греметь трамваи и машины. Тем не менее, он справлялся со своими обязанностями самым что ни на есть лучшим образом, и был доволен, причем, не только потому, что мог продолжать медитировать и не различать «плохое и хорошее», но еще и потому, что здесь он снова почувствовал, что разделяет с народом всю тяжесть жизни.

Костя разделял с народом тяжесть жизни и раньше, еще тогда, когда до поступления в библиотеку работал санитаром, а потом почтальоном. Свою работу в библиотеке Костя, отчасти, считал изменой интересам народа. Но больше всего Косте нравилось, что на этой работе он постоянно находился вдали от людей, практически никого не видел, даже свою непосредственную начальницу, завхоза цеха Ларису Семеновну. Лариса Семеновна поначалу смотрела на Костю с некоторым недоверием и подозрением, но постепенно прониклась к нему глубоким уважением, тем более, что Костя резко отличался своей внешностью и манерами от остальных рабочих, с которыми ей постоянно приходилось иметь дело. В душе Лариса Семеновна питала слабость к интеллигентным молодым людям. Однако старательное исполнение Костей своих обязанностей имело для него самые неожиданные последствия.

Однажды утром Лариса Семеновна пришла на работу раньше обычного, специально чтобы застать Костю, который уже закончил уборку и собирался уходить. Лариса Семеновна попросила его прийти на общезаводское профсоюзное собрание, она говорила что-то еще, но Костя слушал ее невнимательно, во-первых, потому что устал и хотел спать, а во-вторых потому, что считал себя не вправе отказываться от чего бы то ни было, так как по-прежнему «не различал плохого и хорошего». Хотя на собрание ему хотелось идти меньше всего, и он вполне мог бы отказаться, сославшись на какое-нибудь неотложное дело.

Прийдя на собрание, Костя оказался в огромном зале, до отказа забитом рабочими, делегированными ото всех цехов фабрики. На сцене за столом сидели директор фабрики, главный инженер и председатель профкома — собрание было отчетно-выборное, на нем должны были избрать новых членов фабричного профкома. Лариса Семеновна сидела во втором ряду, Костя сразу же ее заметил и, поспешно кивнув, отправился в середину зала, желая поскорее затеряться в толпе. Тем временем, собрание началось.

Вел собрание председатель профкома, он, как и положено, отчитался о проделанной за прошедший период работе, а потом огласил список предполагаемых новых членов профкома, делегированных цеховыми комитетами, всего членов было двенадцать — по числу цехов. И тут Костя пожалел, что слушал Ларису Семеновну утром невнимательно — шестым в списке значился он. Он с ужасом и тоской представил себе, что теперь в свободное от работы время должен будет по несколько раз в неделю ходить на фабрику, разговаривать с людьми, обсуждать дела, которые его абсолютно не интересовали, распределять путевки в дома отдыха… Когда он мысленно представил себе все это, то его охватила такая тоска, что он окончательно забыл о своем обычном смирении и стал лихорадочно думать, что же ему теперь делать, ведь его уже делегировали…

— И правильно бастуют! — раздался зычный голос из задних рядов, вернувший Костю к действительности. Только теперь Костя обратил внимание на то, что атмосфера на собрании была довольно напряженная, рабочие то и дело вступали в полемику с сидевшим на сцене директором, предъявляли ему претензии то по поводу низкой заработной платы, то по поводу отсутствия новых заказов на мебель. Директор, очкастый брюнет с крючковатым носом, бойко парировал все доносившиеся до него выкрики, мол, это еще не все, и скоро будут новые сокращения. А выкрик, который вывел Костю из оцепенения, относился к забастовкам шахтеров, которые тогда еще только-только начинались где-то в Сибири, о них Костя тоже уже слышал, хотя газеты об этом еще не писали.

Тем временем, председатель профкома предложил новым членам профкома встать и представиться перед окончательным голосованием, которое предполагалось провести сразу же всем списком. Когда очередь дошла до Кости, то в голове у него было абсолютно пусто, и уже вставая со своего стула, он еще не знал, что будет говорить, но его нежелание оказаться в казенной обстановке, среди абсолютно чуждых ему людей, от которых он всю жизнь старался держаться как можно дальше, в этот момент достигло своего апогея, и, сам того не желая, Костя вдруг вобрал в себя воздух и произнес:

— Я отказываюсь заседать в комитете профсоюзов, которые на данный момент абсолютно себя исчерпали. Почему профсоюзы не поддерживают бастующих шахтеров? Тогда зачем они вообще нужны!

Сказав это, Костя почувствовал, что у него как гора с плеч свалилась, он сел обратно на место и с облегчением вздохнул. На мгновение в зале установилась мертвая тишина. Лариса Семеновна повернулась к Косте и уставилась на него округлившимися от ужаса глазами. Но Костя успел опять утратить интерес к происходящему вокруг и погрузился в свои мысли. Некоторое время собрание продолжалось своим чередом, снова началась перепалка рабочих с директором, и о Косте, вроде бы, забыли. Однако вскоре Костя опять почувствовал неладное: трудно сказать, с чего все началось, но не прошло и пятнадцати минут, как в зале поднялся невообразимый шум, волна возмущения накатывала из задних рядов. И среди возбужденных голосов рабочих Костя с ужасом различил фразы, недвусмысленно касавшиеся его:

— Вот такие люди нам нужны!

— Пусть скажет все, что он думает!

— Предоставьте ему слово, дайте ему высказаться!

Рабочие требовали, чтобы директор предоставил Косте слово. Очкастый брюнет с усмешкой пригласил Костю на сцену. Косте ничего не оставалось, как подняться на трибуну и выступить. Правда, на сей раз он уже не чувствовал особого волнения, ведь отступать ему было некуда. Костя взял микрофон, и, стараясь говорить как можно тверже и увереннее, снова повторил, что ситуация в стране сейчас резко изменилась, что по-настоящему независимые профсоюзы сознательно поддержали бы шахтеров, а в этих продажных профсоюзах он вообще не желает состоять…

После собрания, когда Костя уже спускался по лестнице, он слышал за собой восхищенные возгласы рабочих:

— Здорово! Побольше бы таких людей!

Лариса Семеновна две недели не разговаривала с Костей и при встрече смотрела на него с опаской. Наконец, она вызвала его к себе и поинтересовалась, почему он заранее не предупредил ее о своей особой точке зрения на профсоюзное движение.