Кто помнит о море - Мухаммед Диб

Вокруг нас разлилась приятная свежесть, словно после дождя; утро было солнечным, а на улице по-прежнему царило возбуждение. Бродили тусклые, медлительные метеоры. Неподалеку слышался шум стройки: новый город все рос, ширился. И по мере того как он поднимался, старые строения по контрасту с ним казались невыразимо нищенскими.

Лихорадочное возбуждение овладело мной. Не выдержав, я поднялся и стал расхаживать по лавке взад-вперед, не отрывая при этом глаз от Аль-Хаджи. Он не говорил ни слова и все время следил за движением на улочке. Жизнь есть жизнь, и надо уметь предугадывать ее хитрости, но для этого вовсе не обязательно хитрить самому. Колдуны, и те это понимают.

Пренебрегая опасностью, я поддался искушению вступить в беседу.

— Вы что-то нервничаете, — заметил он.

— Я… возможно.

И в самом деле, какое великолепное утро, откуда же взялся этот таинственный ужас, разлившийся в воздухе? Те, кто видит, как возводятся эти новые здания, не очень-то расположены сейчас к разговорам.

Я остановился как вкопанный перед Аль-Хаджи.

— Неужели это возможно?

— А почему бы и нет? Все возможно.

— Разве мы этого ждали?

А он все твердил, напевая:

— Все возможно.

Как же я сразу-то не догадался, почему не заметил слишком частого появления новых лиц? Приезжие, гости, вот что я думал, а ведь их было так много, и откуда они брались — неизвестно. Странные гости. А может, оно и к лучшему, что я ничего не знал тогда. Нет, я и не подозревал о том, что затевается.

Собачий вой по-прежнему звучал протестом против вздымающихся сооружений.

В таком возбужденном состоянии я и ушел. И все-таки повсюду ощущалась свежесть, которую подарили этому утру глаза Аль-Хаджи, воздух казался чистым, омытым.

Плотная толпа набилась в Медресе, где стены, сложившись сами собой, образовали нечто вроде карманов. Приезжих я там не заметил и двинулся дальше, в надежде повстречаться с ними. Отпечатки следов надежно сохраняются временем; я шел по морю, не замечая этого, настолько поверхность его была гладкой и незыблемой. Если бы не этот протяжный вой и не эти глухие равномерные удары, сотрясавшие основы города через определенные промежутки времени и похожие на чьи-то шаги…

Тут мои размышления были прерваны появлением Хамди. Он передвигался на ходулях и направлялся в Кесарию, я тоже шел туда. Сначала я не мог понять, зачем ему понадобилось взбираться на эти палки, ведь он всегда гордился своими крепкими ногами, а тут едва передвигался. Надо ли говорить, что мне не без труда удалось вступить в разговор с человеком, взгромоздившимся так высоко. После того как он поведал мне, что ему поручено следить за продвижением строительных работ, удивление мое сразу сменилось любопытством. В ту пору не нашлось бы ни одного человека, которого не интересовал бы этот новый город, рождавшийся у нас на глазах, и сегодня еще он не перестает удивлять нас. Я решил не отпускать Хамди, пока не вытяну из него кое-каких сведений.

Но он опередил меня: казалось, он только и ждал случая, чтобы довериться надежному человеку.

— Я счастлив, что время от времени могу сказать им: привет!

Чтобы я расслышал его с такой верхотуры, ему приходилось довольно громко кричать, и вместе со мной вся Кесария жадно ловила каждое его слово.

Я не понял, на кого он намекал.

— Зато когда я сталкиваюсь с ними в городе… — продолжал он, с опаской оглядываясь по сторонам, но потом, забыв, видно, обо всем на свете, выпалил: — Они не узнают меня! Вернее, я не узнаю их. Не знаю, что с ними происходит, только они совсем не похожи на тех, кого я вижу из-за наших старых стен. Отличить их можно только во время работы, а стоит им войти в город, и я уже не могу сказать, они ли это или кто другой. Я могу узнать их, только когда они на той стороне.

Он вглядывался в меня с высоты своих ходулей. Ему, конечно, хотелось бы узнать, какое впечатление произвели на меня его откровения.

— Стоит им одеться как все, и никто здесь не сможет отличить их. Да и они тоже не замечают меня, когда встречаются со мной на улице. И вовсе не из-за этого. — Он показал на свои ходули. — Есть, должно быть, другая причина. Я нарочно смотрю на них, а они проходят — и хоть бы что: ни один головы не повернет в мою сторону. Зато там, на другой стороне, я здороваюсь с ними, и они мне кажутся симпатичными.

Я понял: речь идет о приезжих. Дикая трава упала ему на глаза, но не смогла скрыть всех шероховатостей его лица, а он задумчиво повторил:

— Я счастлив, что могу сказать им: привет…

Он удалился, громыхая ходулями, даже не простившись со мной и не ответив на мое дружеское приветствие. Я смотрел ему вслед и думал: уж не этот ли грохот слышал я раньше? Нет, тот был гораздо более мощным и походил скорее на подземный взрыв. Не может быть, чтобы ходули Хамди даже издалека громыхали так громко. Хотя все это уже не имело никакого значения. После этой встречи с Хамди и его откровений я чувствовал себя опустошенным, ненужным. Известно ли кому-нибудь, что там такое затевается? Нам то и депо кажется, что вот-вот все уладится, а через минуту, глядишь, опять вес под вопросом. Можно ли и в самом деле что-либо уладить в таких случаях? Я тихонько посылал проклятия Хамди, городу, всему свету и даже себе: мои ужасные предчувствия начинали сбываться.

Погруженный в свои думы, я не заметил, как торговцы Кесарии стали разбегаться, закрыв свои лавки. «Тем лучше», — подумал я, когда, оглянувшись вокруг, увидел, что остался один в старом городе. Почему же лучше? Поразмыслив хорошенько, я решил вернуться домой и вдруг обнаружил, что не могу найти дорогу, все входы и выходы исчезли. Куда ни глянь — всюду гладкие стены, правда, вполне миролюбивые. Потом вдруг они распрямили свои изгибы, образовав совершенно прямую, узкую линию — всего для одного человека, которая вела прямо к моему дому.

Добравшись к себе, я, по обыкновению, застал во дворе женщин, которые были уже в курсе и начали беспокоиться, видя, что я не возвращаюсь. Одна из них заявила, что не годится строить где попало и как попало: расплачиваться за это придется безответным жителям города, женщинам, детям.

— Почему, спрашивается, расплачиваются всегда одни и те же?

Я не мог не согласиться с ней.

— А что им остается делать? — подхватила другая. — У них нет выбора.

Той, которой я опасался больше всего, Зулейхи, жены сапожника, не было среди них.

— Слыханное ли дело! — откликнулась жена Зерджеба. — Пора оставить город в покое!

Мысленно я ответил ей:

«Этот город не похож ни на какой другой, все должны это знать!» И тут на память мне пришли слова Аль-Хаджи: даже новорожденные.

Если бы в это мгновение я лег на землю, я услышал бы, что море начинает волноваться, поднимаются волны. Они приближались в пенном кипении, разъедая камень. Были на то свои причины. И я снова подумал: «Все, даже новорожденные».

Прибежали мои дети, игравшие во дворе, наполнив комнату своим криком. Может, они видели, как поднимается уровень воды? Вряд ли, их этим не запугаешь, просто пора было возвращаться домой. Они не понимали, что происходит на улице. Я пытался успокоить их, тогда они с яростью набросились на меня и даже попробовали повалить. Мать смотрела на них, не вмешиваясь, а они тискали меня, не давая вздохнуть. События вынуждают нас вести существование, к которому мы не были готовы. Раньше мужчины жили сами по себе, а женщины — сами по себе вместе с ребятишками. Зато теперь!

— Говорят, что строительство новых сооружений закончится сегодня, — заявила одна из соседок; несмотря на свалку, я явственно слышал ее слова. — Об этом сообщили по радио.

Освободившись от жарких объятий Мамии и Дидена, я прислушивался к словам женщины и не мог не заметить настороженные глаза малышей.

Кто это, госпожа Баруди пророчествует? Наверняка она. Дальше я ничего не расслышал из-за возни с ребятишками. «Строительство закончится сегодня? Посмотрим. Пока еще оно не закончено…»

— Что это?

Ребятишки снова насторожились. Я с беззаботным видом стал успокаивать их, жена сказала:

— Кто-то поет.

Так, значит, и она тоже! Она тоже заметила, что я прислушиваюсь к тому, что происходит на улице.

— Ну и веселый народ.

— Сумасшедшие.

Вдруг я почувствовал себя невыразимо счастливым. Меж тем меня не оставляло беспокойство: эти пустынные улицы за моей спиной… Однако я тут же забыл об опасности и в свою очередь принялся напевать старинную песенку, колыбельную моих детских лет. Это чрезвычайно развеселило Мамию и Дидена, они хохотали до слез, а тут еще мать решила сказать свое слово.

— Это еще что за песенка времен моих бабушки с дедушкой? — возмутилась она с притворно-серьезным видом.

Продолжая петь, я пристально смотрел Нафисе в глаза, в глубине души мне было не до смеха, уверяю вас. Мне хотелось, чтобы она поняла меня, и в то же время я боялся, как бы она и в самом деле не поняла всего.