Люмен - Камиль Фламмарион

Quaerens. — Размышляя о результатах концентрации мысли на каком-нибудь отдельном предмете и о неудержимом влечении, которое ее охватывает в данном случае, я начинаю думать, что такова главная пружина механизма снов.

Lumen. — Ты сказал истину, мой друг, и я могу ее подтвердить, так как в течение многих лет сновидения были объектом моего наблюдения и изучения. Когда душа, освободившись от телесных впечатлений, забот и волнений, видит во сне предмет, очаровывающий ее и приковывающий ее внимание, все другое исчезает и стушевывается перед этим предметом, и только он остается, превращаясь в центр целой вереницы образов; душа отдастся своему влечению всецело и безраздельно; сновидение делается как бы ее частью. Реальный мир исчезает, уступая место созданию сновидения. Подобно тому, как случилось и со мной во время моего возвращения на землю, душа во время сновидения видит только привлекающий ее внимание образ и доступна только для тех мыслей и ощущений, которые так или иначе связаны с этим образом.

Quaerens. — Твое быстрое путешествие на Капеллу, равно как и не менее быстрое, возвращение на землю обусловливаются, по-видимому, именно этим психологическим законом. Твоя душа была даже свободнее, чем во сне, ибо ее не удерживали покровы тела. Я вспоминаю, что в былое время ты часто говорил, в беседах со мною, о силе желания. Итак, ты вернулся на землю и увидел свое тело еще не погребенным.

Lumen. — Да, я вернулся на землю и умиленно благословил искреннюю скорбь моей семьи, успокоил твое дружеское соболезнование, постарался внушить моим детям уверенность, что оплакиваемый ими бренный покров сделался для меня чем-то чуждым и что я сделался обитателем мира духов, бесконечного и безвестного небесного пространства.

Я видел погребальную процессию и заметил, что некоторые из называвшихся себя моими друзьями, ради своих дел сомнительной важности, не пожелали проводить мои останки до их последнего жилища. Я прислушивался к разговорам, которые велись во время похорон, и хотя в стране теней мы перестаем быть жадными к похвалам, тем не менее я чувствовал себя счастливым, убеждаясь, что мое пребывание на земле оставило но себе у всех присутствовавших доброе воспоминание.

Ты спросишь, в чем же заключалась таинственная причина, притягивавшая меня к Капелле? О чудо! В мире есть невидимые узы, которые не разрываются подобно узам земным; есть тесное общение душ, которое не ослабевает, несмотря ни на какие расстояния. Вечером этого второго дня, когда изумрудная луна входила в третье золотое кольцо (такова небесная мера времени), я очутился в уединенной аллее, напоенной чудным ароматом цветов. Несколько мгновений я задумчиво шел вперед по аллее, и вдруг увидел перед собою… прекрасную и столь дорогую мне Эйвлис. Она была в зрелом возрасте последних лет ее жизни, и, несмотря на превращение оболочки, на ее лице сохранились черты впечатлительности и сердечной доброты, явившиеся результатом жизни, прожитой по велениям сердца. Я не стану описывать той радости, с которой мы встретились. Теперь не время таким рассказам; но как-нибудь в другой раз мы поговорим о загробных привязанностях, сменяющих привязанности житейские. Скоро нам захотелось взглянуть вновь на землю, которая была нашим приемным отечеством и на которой мы провели так много счастливых и светлых дней. С тех пор мы часто обращали наши взоры к этой светлой точке, которая для нас представляла целый мир; часто мы сравнивали прошлое, как оно сохранилось в наших воспоминаниях, с достигающей до нас на крыльях света действительностью, ревностно воспроизводя события нашей юности. Таким образом, перед нами вновь промелькнули золотые годы нашей первой любви, монастырская беседка, цветущий сад, милые и веселые прогулки в окрестностях Парижа и наши уединенные путешествия вдвоем по полям. Для того, чтобы вернуться к этим годам, нам стоило только перенестись в то место пространства, где лучи света, приходя с земли, доносили к нам именно те картины, которые мы желали видеть.

Рассказ второй

Refluum temporis[3]

Quaerens. — Твой рассказ, прерванный появлением зари, наполнил мою душу стремлением проникнуть глубже в тайну явлений, о которых шла речь. Подобно тому, как ребенок, увидев лакомый плод, начинает просить его, а отведав, просит еще, так и моя любознательность разгорается все больше и больше, по мере моего ознакомления с парадоксами природы. Могу ли я просить тебя продолжать твой рассказ о впечатлениях загробной жизни?

Lumen. — Я не могу, мой друг, вполне удовлетворить твое любопытство. Как бы ни была подготовлена твоя душа к восприятию моих слов, я убежден, что не все подробности моего рассказа одинаково отчетливо запечатлелись в твоей памяти и что не все из них кажутся тебе одинаково очевидными. Мой рассказ твои друзья признали мистическим, совершенно не поняв того, что это не роман и не выдумка, а научная истина, физический факт, вполне объяснимый, неоспоримый и столь же положительный, как, например, падение аэролита или пушечный выстрел. Причиною, помешавшей тебе и твоим друзьям вполне постичь совершившееся со мною, является то обстоятельство, что все это происходило не на земле, а в чуждой вашим представлениям сфере. Естественно, что вы не все поняли. (Извини мне мою прямоту; но в мире духа нет стеснений: даже мысли не ускользают от наблюдения.) Вы можете понять только то, что принадлежит к миру ваших чувств. И так как вы склонны считать свои представления о времени и пространстве абсолютными, тогда как на самом деле они относительны, то для вас недоступны те истины, которые выходят за пределы вашей среды и не приспособлены к вашим телесным органам чувств. Поэтому я могу удовлетворить тебя, только продолжив свой рассказ.

Спустя несколько времени после моего отправления с земли, когда глаза моей души меланхолически устремились на мою родину, внимательное наблюдение в точке пересечения 45° северной широты и 35° долготы обнаружило предо мною серый треугольник твердой земли в верхней части Черного моря, на берегах которого, с западной стороны, толпы моих земных собратьев озлобленно убивали друг друга. Мои мысли кружились вокруг варварства войны, от которой вы все еще не избавились, и я узнал, что в этом углу Крыма пало 800.000 человек, не зная причины этой взаимной бойни. Европа была закрыта облаками.

Я тогда был не на Капелле, а в пространстве между этой звездою и землей, на половине расстояния Веги. Покинув землю за несколько времени пред этим, я направлялся к звезде, которую можно видеть с вашей родины с левой стороны от Капеллы. Однако, моя мысль, время от времени, возвращалась на землю. Немного спустя после того, как я сделал наблюдение, о котором я уже говорил, мои глаза сосредоточились на Париже, и я увидел, как он сделался жертвой народного возмущения. Исследуя с самым тщательным вниманием все то, что открывалось пред моими глазами, я увидел на бульварах, около ратуши и в длинных улицах города баррикады, из-за которых шла перестрелка. Первою мыслью, представившейся мне при этом, было, что предо мною новая революция и что Наполеон III свергнут с трона. Но в силу скрытого общения душ, мой взор приковала к себе баррикада предместья Сен-Антуан, и на ней я увидел павшего архиепископа Дени-Огюста Аффра, которого я немного знал при жизни. Его померкшие глаза смотрели вверх, не видя неба, откуда смотрел на него я, в его руке все еще было зеленое знамя. Итак, передо мною опять были революционные дни 48 года, и именно 25 июня. Несколько мгновений — может быть, несколько часов прошли незаметно, пока я искал объяснения странному явлению, что я видел 1848 год после 1854 года; в это самое время я увидел, что в Лионе, на одной из больших площадей, раздавали трехцветные знамена. Стараясь разглядеть официальное лицо, которое производило распределение, я вспомнил, что по вступлении на престол Луи Филиппа, молодой герцог Орлеанский был послан в столицу французской промышленности, чтобы успокоить возбужденные умы. Из этого видно, что после 1854 и 1848 гг. я увидел события 1831 г. Немного позже мой взор наблюдал в Париже день публичного празднества. Толстый король с круглым брюшком и цветущим лицом в роскошной коляске пересекал в эту минуту новый мост. Погода стояла прекрасная. Мост был сплошь усеян толпой девушек в светлых платьях, казавшихся сверху корзиной белой сирени. Какие-то странные животные, окрашенные в яркие цвета, двигались над Парижем. Очевидно, это было возвращение Бурбонов во Францию. Меня навели на эту мысль именно разноцветные животные, так как я вспомнил, что в день этого события было выпущено большое количество цветных шаров в форме животных. С высоты неба казалось, что они неловко бегали но крышам домов. Что я мог увидеть минувшие события — в этом еще не было ничего сверхъестественного. Но видеть события в обратном порядке — это уже было что-то фантастическое и приводило меня в полное недоумение.