Знак Десяти - Хосе Карлос Сомоса
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я молча смотрела на Дойла. Я поняла, что с ним происходит.
Ему, как и мне, было отвратительно то, что с ним проделали (доктора, чтобы устранить из игры, убедили, что он «умер»), и теперь он пытается защитить себя и утешиться так же, как и я, – с помощью единственной работы, которая ему по-настоящему нравится.
– Как жестоко они с вами поступили, доктор Дойл!
Три волны успели нахлынуть на песок, прежде чем Дойл выдохнул дым и ответные слова:
– С вами, мисс Мак-Кари, они обошлись еще хуже. Но мистер Икс сумел разобраться. Мы все сумели разобраться.
Он не выражал мне сочувствия, его слова полнились энергией. Может быть, потому, что он был врачом. Врачи редко бывают сентиментальны.
– Спасибо. Я пытаюсь об этом забыть. – Я понимала, что это ложь.
– Я пытаюсь это записать. – (Мы помолчали, глядя на море.) – Мистеру Икс до сих пор грозит опасность, это несомненно, но когда с ним беседуешь, ничего такого не скажешь. Он для меня бесценный источник вдохновения, и все-таки… не думаю, что мой персонаж будет… В общем, мистер Икс – человек особенный.
В словах Дойла не было ничего оскорбительного, но я понимала, что он имеет в виду.
– Да, он сумасшедший, – определила я, глядя на далекий горизонт. – А я порой думаю, что с безумием можно сражаться, только будучи безумным…
– Точно-точно, война сумасшедших. А мы с вами в самой гуще, пересказываем эту войну для здравомыслящих. Красивая метафора для мира, в котором мы живем, мисс Мак-Кари. – Он улыбался, но не мне. Он улыбался морю, которое в ответ скалило зубы белой пены.
Доктор Дойл нравился мне все больше. Он был в своем роде тоже человек, чем-то отмеченный. Как мистер Арбунтот. Как мистер Икс. С собственным безумием на плечах. Он смотрел на море, как и я, но не думаю, что он видел море таким, как я: Дойл не замечал мощи этих вод, их власти над землей, не чувствовал влажности, которая омывала мои чувства. Он видел другое, внутреннее море – как мистер Икс видит свою скрипку. Мужчины упорно цепляются за невидимые вещи. Порой я задаюсь вопросом: если бы на свете жили только женщины – была бы на свете религия?
– Мисс Мак-Кари, вы мне очень нравитесь, – очень серьезно сказал Дойл.
– Спасибо, доктор, вы мне тоже.
– Я вставлю вас в рассказ. – И Дойл обернулся ко мне. – Экономка. Вам нравится?
Я пожала плечами:
– А платят хорошо?
Это был первый – я не преувеличиваю – раз, когда Дойл при мне рассмеялся. Это был очень мужской смех. Я представила себе Дойла хохочущим в пабе, где он празднует победу своей футбольной команды.
Мы повернули обратно к Кларендону. Ветер был западный, теперь он дул нам в лицо. Я сделала глубокий вдох. А доктор, разумеется, был занят собственными мыслями.
– Определенно у него есть план. – Дойл раздавил окурок своей сигары. – Я надеюсь вскорости познакомиться с его оксфордским другом. И готов помогать ему в дальнейшем.
Мне снова стало тревожно. Я остановилась возле калитки у ограды Кларендон-Хауса. Я уже говорила: от Дойла у меня нет никаких секретов. В конце концов, он ведь врач.
– Доктор, все это может быть опасно. Вы же знаете… Эти люди…
Дойл не дал мне закончить:
– Что такое Шерлок Холмс без опасности? Отец должен познать опасность, чтобы обучить своего сына. – И Дойл притронулся к шляпе. – Мисс Мак-Кари, благодарю за чудесную прогулку.
Он уходил так же, как и гулял по песку: солдатским шагом, с одержимостью человека, идущего к своей цели. «Такой человек далеко пойдет», как выразился бы мой отец.
8
Когда я поднялась в комнату, мистер Икс был все так же захвачен своим воображаемым концертом.
Задернутые шторы. Темнота.
Он сидит в одиночестве, кресло под ним поскрипывает. У него влажный лоб.
Я знала, что дело не только в скрипке. Однажды он рассказал, что с помощью этой «не-музыки», которую слышит только он, ему удается попадать в «не-место» внутри его рассудка, он именует его «Хрустальный дворец». Там он хранит все, что узнаёт и даже воспринимает интуитивно. И хотя то, что он воспринимает и предчувствует, было в равной степени недоступно моему зрению, я с легкостью допускала, что он может все это складировать в воображаемом месте. Работа с безумцами сделала меня понятливой.
Я вышла и стала ждать, когда из комнат вынесут посуду после ужина. Тогда я нанесу визит мистеру Арбунтоту.
Когда я наконец отправилась к Арбунтоту, было уже темно. Я без труда прошла по неосвещенному коридору, потому что дверь нового жилища мистера Арбунтота зеркально повторяла расположение двери моего пациента: западное крыло, пятая, она же последняя. Я тихонько постучалась:
– Мистер Арбунтот, это Энн Мак-Кари. Вы меня помните? Можно мне войти?
Никто не ответил, я отворила дверь и, не заходя внутрь, еще раз произнесла его имя. В дверном проеме мне открылись красные отблески преисподней. Камин в новой комнате Арбунтота работал исправно (теперь это стало очевидно), а от поленьев летели искры. Я заглянула внутрь: Лесли Арбунтот сидел на стуле возле своей новой кровати, а вокруг него все багровело.
Я вздрогнула. Я не ожидала, что он будет обращен ко мне лицом. Вероятно, я слишком привыкла к разговорам со спинкой кресла. У Арбунтота были крупные черты лица, изрытые кратерами старой оспы. Все это было прикрыто копной угольно-черных волос. Кожа – смуглая, точно закоптившаяся от свечей на подпольных представлениях. Арбунтоту было около сорока, он был самым молодым пансионером Кларендон-Хауса, но он так сильно горбился, что выглядел гораздо старше своих лет. На нем был халат кричаще-алого цвета, в тон его спальне. Между отворотами халата курчавился треугольник волосни (да простит меня читатель за такие слова), и я подумала, что на нем больше ничего и нет. Арбунтот манил меня рукой с длинными заостренными ногтями (таков был его стиль) и улыбался.
– Мисс Мак-Ка-а-ари… Ну как вас можно не запомнить! Сюда, сюда, сюда-а-а-а-а…
Последнее «сюда» как будто затерялось на дне глубокой пропасти. Он говорил, растягивая слова – следствие болезни, которая приобретается в театральных притонах и в конце концов разжижает мозг. Я видела таких в клинике Эшертона, однако
