Я жил в суровый век - Григ Нурдаль

— Подумаешь, какое хитрое дело! — храбрится Жежен.

— Подожди. Тропа, по свидетельству наших товарищей, всё время находится под наблюдением часовых, которые стоят на постах, и патрулей, которые совершают обход. Так, Арман?

— Так.

— Ну и что же! — снова вмешивается Жежен. — Можно напасть на часовых или на патруль.

— Предположим, мы это сделаем. А дальше? Будет дан сигнал тревоги. Как же ты тогда подойдёшь к мачте незамеченным? В том-то и дело, что надо пробраться к нижним устоям двух мачт, заложить взрывчатку и уйти так, чтобы фрицы ничего не почуяли. Если нам это удастся — наша задача выполнена.

— Послушаем, что ты предложишь, — говорит Арман.

— Ты вот считаешь себя очень проницательным, Арман, а одного не заметил.

— Чего?

— Патрули встречаются друг с другом через одинаковые промежутки времени и почти всегда в том же самом месте.

— Конечно, я это заметил. Ведь мы с Виктором и сообщили тебе об этом.

— Ну, хоть и заметил, но надлежащего вывода не сделал. А эти патрули, обходящие тропу с точностью часового механизма, как раз и есть самое слабое место противника.

— Не понимаю.

— Почему они это придумали? Должно быть, просто потребовалось бы слишком много людей, чтобы поставить через каждые сто метров по часовому, потому немцы и предпочли высылать патрули, а посты разместили на больших расстояниях.

— Это твоё предположение, не больше.

— Может быть, у немцев есть и другие соображения: Но это ничего не меняет. Остаётся факт, что патрули встречаются через определённые промежутки времени и в определённых местах. И это важнейший факт; в нём ключ к решению задачи. Надо определить момент, когда наблюдение ослаблено. Ответ напрашивается сам собой: сейчас же после встречи, потому что в течение некоторого времени они идут спиной друг к другу.

— Да, но остаются посты — один после северного поворота, другой после южного.

— Зато на востоке поста нет. Мы определили время, когда надо пересечь тропу; остаётся найти самое удобное для перехода место. На мой взгляд, оно должно находиться на востоке.

Подумав немного, Арман возражает Рэймону его собственными доводами:

— Я не согласен с тобой: патрули наблюдают за тропой на всём её протяжении.

— Да, но есть повороты, — вмешивается Виктор. Арман и Виктора бьёт его же доводом:

— Повороты ухудшают дело, не видно; когда караульные выходят из-за них.

Рэймон в затруднении чешет затылок, потом внезапно задаёт вопрос:

— Эти повороты образуют прямой угол или кривую?

— Кривую.

— Тогда всё в порядке! Это значит, что ни постовые, ни патрули не видят, что делается на самом повороте. Тут-то и надо перейти тропу!

Виктор разглядывает план.

— А ведь верно! Подумать только, что нам это и в голову не пришло!

И даже Арман уступает.

— Пожалуй, это возможно.

Жежену и Мишелю дело представляется простым. Рэймон продолжает:

— Что касается подробностей, увидим на месте. Сегодня осталось только решить, когда организовать нашу экспедицию. Я предлагаю завтра. Значит, нельзя терять время; нам ещё предстоит выработать точный маршрут, а пока что мы можем решить, как добраться до цели. Поедем мы, конечно, на велосипедах, но по дороге нас могут задержать. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кого-нибудь захватили со взрывчаткой в руках. Вот почему я вам только что показал бидон. Там мы спрячем револьверы.

— Что ещё надо везти? — спрашивает Мишель.

— Взрывчатку, детонаторы и двадцать метров шнура.

— У меня есть предложение! Классное предложение! — говорит Виктор.

— Выкладывай!

— Дорога туда почти всё время идёт вдоль Сены. Можно одеться рыболовами. В таком виде мы не будем бросаться в глаза. Возьмём с собой удочки, сачки и всю рыболовную музыку.

— Неплохая мысль!

— Взрывчатка громоздкая?

— Величиной с динамитный патрон, но её можно размять, как мастику, и придать ей какую угодно форму.

— Ну так можно будет набить ею удилища.

— Будьте осторожны, её и детонаторы нельзя держать вместе. Детонаторы можно положить в удилища. А для взрывчатки надо найти другое место.

— Что, если положить её в велосипедные рамы?

— А почему бы не в рули?

— Отлично!

— А шнур? — спрашивает Мишель.

— Шнур я беру на себя, — в полном энтузиазме говорит Жежен.

— Остаётся ещё одно.

— Что?

— Кинжалы. Они должны поместиться в бидонах. Каждый получит по кинжалу. Только берегитесь, они отравленные.

— Хорошо.

Рэймон пристально смотрит на товарищей.

— Вы все готовы принять участие в операции?

— Да.

— Последний вопрос. Вы уверены, совершенно уверены в успехе?

— Совершенно уверен, — очень спокойно отвечает Мишель.

— Ещё бы! — подхватывает Жежен.

— Даже не сомневаюсь, — прибавляет Виктор.

— А ты, Арман?

— Я тоже.

— Хорошо. Уверенность — основное условие удачи. Все пятеро встают.

— Ай! — вскрикивает Виктор, хватаясь за живот.

— Что с тобой?

— Ничего. Колика, наверно.

VII

В маленькой квартирке, затерянной где-то на шестом этаже большого дома в парижском предместье, Марсель, миниатюрная брюнетка лет двадцати восьми, только что спустила затемнение на окнах. Она встревожена.

Её муж в полдень всегда приходит домой завтракать. Сегодня он ушёл, взяв с собой пакетик с провизией и бутылку вина. Рэймон сказал ей, смеясь, что позавтракает с друзьями на лоне природы и вернётся в семь.

Конечно, иногда возвращается и позже, но сегодня она не видела его весь день. Немудрёно, что время тянется бесконечно. Девять часов вечера, а он ещё не вернулся.

Сегодня утром Рэймон напевал во время бритья и ушёл сияя.

А сейчас, вечером, она с грустью смотрит на разбросанные вещи, свидетельствующие о том, что он был здесь: на невытертую бритву «жиллет», на туфли, закинутые в угол, на грязный носовой платок под умывальником… Ока не прикасалась к ним, собираясь ласково пожурить его за то, что он всегда оставляет вещи в таком беспорядке. Теперь она прибирает их, сдерживая слёзы.

Её муж не похож на тех соседей, которые возвращаются домой, проведя день на заводе или в учреждении. Её муж, которого консьержка знает только под партийной кличкой, — активный коммунист. Он сражается в рядах ФТП.[9]

Иногда он назначает Марсель свидание в городе. Она обеспечивает связь и нередко принимает участие в его работе. Однажды вечером, целуя её в губы, он за её спиной прикрепил к решётке, огораживающей дерево, бомбу, которая через несколько минут взорвалась в толпе немцев, выходивших из кино.

Когда он тут, рядом, она не знает страха. Он всем внушает уверенность. Чудачка эта маленькая Марсель! Она предпочитает подвергаться опасности, участвуя в борьбе, чем находиться в неведении. Но вот уже насколько дней как её муж чем-то озабочен. Он не сказал ей, что именно готовится. Ей, конечно, ясно — что-то затевают, но на её вопросы он отвечает уклончиво и обращается с ней на этот раз как с ребёнком. Этого она не любит. Разве он не предупреждал её всегда, когда предпринималась новая операция? Разве она сама не выполняла поручений? И как раз теперь, когда она ничего не знает, он не возвращается.

Что могло с ним случиться? Тревога всё сильнее овладевает ею. Она даже не вздрогнула, когда в нескольких метрах от неё муж выпустил целую револьверную обойму в грудь офицера-пруссака, а сегодня вечером она не помнит себя от страха, потому что ничего не знает. Она стала обыкновенной женщиной, слабой женщиной, мучающейся, как другие.

Как другие? Вздор! Другая женщина, видя, что мужа нет, поделилась бы своей тревогой с соседками, звонила бы по телефону, побежала бы на место его работы, к друзьям, заявила бы в полицию, подняла бы на ноги весь квартал.

Ничего этого Марсель сделать не может. Она похожа на солдата, которого забыли в окопе. Она должна ждать. Ждать с одной мыслью: «Если он не придёт в течение часа, значит, случилось несчастье». И может быть, она никогда не узнает, как оно случилось.

Проходит минута за минутой, а женщина сидит в кухне перед двумя пустыми, безнадёжно пустыми приборами.

Шаги на лестнице.

Ключ поворачивается в замке.

Марсель кажется, что её сердце сейчас разорвётся. Это он, Рэймон.

Она бросается ему на шею и уже не может сдержать слёзы.

— Ну, маленькая моя, ну что такое? — говорит Рэймон, сжимая её в объятиях и нежно целуя.

— Что с тобой?

— Мне было так страшно.

— Чего?

— Я думала, ты арестован.

— Во второй раз за эти дни меня считают арестованным. Как видишь, на мне это не отражается. Ты узнала что-нибудь о мальчике?

— Твоя мать приведёт его в сквер в следующий четверг.