Наука расставаний - Андрей Столяров

Как хорошо, что мы с тобой встретились. А я выскочил из автобуса, колебался еще - через сад пройти к площади или все же по тротуару. Пошел почему-то по тротуару, хотя через сад, разумеется, ближе, и вдруг вижу, даже не верится, как ты несешься навстречу. Опять, наверное, опаздываешь куда-нибудь минут так на тридцать. Сколько я тебя знаю, ты все время куда-нибудь да опаздываешь. Кстати, я звонил тебе за последнее время, наверное, раз десять, но мне каждый раз отвечали, что тебя нет дома. Ни в одиннадцать вечера тебя нет, ни в половине двенадцатого, ни даже в двенадцать. И по выходным дням, в субботу и воскресенье, тебя тоже нет. Ты, наверное, специально сказала, чтоб мне так отвечали. Сказала? Да? Значит, я правильно понял. Выходит, ты все же решила "слить" меня окончательно. Наверное, подумала и решила, что так будет лучше. Значит, приговор уже вынесен, отмене или пересмотру не подлежит.

Ты только не думай, что я хочу тебя в чем-либо переубедить. Ты - свободная белая женщина и можешь, разумеется, поступать, как сочтешь нужным. У меня и мысли не было переубеждать тебя в чем-либо. Просто я почему-то надеялся, что все это будет несколько легче. Я почему-то надеялся, что это будет несколько легче. Однако уже третий месяц заканчивается, а почему-то легче мне не становится. Я, как и раньше, живу, точно в обмороке, по ночам иногда просыпаюсь и вижу пустой лунный блеск, лишенный надежды. Прежде ни за что не поверил бы, что счастье может причинять такую невозможную боль. Те три года счастья, которые у нас с тобой все-таки были. Они были, были, их уже не вычеркнуть ни из твоей жизни, ни тем более из моей. Их уже не забыть, не сделать вид, что эти три года для нас ничего не значат. Они все равно, еще долго, будут доноситься до нас из прошлого. Они будут еще звучать в нас мучительным эхом, вероятно, многие годы. Укрыться от этого будет некуда. Ведь я и в самом деле был тогда счастлив. Я был счастлив в Москве, когда бродил один по солнечному пустынному номеру, я был счастлив в Апраксином переулке это, помнишь, мы опаздывали с тобой на какую-то выставку, я был счастлив, когда мы ссорились на набережной Екатерининского канала, и когда под дождем искали потом кафе, чтобы укрыться. Уж не говорю, как я был счастлив в квартире твоей Алины; ты опаздывала, разумеется, а я лежал на диване и пытался что-то читать. Любопытно: не понимал ни единой строчки. Ни единой строчки не понимал и все равно был счастлив. В квартире Алины я просто задыхался от счастья. И я счастлив даже сейчас, хотя в это и трудно поверить. Это было чудо, которое случается, вероятно, далеко не каждую жизнь. А теперь это чудо закончилось, и вместе с ним закончилось то, что называется жизнью. Началось нечто, по-моему, совершенно иное. Жизнь после жизни; существование, лишенное силы. Если ты помнишь, у римлян, кажется, было такое понятие - "гений места": божество озера или рощи, которое эту местность одухотворяет; маленькое такое божество, почти не имеющее могущества, и вместе с тем без него это место становилось как бы лишенным жизни. Вот и у меня был, оказывается, такой "гений места", свое маленькое божество, которое озаряло окрестности. А теперь этого "гения" нет, и местность сразу же опустела. Солнце уже не греет, трава - серая, воздух - без кислорода, дышать им нельзя. Жизнь действительно превратилась в существование.

И все-таки хорошо, что я тебя встретил сегодня. Бывают иногда в жизни такие удивительные случайности. Мы ведь могли, наверное, больше уже никогда не увидеться. Петербург - город маленький, разумеется, всю его центральную часть можно пройти - так, без лишней спешки - минут за сорок. Однако это все-таки город, особенно если брать новостройки, мегаполис, где утром и вечером происходит нечто вроде человеческого наводнения. Миллионы людей, как призраки, не замечают друг друга. Тут можно расстаться на полчаса - и в самом деле больше уже никогда не встретиться. Прожить всю жизнь и даже случайно не увидеть нужного человека. Никогда не столкнуться с приятелем, который от тебя в трех минутах ходьбы. Законам большого города не свойственно снисхождение. Лет пятнадцать назад - я, кажется, тебе рассказывал, - я развелся, причем довольно решительно, со своей первой женой. Неважно, по каким причинам мы разошлись, но с тех пор, можешь себе представить, я ее уже ни разу не видел. Представляешь, целых пятнадцать лет - нигде, ни разу, хотя бы мельком. Даже в транспорте, даже в метро никогда с ней не сталкивались. Кстати, кто-то мне недавно сказал, что она теперь тоже живет на Васильевском. Ну, живет и живет. Вот тебе, пожалуйста, и "маленький город".

Дай я хотя бы прикоснусь к тебе на прощание. Да, я знаю, что ты не любишь, когда выставляют на обозрение то, что принадлежит только двоим. Я сам этого не люблю. Более того, я этого терпеть не могу. У меня был когда-то один хороший приятель, еще с института, встречались время от времени в разных компаниях, человек, с моей точки зрения, очень даже приличный, и вот недавно я случайно услышал, как он разговаривает со своей новой знакомой. Недавно развелся и теперь собирается на ней жениться. Звонил, что задерживается и будет дома несколько позже. Какие слова, боже мой, он говорил ей при этом! "Целую, мое солнышко ненаглядное, в правый глазик... Нет, лучше в левый, он ближе к твоему родному сердечку..." Мне, честное слово, просто хотелось провалиться сквозь землю. Да если бы я сказал тебе нечто такое, ты бы меня просто бросила. И это при всех, человек пять-шесть гостей - сидят, слушают. С тех пор, неудобно конечно, но уже не могу его видеть. Человек он хороший, хороший, но я уже не могу с ним больше. Сразу же вспоминаю про этот несчастный "глазик". Однако, во-первых, здесь, посмотри, никого поблизости нет, а во-вторых, извини, я не собираюсь говорить тебе ничего подобного. Я только прикоснусь пальцем, чуть-чуть, как будто снимаю соринку. И не вздрагивай, ради бога, на нас никто не обращает внимания. Никому, пойми, никому нет до нас дела. Сейчас вообще никому ни до кого нет дела. Вот так, не вздрагивай, уже все, ради бога! Какие у тебя, оказывается, холодные щеки. Как у лягушки. Нет-нет, пожалуй, это даже не шутка. Просто действительно холодно, летние ощущения давно выветрились. Зима в этом году будет у нас, наверное, очень тяжелая: слякотная, наверное, без просветов, темная, муторная, неприятная. Не зима, вероятно, а что-то вроде репетиции смерти.

Кстати, по-моему, она уже начинается. Это уже не дождь, это, по-моему, уже дождь со снегом. Чувствуешь - льдистое что-то такое течет, тающее, слегка творожистое. Пройдем вот сюда, по крайней мере не так будет капать. Я же говорю: капает, у тебя левое плечо совсем мокрое. Ты так наклонила зонтик слегка сюда, вот и капает. Лучше, конечно, найти какое-нибудь кафе, чтобы немного обсохнуть. Вообще - посидеть в тепле, успокоиться, выпить чего-нибудь согревающего. Только, извини, на кафе у меня сегодня нет денег. То есть на две чашки кофе, если обычного, наверное, хватит. Да, к сожалению, мне все-таки пришлось уйти из лицея. Я таки поставил в четверти пару троек. Ты бы видела физиономию Фосгена, когда он об этом услышал. Я прямо перепугался, думал, что с ним будет удар. Ну и вот, в тот же день написал, значит, заявление по собственному желанию. Снова там же, и интересно, что мое прежнее место оказалось незанятым. Мымра на него, оказывается, так никого и не подыскала. Знаешь, она, по-моему, даже обрадовалась, что я вернулся. Разумеется, а иначе кого она будет тогда шпынять целыми днями. Ей же надо давать кому-то ценные указания. В общем, зря уходил. Эти рыночные отношения, по-видимому, не для меня. А зарплата, ну, как и раньше, возьму себе парочку лоботрясов. Ничего-ничего, одного на субботу назначить, другого, соответственно, на воскресенье. Ничего-ничего, раньше-то мне этого вполне хватало. Так что и теперь, я думаю, тоже все будет в порядке.