Офирский скворец (сборник) - Борис Евсеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так очищайся сей же час, – повелел отрок, и старец, винужденный бил снять рубаху, а затем и порты. И тогда, друмс-друмс, и тогда…
Рэп-сказочка про белого бычка взбурлила круче, сильней.
Дознаватель и повеса стремглав выбежали вон. Призрачным лошадиным потом и вдогон бледно-эротической гуашью сбрызнула их удаляющиеся фигурки мартовская московская ночь.
* * *Володя умышленно водил госпожу Осадчую кругами.
По дороге он декламировал, пел, припадал на одно колено и подарил Дзете бережно вынутый из кармана складной фиолетовый цветок.
В Неопалимовском, в прихожей, заботливо раздевая дознавателя, Володя мурлыкал: «Я тебя обманывать не стану, залегла тревога в сердце мглистом…»
– Молчи, шагглатан, – прикладывала душистый пальчик к Володиным устам увлекаемая внезапным чувством Дзета, – и хватит мне тут блатной лиггики! Иначе я тебе статью за хулиганку пггипаяю…
– Ну и пусть…
– Где сквоггец? – выпутываясь из остатков одежды, ласково пытала Володю старший дознаватель.
– Да здесь он, здесь… Сейчас позову. Майна, майна, корм, – усадив дознавателя на себя верхом, поманил пустоту Человеев.
Скворец не отозвался.
– Ладно… Потом… Еще подсматггивать будет…
Через двадцать минут, туго затягивая пояс на белой навыпуск блузке, Дзета хозяйственно осмотрелась.
– Да на кухне он. Любит, знаешь, туда наведываться.
– Он у тебя что – летать ггазучился?
– А почему это? Летает. Но больше ему пешедралом нравится. Походкам важных лиц – но это между нами – он подражает. Еще птичьим и звериным походкам. То воробьиным шагом просеменит, то по-медвежьи прокосолапит, то вороной проковыляет. Но чаще – Путиным выступает. А один раз как Горбачев ноги в стороны здесь раскидывал. Сейчас увидишь!
Володя сходил на кухню. Ни там, ни в ванной скворца не было. Человеев влез под шкаф, сунул голову в стиральную машину. Пропал скворец с концами! Володя повернул голову, заметил в окне разодранную пленку…
– Надувала, хлюздун! – истерически крикнула Дзета. – Я тебя спггашиваю, где сквоггец! Паскудник, какой паскудник! Ты не знаешь, кого обманул, не знаешь, кого на дуггняк использовал…
Звончатая пощечина прозвучала едва ли не на весь Неопалимовский.
– Собиггайся, живо! Я тебя задеггживаю на тггое суток, – продолжала нахлестывать Володю по щекам любвеобильная Дзета, – у меня дома будешь аггест отбывать.
Володя сел на тахту, смахнул со щеки слезу. (Не от боли, не от стыда, от неожиданной разлуки со скворцом слеза набежала!)
– Украли… Через форточку… Ты это дело расследуй поскорей!
– Хватит тут вггать мне!
– Да пойми ты, Дзетуль! Никому я скворца не отдал бы. Мне не Гришка свято-беспутный нужен, – выходя из квартиры, убеждал дознавателя Володя, – скворец священный необходим! Понимаешь? Только птица по-настоящему священна. А человек – что? Человек – дрянцо…
Тлин
Священный скворец, в десятый раз украденный и перепроданный, угодил в театр случайно. И ведь не в какой-то театр погорелый, в театр Ионы Толстодухова, в «Театр Ласки и Насилия» угодил он!
Сами актеры называли детище Ионы по-другому: ТСТ. Полностью – «Театр смертной тени». И это при том, что во всех бумагах толстодуховский монстр значился как «Театр Клоунады и Перформанса».
А до попадания в театр со скворцом произошло вот что.
Братья Мазловы – Киша и Тиша – выследили-таки Володю с птицей! И после обеда, пользуясь безлюдьем 2-го Неопалимовского переулка, вытащили скворца через окно. Однако тут же, на месте, жутко разодрались, и скворец ушел гулять по Москве один.
Скворец шел на своих двоих и заливался велосипедной трелью.
Правда, вскоре трель оборвал: стал подражать игре тромбонов. Потом изобразил крики слонов.
Остерегаясь в людных местах кричать «Ура правителю!» и не желая в ответ на свое «Слава имперским вольностям!» услышать «Конец имперским мерзостям!», он дразнил народ соловьиным щекотом, переливал тихой иволгой, как из стакана в стакан, московский мартовский воздух.
На шее у скворца смешно болтался слюдяной новогодний пакетик с торчащим из него краешком розовой канцелярской бумаги. Пакетик прицепили птицелюбы-искусствоведы. Умеющему говорить, но, ясен пень, не умеющему читать скворцу этот пакетик добавлял отваги и стойкости.
В боковом скверике, у краснокирпичного, старой постройки здания скворец остановился: перевести дух, счистить с перьев грязь. Он прошел долгий путь и сильнее грязи был облеплен равнодушием обывателей, которые на идущую пешком и рычащую тромбонами птицу поглядывали косвенно или не глядели вовсе.
– И не такое видали! – словно бы хотели сказать, но отчего-то не говорили уставшие от всякой порхающей ерунды жители Москвы. – У нас тут каждый день родное правительство кенарями выщелкивает, биржа вороньим карком душу рвет, ЖКХ в печные трубы филином ухает…
Поразило скворца и почти полное отсутствие собак и вражески настроенных кошек. Хотя другие хвостатые близ складов и сосисочных отвратными красными глазками и мерцали. Но эти хвостатые скворца жутко боялись: стоило ему зашипеть змеюкой, как они замертво, с разорванными внутренностями, падали в канализацию и другие сточно-помойные места.
Отдохнув в скверике, вросшем в стену старинного купеческого здания, священный скворец уже хотел было перелететь ближе к окраинам – туда, где народ грубей, но и добрей, девушки бедней, но и сильно ласковей, где меньше суеты и больше простора для пения, неостановимо рвущегося наружу из нежной полости, именуемой нижней гортанью, в которой расположены птичьи голосовые связки, вместившие в себя тысячу беспокойств, тысячу ударов крови в минуту!
Тут Иона Толстодух – смелый перформатор и постановщик игр смертной тени, добавлявший к своей фамилии окончание «ов» только на афишах и в научных статьях, – скворца и заприметил.
Он бережно подхватил оторопевшую птицу под брюшко, бегом кинулся в здание театра, собрал всех находившихся в тот час актеров-дольщиков в зрительном зале, выперся на сцену и, хлопотливо ощупав скворца, как ощупывает хозяйка домашнюю курицу, перед тем как хохлатка снесет бледно-синюшное городское яйцо, произнес:
– К вам. С птицей! Непростая. Не какая-то – ptiza.ru. Птица-перформанс! «Жизнь и несвобода одинокой птицы в Москве, с шутовскими персонами, клоунадой и школьным гаерством», – так будет называться наш новый перформанс. Теперь-то наша комедийная храмина зазвучит на всю Москву! Стопудово! Хватайте и действуйте, челядинцы. – Иона выпустил скворца из рук, и тот, отряхнувшись, пошел в глубину пустой сцены.
– Мы не челядин-н-н-н… – загудели колоколами в темноватом зале, подсвеченном одним тощим рабочим фонарем, который горел высоко, под самой крышей и не высветлял ничего, кроме редкой и острой пыли, недовольные Ионой актеры.
– А как же перформанс по Сухово-Кобылину?
– Вместо Кобылина запускаем скворца, – отрезал Толстодухов, – я на секунду… – И удрал, хамло, за кулисы.
– Ком-медийная хр-р-рамина… Х-хватайте и д-действуйте, – повторила из глубин сцены ошеломленная птица.
– Ты глянь, говорящий!
– На Птичий бы рынок его сейчас.
– Думаешь, дадут цену?
– А то…
– У нас, прошу заметить, – ТЛИН, а не «Садовод» вьетнамский!
– Так-то оно так. Только театрик у нас какой-то зауженный, одни перформансы, а клоунад – раз-два и обчелся. И сцену зачем-то в фойе переместили. А фойе – на сцену. Неудобно же…
– Теперь полагается говорить не «фойе», а «променуар».
– Про что, про что?
– Ну, это прогулочный зал, Егорушка. Променуар – по-французски.
– А я вот не понимаю: чем зрителю до спектакля на голой сцене развлекаться? В фойе – кукуруза и кола, а здесь – щели в полу и опилки!
– Сказано вам: репетиция – на сцене, представление – в фойе. В этом новизна, в этом резкая неожиданность.
– Так-то оно так, но все же неудобно, душечка!
– Душечка – чеховское старье.
– Верно! Она – подушечка! Для Иониной собачки. Это поновей будет!
– Не сметь актрису так называть! Ей Ольга Леонардовна – мать родная… Чехов прабабку на коленях нянчил!
– Цыц, терпилы! Хватит лаяться. Толстодух знает, что делает!
Чуть повременив, скворец выступил из глубин сцены, подойдя к рампе, остановился, выхватил клювом из пакетика, надетого на его собственную шею, розовый листок. Листок у скворца отобрали, изучили.
Травести Суходольская произнесла бумажку вслух.
На одной стороне кем-то сердобольным было начертано: «Скворец священный, говорящий. Несъедобен!»
На другой: «Продажа бегемотов. Пишите: lopushnia.ru»
Труппа замерла в размышлении.
С кошкой в руках возвратился Иона. Та, простуженно мяукая, пыталась вырваться. Но перформатор держал зверя цепко. Он победно обвел взглядом тех немногих, кто еще не переметнулся в «Сатирикон» имени Райкина.
– Говорил ведь, найду жемчужное зерно. Утверждал ведь! – Иона величественно швырнул кошку на пол.
