Сказка для Агаты - Елена Усачева

– Решил сделать доброе дело в свободный вечер.

– А вчера был несвободен?

– Вчера был несвободен. А теперь уже все.

– Типа, я должна тебя пожалеть?

– Ты – меня? – Он окинул ее таким взглядом, словно Агата только что вылезла из подземелья, где просидела без света и еды полгода. – Нет уж, я как-нибудь сам.

– Вот и я сама. – В этот момент было бы хорошо метнуть ему сэндвич в рожу, но очень уж есть хотелось, а тратить силы на движения – нет.

Вечерело. Воробьи исчезли. Собаки тоже. Сэндвич закончился. Но был еще кофе. Теплый и сладкий. Пальцы таяли от прикосновения к стаканчику.

– А чего ты одна? Где твоя тусовка? Или это, типа, модно стало – мерзнуть на лавочке в одиночестве?

– А ты вегетарианец? – лениво отозвалась Агата.

Марк оторвался от изучения своего кофе:

– С чего ты взяла?

– Типа, модно.

– Значит, не одна. – Он посмотрел по сторонам. – Флеш-моб?

Вот и кофе кончился. Жаль. Было вкусно.

– Еще какие слова знаешь? – спросила, со вздохом комкая бумажный пакет.

– Да много разных. Стимпанк, например. Не увлекаешься?

– У меня нет тусовки. – Накатила усталость, и на вранье не осталось сил. Стало себя жалко. Чего эта жизнь такая кривая? Чего все могут, а она нет?

– Ну, хорошо, а парень твой где? – легко согласился на изменение условий Марк.

– Нет у меня парня.

– Сейчас выяснится, что ты сирота.

– Сам ты сирота.

– Это точно. – Марк печально качнул головой. – Хотя если есть мама, но нет папы, то я полусирота.

– Полусирот не бывает.

– Тогда недосирота.

– Ты о ком?

Марк перестал улыбаться и внимательно посмотрел на Агату.

– Странно видеть подростка без компьютера и наушников, – тихо произнес он. – Мне кажется, вы все с техникой теперь неразделимы. Так с наушниками и рождаетесь.

Слово «подросток» резануло. Агата повертела в руках стаканчик. Было тепло и тянуло в сон. Ругаться не хотелось.

– С чего ты взял? – спросила тихо.

– Забавно. Ты обижена на весь мир, а миру на тебя плевать. Прорастешь ты на этой лавочке или пойдешь уроки делать – ему все равно.

– Плевала я на этот мир.

– Да ладно! Почему же ты тогда на него обижена? Сидишь вся такая замерзшая?

– Потому что мне на всех плевать.

– Тебе так кажется. На самом деле это миру на тебя плевать. Сидишь, копишь злобу, а никто вокруг и не знает об этом. И ты тут можешь желчью изойти – всем будет все равно.

– С чего это вдруг все равно? Мать вон обзвонилась.

– Ну, это ерунда.

– Я могу в любой момент к Емеле пойти!

– Да ладно!

– И Стрельцов, если что, сразу прибежит. Он мне уже эсэмэс присылал про школу.

– Стоит проверить.

– Да пошел ты!

Агата вскочила. Парень был очень странный. И непонятный.

– Эй! – позвал он, дав Агате возможность отойти на несколько шагов. – Может, завтра встретимся?

– Мне пятнадцать! – крикнула Агата. – Тебя посадят.

– А мне тридцать. И чего? У нас вроде общения между людьми не запрещены.

– За совращение малолетних…

– Ого какие у тебя мечты! Не надейся!

Злость улетучилась.

– Завтра тут же, в восемь.

Марк ждал ответа. Не дождался. Легко повернулся и зашагал прочь.

Все было бы понятно, если бы Марк был соблазнителем или грязным извращенцем, но он не был ни тем, ни другим. Или все-таки был? Она достала телефон, нашла вчерашнее эсэмэс Емельянова. Он просил прощения. Предлагал встретиться. Говорил, что готов прийти в гости. Была еще смс от Стрельцова. Он ставил в известность, что зайдет вечером, принесет тетради. Мамонт! Давно бы научился Интернетом пользоваться. Была свежая эсэмэска от Трубача. Васёк велел не дурить и забивал на вечер встречу после своих плясок на кочке. Трубач – главный танцор класса, ходит в клуб. То ли румбу отчебучивает, то ли сальсу. Писала Синявина, требовала подробностей и чтобы Агата пришла посмотреть на ее новую прическу. Это вчера. С утра закидала письмами в Сети.

Врет этот Марк из мрака, все у нее нормально. Мать только с придурью, а все остальное о’кей.

Агата шагала по бульвару, ловя себя на том, что хочет оглянуться. А ну как загадочный Марк топает следом и на каждое ее резкое движение прячется за куст? Поливальная машина (в дождь!) заставила прыгать на перекрестке, и Агата все-таки посмотрела назад. Увернулась от пацана на велосипеде. Показалось, что вдалеке мигнула неоновая вывеска.

Марка не было.

Были машины. Они сигналили. Надо было переходить дорогу.

Прикольно, если бы Марк за ней бежал. Но он не бежал.

Скучно. Домой, что ли, пойти? Но там мать, она спрятала ноут с музыкальным центром, оставила пустые слова.

Агата побрела дальше по бульвару. Пускай мать подождет. К вечеру устанет и будет меньше висеть на ушах. Или дело какое себе найдет. И потом – пускай поволнуется. Ей это полезно. Кровь быстрее побежит, на щеках румянец появится.

Дорожки на бульваре делал пьяный, от этого они шли задумчивым загзагом, были сильно растоптаны по серединке, копили в себе расхлябанные лужи. Дорожки загибались за очередной обвисший куст, чтобы, обойдя его, снова изогнуться. А потом бульвар и вовсе стал стремиться от прямоугольника к треугольнику. Он сузился. Рабочий азарт у строителей закончился, а вместе с ним и гравий. В пожухлой траве побежала неширокая, утоптанная старательными подошвами тропка. Она уперлась в очередную улицу, чтобы дальше уже не идти. За дорогой бульвар продолжался невразумительным аппендиксом. Кусты, бордюрчик. Дорожек не было. Вероятно, где-то там бульвар заканчивался.

Агата посмотрела направо-налево, чтобы понять, куда отсюда деваются люди. Кто-то ведь доходит по этой дорожке до заборчика, перелезает через него.

Машина загудела. Слева за обтерханным зданием училища что-то было. Темная громада деревьев и ограда со старомодным каменным основанием. Основание было когда-то оштукатурено и покрашено, но сейчас штукатурка отбилась, являя капитальность сложенной стены. Строилось такое на века.

Машина подавилась сигналом и завелась по новой. Агата побежала через левую дорогу, позволяя водителю кричать ей в спину все, что ему вздумается.

Гаражи. В очередной раз Агата попала в тупик. Честная заасфальтированная дорожка уперлась в высокий забор. Так бывает. Когда идешь, а потом никуда не приходишь. Агата постояла, глядя перед собой. Это был верх идиотизма – дорожка, которая приводит в тупик. Перепрыгнуть нельзя – две высокие стены сходятся глухим углом.

Руки сами сжались в кулаки, захотелось врезать по стене. Но от этого та, конечно же, не сломалась бы. Агата легко ткнула костяшками пальцев в угол и пошла обратно.

А чего удивляться? У взрослых все так.

Агата обогнула старый, присевший от времени гараж, прошла по бордюру, покачиваясь от сквозняка – мимо постоянно проносились машины, зашагала по широкому тротуару, ругая всех на чем свет стоит. И остановилась, поняв, мимо чего идет.

Это было кладбище. Старое уже. Плотно уставленное оградками. Неожиданно! Агата и не знала, что у них есть кладбище. Да еще так близко. Тротуар как раз тянулся вдоль кладбищенской ограды, спиной к ней пристроилась остановка.

Идти дальше расхотелось. Черные столбы вытянули из Агаты раздражение. Кладбище было какое-то бесконечное. Оно громоздилось черной тушей, дышало, смотрело недобрыми глазами. Их там было не очень много, этих надгробий. Больше – покосившихся крестов. Среди заросшей травы проступил свежий холмик, заваленный цветами и линялыми искусственными венками.

Агата попятилась. Пожалуй, она уже нагулялась. Хватит с нее на сегодня. Там уже, наверное, и котлеты готовы. И руки можно помыть горячей водой, а то ведь холодно.

Агата пятилась, боясь повернуться к кладбищу спиной. И чего ее сюда принесло? Давно бы уже дома была. Там мама. Там спокойно.

Ключ в замке повернулся три раза, но ручка не опускалась. Верхний замок – два поворота.

Закрыто на оба замка, значит, никого нет. Агата постояла в темной прихожей, прислушиваясь. Никого. Шевельнулось разочарование – никто не волновался, никто не ждал.

Наступая на пятки, выбралась из кроссовок и, оставив их на коврике, прошла в комнату матери. Внезапная робость заставила остановиться на пороге.

Тишина, темнота, чуть затхло от непроветренности. Вещи словно приготовились пережидать долгую зиму – скукожились, спрятались.

– Мама?

Выглянула в коридор. За дверью ванной тихо. Свет не горит.

– Мама!

На кухне пустой стол. В раковине чисто. С вешалки в прихожей исчезло пальто, но осталась лежать фетровая шляпа, покачивал лапой шарф с полочки.

Агата потянулась к телефону. Сколько мать звонила? Раз пять. Но это утром. Могла оставить записку. Никаких подозрительных листков не было.

Воскресенье, вечер. Куда мать могла пойти? Сроду никуда не ходила, все дома и дома. Либо посуду моет, либо телевизор смотрит.

Агата вернулась в прихожую, посмотрела на брошенные кроссовки.

Хотя, конечно, плевать – ушла и ушла, скатертью дорога! Несколько часов в тишине и то радость. Агата села на пол, привалилась спиной к входной двери. Стены пустой квартиры с осуждением глянули на нее и отвернулись. Вещи натянули на себя одеяла пыли, свет лампочки стал глуше, из ковра полез песок, по углам что-то скрежетнуло. Из-под тяжелой челки Агата смотрела на далекий потолок.