Утоли моя печали - Юлия Вознесенская

— Прими мои соболезнования, Роман, — сказал Дмитрий Алексеевич. — И мою благодарность.

— За что? Лекарство ведь так и не пригодилось…

— Благодарность за то, что девочка умерла спокойной и счастливой. Это не всякому обреченному больному выпадает.

— Наверное, так оно и есть, — сказал Роман.

— И, кстати, о лекарстве. Ты прости меня, что я сразу хочу с тобой говорить о деле. Понимаешь, натулан достать у нас очень трудно, почти невозможно, поэтому многие люди готовы заплатить за него любые деньги. Я могу поговорить с родителями тех детей, которым натулан может помочь, чтобы они заплатили тебе. Ты мне это разрешаешь?

— Дмитрий Алексеевич, а Юле-маленькой, которая лежала в одной палате с моей Юлей, натулан может помочь?

— Да, этой Юле он может помочь. Но навряд ли у ее матери найдутся такие деньги: она простая работница с обувной фабрики.

— Это неважно, мне деньги не нужны.

Давайте подарим лекарство Юле-маленькой. Тем более что у нее сегодня День ангела.

— В самом деле? Ну что ж, это будет замечательный подарок.

— И скажите ей, что это подарок от Юли-большой.

Скажу, Роман, обязательно скажу. Спасибо тебе.

* * *

Лето вдруг испортилось, начались дожди. Роман несколько дней сторожил у морга, ждал, когда мать приедет за Юлей, хотел поехать на похороны, но так и не дождался. Зато промок, простыл и слег с температурой и кашлем. Опять он давился кровавой, почти черной мокротой. «Кажется, Юля, я тебя догоняю!» — думал он. Потом кашель стал утихать, а через неделю ему стало легче, но лечащий врач послала его на рентген, на всякий случай. Сделали рентген — и не обнаружили метастазов в легких. Решили, что произошла какая-то ошибка, перепутали снимки, и сделали еще один снимок — метастазов нет. Провели полное обследование — ни опухоли, ни метастазов.

— Поздравляю, Роман! — сказал очень довольный Дмитрий Алексеевич. — Конечно, мы будем держать тебя под контролем, но можешь поверить моему опыту — ты победил болезнь.

«Любовь наша ее победила…» — подумал Роман, но вслух сказать такое постеснялся.

— Итак, ты на днях покинешь институт и вернешься к музыке, — сказал профессор. — Желаю тебе больших успехов в будущем!

— Дмитрий Алексеевич, а я уже давно передумал: я не хочу становиться музыкантом.

— Кем же ты хочешь стать?

— Я стану врачом-онкологом. Буду лечить детей.

— Ну что ж, учись и становись. А когда закончишь медицинский институт, приходи ко мне — я с радостью возьму тебя в ученики.

Прошли годы. Роман Семенович Осин теперь известный хирург-онколог и работает в клинике профессора Привалова. Он женат, у него четверо детей, старшую дочь зовут Юлей. Профессора Осина по утрам можно видеть в часовне святого целителя Пантелеймона, недавно построенной в больничном саду: он всегда молится перед тем, как идти в операционную. Больные дети его обожают.

16 °СОРТОВ АСПАРАГУСА

Рассказ вдовы

Когда стало ясно, что мой муж уходит, я больше всего стала думать уже о его душе. То есть, конечно, я продолжала делать все возможное и невозможное, чтобы помочь ему вылечиться, надеялась на чудо, но меня очень тревожило, что будет с его душой в Вечности. Готов ли он, не слишком ли обременен грехами, не ожидает ли его что-то страшное — ТАМ?

У нас был чудный духовный отец, меня он понимал и поддерживал, а мужа каждое воскресенье приезжал причащать за час до службы. Володя причащался, а потом мы с отцом Николаем ехали в храм. Муж мой очень сурово постился и вообще за последние месяцы. Сделал такой духовный скачок, что все дивились. Люди приходили к нему не только чтобы навестить, но чтобы поговорить о своих собственных духовных проблемах. Возле него как-то встретились нечаянно два застарелых многолетних врага — и тут же помирились. И кончину Господь дал ему православную: причастился Володя и умер через 20 минут после причастия. Отец Николай только успел от больницы до дома доехать, как я уже позвонила и сообщила о смерти его духовного сына, и пришлось нашему батюшке возвращаться в больницу первую панихиду служить.

Хотите верьте, хотите нет, но первое время мой Володя мне постоянно знаки подавал. Сижу, например, и горюю, что никогда больше не услышу его голос. Потом приходит ко мне мысль заняться разборкой «стенки», чтобы отвлечься. Разбираю, вытираю пыль и вдруг вижу коробку с Володиными магнитофонными кассетами. Он был большой любитель и знаток джаза, а я — нет. Кому-нибудь надо отдать, думаю. Но тут мне вдруг пришло в голову послушать кого-то из его любимых музыкантов, и я взяла коробку и села на диван. Сижу, роюсь в кассетах, выбираю и вдруг вижу странную надпись на одной из них: «Воспоминания об Андрее Тарковском». А муж мой был кинооператор и одно время работал в группе Тарковского.

Я схватила кассету, вставила в магнитофоне включила — и услышала голос Володи! Размножила кассету с его голосом и раздал копии его родным и друзьям.

Примерно то же было с фотографией, то принялась я горевать, что мы не догадались сделать его последние фотографии — не хотели его огорчать. А у него такое дивное лицо стало перед смертью, никогда он таким красивым не был! Но вот не догадались… Сокрушаюсь я, сокрушаюсь, а потом думаю: «Хватит горевать! Надо за дело браться!» А было много — надо было все бумаги разобрать, привести в порядок. Машину свою нашему монастырю завещал, и я взяла папку с машинными бумагами — и вдруг нахожу фотографию, пришпиленную к точку, на котором написано: «Сделать на права». А это у него было недолгое улучшение где-то за два месяца до смерти, и он тогда заметил, что у него права кончаются: понимала, что это — пустое, но он пошел, сфотографировался. На фотографии было его новое, духовно преображенное лицо. Увеличила, сделала большой портрет.

Но это все присказки, а рассказать-то я хотела вот что. Через несколько месяцев мы с моим братом и старинной моей подругой поехали в большое паломничество по монастырям. Это было в 1996-м году. Побывали мы в Сергиевом Посаде, в Ниловой и Оптиной пустынях, в Шамординской обители, в Борисоглебском и Пафнутьево-Боровском монастырях, а закончили Псково-Печорской Лаврой и поездкой к отцу Николаю Гурьянову на остров Залита. Дивное было паломничество! И везде, во всех монастырях, во всех храмах, я подавала за мужа годовые поминания, делала от его имени пожертвования (все монастыри тогда еще стояли в лесах) и много денег раздала бедным старушкам с просьбой молиться «за раба Божия Владимира». Не помню уж точно, сколько денег я тогда раздала, но много.

И вот я вернулась из паломничества домой. Сходила на кладбище, конечно, поплакала. Ночевать потом пошла к сыну с невесткой, они недалеко от кладбища жили, а назавтра мы должны были с моими внучками идти на службу в храм. Меня уложили у них в комнате на раскладушке: и вот под утро сквозь сон слышу, как кто-то осторожно садится у меня в ногах на раскладушку. Кто-то из девочек проснулся и боится меня сразу разбудить, думаю я, и открываю глаза… И в ногах вижу сидящего моего Володю! Не очень ясно вижу фигуру в какой-то ослепительно бело: одежде, но лицо вижу очень хорошо. И лиц это сияет и полно невыразимой любви. «Володька!» — шепчу я радостно, а он кладет мн руку на руку и говорит: «Тихо! Закрой глаза — и я послушно глаза закрываю. — Я пришел поблагодарить тебя за все, что ты дл меня сделала». Я спрашиваю: «А ты где, Волеодя?» — «я там, куда ты и хотела меня отправить». «В Раю?» — «Да». «А как там, Володенька? Расскажи!» — «Хорошо, очень хорошо. Н рассказывать нельзя. Закрой глаза и спи». — «Ну, пожалуйста! Хоть чуть-чуть!» Он тихонько засмеялся и говорит: «Там одних аспарагусов сто шестьдесят сортов! А теперь — спи!» Пожал мне руку и исчез, а я мгновенно уснула. Просыпаюсь через какое-то врем и чувствую, что моя рука лежит на том же месте и она теплая-теплая, как будто муж только что снял с нее свою руку…

Тут требуется некоторое пояснение. Дело в том, что я очень люблю растения, цвет и много о них знаю, а Володя мой в этом о ношении был чудовищный профан. Для него все растения делились на две группы: те, которые ему нравились, все назывались одни словом — «петунья», а те, что не нравились, — «спорынья». Увидит новый цветок и говорит: «Опять какую-то спорынью в дом притащила!» Или наоборот: «О, какая славная петунья!» А тут вдруг — «аспарагусы». Очень это меня удивило.

Обрадованная, я растормошила девочек, велела им одеваться и ехать в храм без меня, а сама вскочила на велосипед и помчалась в цветочный магазин, купила самый роскошный букет, какой там нашелся, и отвезла на Володину могилку. Кладбище, на котором он лежит, кстати, возле самого нашего храма Святых Новомучеников и Исповедников российских, а его могилка — прямо напротив входа в храм.

После службы я иду к отцу Николаю, рассказываю ему свое виденье и спрашиваю, как к этому относиться «А что вы чувствовали?» — спрашивает отец Николай. «Огромную и тихую любовь его ко мне, свет и покой». Он подумал и говорит: «Любовь и покой? Вот и принимайте спокойно». Но у меня еще одно сомненье было: «А как же аспарагусы, отец Николай? Он же в этом ни бум-бум при жизни был!» Отец Николай засмеялся и говорит: «А там все быстро учатся!»