Маленькая Обитель - Пьер Пежю

Чаще всего Этьен Воллар сидел в глубине своего магазина. Как гигантский паук в центре паутины. Каждый день, поскольку жил в старой квартире, расположенной непосредственно над лавкой Глагол Быть, он спускался и продавал книги. Каждый день, по крайней мере до несчастного случая, книготорговец Воллар приходил и усаживался у ложа литературы. Она плохо дышала. Пылала. Но все же дышала.

Долгое время он умел угадывать признаки, подхватывать новости, но теперь, — говорил он, — то, что меняется, меняется не так, как прежде. Смехотворные изменения, которые ничего не меняют. Однако за лавиной текстуального товара, потоком недолговечной продукции, которую с иронией можно было назвать «книгами», в толпе пишущих личностей, называвших себя писателями, книготорговец все еще искал и всегда находил редкий минерал, обладающий стойкостью и крепостью. И его память, как и тело, разбухали.

В этот вечер, стоя на маленькой площади напротив освещенных витрин, Воллар никак не мог толкнуть дверь своего магазина. Невозможно появиться таким, забрызганным грязью, расхлябанным, но главное, невозможно объяснить что бы то ни было. Он не мог войти, пройти среди книг и объявить, просто так, нахмурившей брови мадам Пелажи или Бонкассе, которому на все было наплевать, кроме того, что происходит в книгах: «Знаете, вчера в пять часов на улице я сбил девочку!» Нет. И тогда он углубился в черный проход, ведущий в его квартиру.

II

Первая встреча

Мне очень мало известно о жизни Этьена Воллара. Огромные провалы. Большое сомнение. Чтобы рассказать об этом человеке, мне пришлось обратиться к старому романному приему, вызывающему у меня отвращение. Но я уже вовлечен, как будто проснулся в открытом море на борту корабля-призрака, который раскачивают, подбрасывают, подгоняют разные течения. Дурнота и тревога.

Дело в том, что история Воллара впилась в мой мозг когтистыми лапами и зубами, хоботом и ногтями… Я, конечно, представляю его себе до несчастного случая, среди книг, в старом квартале того города, где я только что получил должность. Но я вижу его также ребенком, соприкоснувшимся на миг с моим собственным детством, вижу еще молодым, несколькими годами позже. И отчетливо слышу громкий крик Воллара в ночи, на горе у Обители, слышу его по ночам, когда лежу, не сомкнув глаз.

Существует также кошмар, что часто снится мне: я нахожусь в автомобиле, который уже не контролирую, а мои ноги слишком малы, чтобы дотянуться до педалей, я один за рулем и вот-вот собью фигурку, воплощение хрупкости с фарфоровым личиком и огромными испуганными глазами.

Случается, я задумываюсь о тысячах книг, среди которых жил Воллар, о текстах, с детства запечатлевшихся в его великолепной памяти. По сей день, открывая наугад книгу из моей библиотеки, я порой медленно прочитываю отрывок, будучи уверен, что Воллар мог бы процитировать его, продекламировать эти строчки, с жаром выговаривая каждую фразу или позволяя словам попросту изливаться с некоей небрежностью в отношении смысла, лишь бы полностью сохранилась звуковая гамма.

Я похож на живьем сгоревшую кошку,Я раздавлен колесами большого грузовика,Повешен мальчишками на фиговом дереве,Но у него еще есть по меньшей мере шесть из семиПоложенных ему жизней,Как у змеи, превращенной в кровавое месиво,У угря, съеденного наполовину…

В очередной раз расставляя свои книги, я сказал себе, что, в конце концов, тоже хотел бы стать книготорговцем, проводить самую светлую часть моего времени в обществе писателей. Открывать их, предлагать для прочтения, помогать им продавать себя, способствовать этой великолепной проституции, участвовать в реализации такого товара. Делец, спекулирующий литературным наркотиком. Книготорговец конца века.

Кто узнает в не столь уж отдаленном будущем, чем являлись для подобных мне людей эти книготорговцы и книжные магазины? Какое значение имело для большого или маленького города само наличие таких мест, куда можно было войти с надеждой на открытие. Кто вспомнит о безмятежной радости тех, кто проникал в эти чертоги, пропахшие бумагой и типографской краской? О том, как склонялась голова, чтобы разобрать новое название, затем другое, имена известных или незнакомых авторов, чтобы заметить признаки или бесспорные указания на светлых обложках? «Подлинным читателем может быть только читатель задумчивый». Кто вспомнит о манере класть указательный палец на верхний обрез томика, чтобы отодвинуть его назад, притянуть к себе, открыть, просмотреть. Прочитать четвертую страницу обложки. Стоя среди шороха переворачиваемых страниц, обнаружить несколько слов, которые, кажется, обращены именно к тебе. Неожиданная истина, черным по белому. Сокровенная близость. Тихая музыка.

В глубине лавки книготорговец держится незаметно. Необходимая скромность. Это он подготовил встречу, он расположил книги в определенном порядке, показал их, приблизил. Это он царит в лавке, он пастух, хранитель литературного стада, который много знает об особых склонностях и вкусах своих клиентов. Зачастую именно он обнаруживает первым великий текст, находит нужные выражения, чтобы поговорить о словах, назначает цену, разумеется смехотворную, на то, что считает бесценным.

Неужели поэтому меня так сильно занимает Этьен Воллар? Кто он, книготорговец или плохой водитель? Или книготорговец, способный задавить? Человек, обладающий невероятной памятью? Или живая библиотека, которой он был всю свою жизнь? Человек, согнувшийся от тревоги и несчастья? Однако я на него не похож. Я не высок ростом, не грузен, не одинок, не обладаю сверхпамятью и давлю детей только в кошмарных снах. Память у меня не слишком хорошая, из-за чего я вынужден перечитывать, проверять ссылки и информацию в собственной библиотеке, я веду довольно тихую жизнь и активно занимаюсь интеллектуальным трудом.

Я познакомился с Волларом очень давно. Его детство пересеклось с моим. Позднее, очень скоро, я опять встретился с ним, но лишь совсем недавно побывал в его магазине, незадолго до того, как он сбил девочку. В тот день Воллар меня не узнал. А я не представился. Был случайным клиентом. Он сидел за большим серым столом, заваленным книгами и бумажками. Я видел, как он убирает купюры и чеки в коробку из-под сигар. Мы ничего не сказали друг другу. Теперь история Воллара, как большой недоношенный ребенок, требует появления на свет. Все во мне сжимается, чтобы вытолкнуть его. И одновременно все удерживает внутри.

Когда он впервые предстал передо мной, я находился в классе. Разумеется, не в первом ряду, но затерялся где-то среди сорока мальчишек тринадцати и четырнадцати лет, собравшихся в зале самого старого лицея Лиона. Это было осенним утром, через несколько недель после начала учебного года. Меня, должно быть, одолевал сон, болело сердце, и все, что мог объяснить учитель математики, высокий худой человек с блестящим черепом, набивавший карманы своей серой блузы разноцветными мелками, не избавляло меня от скрытой сонливости в этой удушающей жаре, которая после крепкого уличного мороза позволяла мне немного продлить ночь.

Дверь неожиданно открывается. Сорок фигур вскакивают под грохот отодвигаемых стульев. Вошел директор лицея, у него очень седые усы и темно-синий костюм в тонкую полоску. Он пожимает руку преподавателю, поворачивается к нам и говорит, что впредь в нашем классе будет сорок один ученик, потому что он пришел, чтобы представить нам нового товарища. Мальчик не смотрит на нас. Руки мешают ему. Он уже сейчас выше директора и толще. На нем — толстая куртка из черного бархата, короткие брюки, закрученные носки… Круглые щеки, круги под глазами. Длинные толстые ляжки, огромные, очень красные колени, большой лоб, но главное, этот костер на голове, шевелюра ярко-рыжего цвета, подлинно рыжего, совсем без желтого оттенка.

«Освободите место для месье Воллара», — пришлось сказать директору. Опять грохот, скрежет стульев, и сразу он оказывается среди нас, такой внушительный, заметный. Безо всяких оснований многие подумали, что по каким-то неведомым причинам к нам перевели не совсем нормального мальчика, во всяком случае, очень отсталого. Он выглядит намного старше нас. Урок возобновляется, но каждый тайком наблюдает за новичком, который внимательно слушает преподавателя с расцвеченными пальцами. Он один, кажется, занимает по меньшей мере два или три места. У него очень живые глаза, взгляд, с которым никто не желает встретиться.

Когда преподаватель спрашивает, понятен ли ему урок, он шепчет «да», кивнув головой. Почему же, при том, что ученик ничего еще не сказал и не сделал, это «да» вызывает взрыв смеха?

— Там, где вы находились, месье Воллар, вы изучали математику?