После пожара - Уилл Хилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Толпа постепенно расходится, двор наполнен оживленным гулом. Я не удивлена: прошло больше двух лет с тех пор, как Легион в последний раз пополнялся иначе как за счет новорожденных. Нейт перекидывает вещмешок через плечо и, широко улыбаясь, подходит ко мне.
– Мунбим, – говорит он. – Красивое имя.
Забери меня, Господи. Просто дай мне Вознестись, ведь ничего слаще этой минуты в моей жизни уже не будет.
– Спасибо, – выдавливаю я и вдруг совершенно четко понимаю, до чего нелепый у меня голос: тоненький, неровный и скрипучий, как у кошки. Почему же раньше никто мне об этом не сказал? Я всерьез задумываюсь о том, чтобы впредь вообще не раскрывать рта, однако внутренний голос – по-моему, в нем слышится добродушная усмешка – советует мне успокоиться. Я набираю полную грудь воздуха и указываю на север: – Нам туда.
– Веди, – говорит Нейт. – Там же есть горячая вода и ванна?
– Это всего-навсего деревянная коробка, – отвечаю я. – Там есть кровать. Может, парочка полок.
Нейт смеется, и внутри у меня все плавится.
– Мы с тобой подружимся, – говорит он. – Уже вижу.
После
– Когда именно Нейт Чилдресс прибыл на территорию Базы? – спрашивает доктор Эрнандес.
Я морщусь.
– Мне не нравится это слово.
– Территория?
Киваю.
– Извини, – говорит он. – Больше не буду его употреблять.
– Спасибо, – благодарю я.
Он что-то пишет в одном из блокнотов.
– Так когда пришел Нейт?
– Два лета назад.
Доктор делает еще одну пометку, после откидывается на стуле и улыбается мне.
– Мунбим, почему ты решила рассказать об этом?
– Вы вроде бы говорили, что можно рассказывать о чем угодно?
– О чем угодно, да. Просто хотелось бы знать, счастливое ли это воспоминание.
Я задумываюсь. Все мои воспоминания запятнаны тем, что случилось позже, все испачкано, искажено, изуродовано, однако я пытаюсь вспомнить, какие чувства испытывала в тот день, когда появился Нейт, что чувствовала на самом деле и как радовалась, когда отец Джон возвестил, что Нейту позволено остаться.
– Да, – наконец подтверждаю я. – Это счастливое воспоминание.
– Почему?
– Потому что Нейт был моим другом.
Мы долго сидим в тишине. Доктор Эрнандес смотрит на меня с легкой полуулыбкой, а я гадаю, рассказала ли то, что он хотел услышать, устроила ли его моя история – хотя бы пока. Отец Джон ревет и беснуется у меня в голове, проклиная за любые разговоры с Чужаком, да к тому же с мозгоправом, а доктор продолжает внимательно глядеть на меня, его улыбка вполне искренна, и мне трудно понять, о чем он думает. Полагаю, он нарочно так себя ведет, но меня это все равно раздражает. Наконец после затянувшегося молчания – не слишком приятного, однако и не то чтобы тягостного – он опускает взор на часы.
– Немного рановато, но, думаю, на сегодня закончим, – говорит он. – Если ты, конечно, не против.
Я стараюсь не выказать нахлынувшего облегчения.
– Не против, – говорю я.
– Но прежде, чем мы расстанемся, я должен задать еще один вопрос, – продолжает он. – Скажи, пожалуйста, где именно на терр… на Базе ты жила?
– Это вам зачем?
– После того как пожар потушили, мы собрали в жилых помещениях уцелевшие личные вещи и хотели бы по возможности вернуть их владельцам.
Сердце взволнованно стучит у меня в груди.
– Что вы нашли?
– Имеешь в виду что-то конкретное?
– Нет, – вру я.
– Так где именно ты жила?
– Девятый корпус. Квадратное здание на юго-западе. Моя комната располагалась в западном торце, у самого забора.
Доктор Эрнандес кивает, делает запись в блокноте. Когда он поднимает глаза, то снова улыбается.
– Я доволен нашим прогрессом, – признается он. – По-моему, это отличный старт. Тебе следует гордиться тем, как ты провела сегодняшнее утро, и тем, что ты нашла в себе силы задавать вопросы и отвечать на них. В дальнейшем это будет крайне важной частью процесса. Что ты чувствуешь по этому поводу?
– Ничего, – говорю я, и это чистая правда.
– Понимаю, – произносит доктор. Уверена, он действительно так считает, хотя на самом деле ничего понимать не может. – На будущее желательно, чтобы наши сеансы длились полный час, но сегодня об этом не стоит беспокоиться. Тем не менее я бы хотел, чтобы мы встречались каждое утро. Что скажешь?
– Разве у меня есть выбор? – спрашиваю я.
Он улыбается.
– Разумеется есть. Но установленный распорядок – очень важная штука и… что?
Я улыбаюсь. Просто не могу сдержаться.
– Ничего.
Он слегка склоняет голову набок.
– Точно?
– Точно.
– Хорошо, – говорит доктор, хотя я вижу, что он мне не верит. – Как я уже сказал, на нашем пути к цели крайне важен распорядок, и, не сомневаюсь, мы оба хотим, чтобы ты покинула эти стены как можно скорее.
Аминь.
Киваю.
– Отлично. Хочешь еще о чем-нибудь спросить напоследок?
Секунду-другую я размышляю. Оказывается, хочу.
– С моими Братьями и Сестрами вы тоже разговариваете?
– Меня закрепили за тобой и еще двумя выжившими. С остальными шестнадцатью работают мои коллеги.
– С кем?
– Не понял – что?
– С кем вы общаетесь помимо меня?
– Боюсь, это конфиденциальная информация. Однако на другом сеансе, в котором я хочу попросить тебя поучаствовать, ты легко это выяснишь.
– Что еще за другой сеанс? – хмурю брови я.
– Мы с тобой будем встречаться каждое утро в десять, после завтрака, – поясняет доктор Эрнандес. – Твой ланч по расписанию в половину первого, а после него я приглашаю тебя к участию в сеансе КСВ – контролируемого социального взаимодействия.
– Что это такое?
– Вид групповой терапии. Он позволяет мне и моим коллегам наблюдать за общением людей, переживших травматичный опыт, и создает пространство для органичного развития их взаимодействия в контролируемых условиях.
Я таращусь на доктора. Как много непонятных слов.
– То есть на этом сеансе буду я, вы и все ваши коллеги?
Он улыбается и качает головой.
– Не совсем.
Ровно в двенадцать тридцать сестра Харроу приносит ланч. Сегодня он состоит из мясного рулета с картофельным пюре, политым ярко-красным соусом, сладким, как карамель, однако я действительно проголодалась, поэтому усаживаюсь за стол и ем, одновременно размышляя о докторе Эрнандесе.
Я ему не доверяю. Несмотря на то что какая-то часть моего сознания пылко и отчаянно жаждет этого, доверять ему я попросту не могу. Само собой. Но не потому, что он Чужак, – хотя это по-прежнему первое, что приходит мне в голову, когда я о нем думаю. Причина вот в чем: я не понимаю – сейчас, в эту минуту, – чего ему надо.
Я хочу верить, что у него нет иных целей, кроме как помочь мне
