Емеля с печи .Обобщенный портрет - Саад Минкаилов

Есть на первых порах родительский инстинкт и любовь к своим детям, которая тянется до подросткового возраста. Дальше дети разъезжаются в "поисках счастья". Почитание родителей, сыновний долг, что проповедует любая религия, любая культура, для русского малозначимая абстракция. Понятия "забросил родителей" вообще не существует. Годами сын или дочь могут не навещать своих престарелых родителей, но если они успевают приехать на их похороны и устроить пьянку для окружающих – это считается "уважил". Муж, живущий с женой в доме у тестя, обыденная картина. Здесь не существует щепетильности, и не опасаются насмешливых вопросов, типа: "Кто за кого вышел замуж?".

Муж, который "под каблуком" является темой шуток и анекдотов у многих народов. Но при этом и муж ведет себя как хозяин положения и жена прилюдно не очень афиширует своим внутрисемейным лидерством. Поведение обусловлено обоюдным стремлением супругов, сохранить лицо семьи. У русского, быть придатком собственной жены не является чем-то зазорным. Сказать своим друзьям или собутыльникам "жинка не разрешает" значит привести убедительный и неоспоримый аргумент. Это наиболее благоприятная версия семейных взаимоотношений.

Все это в том случае, если родители не алкоголики, если отец не насилует своих малолетних дочерей, если малолетние дети, не выдержав родительской жестокости, не убегают куда угодно лишь бы подальше от дома, если жена не зарубит мужа топором (или наоборот, он ее).

"Зарубить топором" встречается в русской семье в самых различных вариациях. Чаще всего сын отца. Власть демонстрирует свое снисхождение к "бытовым преступлениям" и отцеубийца обычно выходит через четыре года. Если объяснить, что все это было "по пьянке" – значит предъявить индульгенцию, которая сводит почти на "нет" и без того вялое общественное порицание.

Иваны, не помнящие родства и не знающего отца, нормальная картина русской жизни. Но так было не всегда. Психология крепостного массы стала доминирующей в русском обществе после революции 17-го года. В царской России семейная культура с соблюдением религиозных и фамильных традиций имела место среди дворянства и интеллигенции. А также среди казачества. В основном среди терского и кубанского казачества. Что стало с дворянством и интеллигенцией после прихода большевиков общеизвестно. Но в первую очередь революционная еврейская верхушка постаралась отомстить казакам, ликвидировав их как устойчивое сословие, вокруг которого могут объединиться русские. Большевики на половину опустошали казацкие станицы под разными предлогами, проводя масштабные репрессии. И заполняли освободившиеся места мужицким населением из российской глубинки.

Дурная трава быстро растет. В течение одного-двух поколений в принципе был разрушен патриархальный уклад казачьей семьи. Молодежь, на фоне социалистической пропаганды охотно усваивала советское безбожие и мужицкие манеры, не отягощенные семейными приличиями. Это и был крах казачества. От него остались только воспоминания.

(Возрождение казачества сегодня, пожалуй, также проблемно как восстановление Новгородского вече. Помимо того, что власть не желает давать казачеству государственный статус, не малое значение имеет преобладание мужицкого менталитета среди современных казаков. Поэтому попытки, "возродить" ограничиваются костюмированными собраниями. Лампасы, папаха, водка и разговоры. В добавок целенаправленное моральное разложение общества намного масштабней и разнообразней, чем слабые и неорганизованные попытки людей отыскать для себя нравственный стержень).

Сильное государство немыслимо без устойчивой семьи. Спрашивать, что здесь первично, все равно, что спросить – первичен орган или клетки, составляющие этот орган. Поэтому в Советском союзе уделяли много внимания формированию новой советской семьи, в которой прививались ценности полезные для партии и государства. Какие бы людоеды не становились у руля государства, они вынуждены декларировать понятия: "истина", "справедливость", "всеобщее благо", т.е. прибегать к категориям общечеловеческой морали. Иначе не возможно существование самого государства.

КПСС вынуждена была культивировать среди советских граждан общепринятые моральные ценности, сдобренные совдеповскими прибаутками. Преподносилось это как новая мораль и некий духовный маяк для человечества. Советская мораль серьезно воспринималась только среди школьников, учителей, пионервожатых и музейных работников. Для всех остальных "трудящихся" это была словесная ширма на профсоюзных собраниях.

Естественно, что моральные традиции нацменов преподносились как "пережитки прошлого" и эталоны нравственности черпались из русской классической литературы. (Княгиня Волконская, поехавшая за своим мужем-декабристом в ссылку, воспевалась как символ величайшего самопожертвования, как героиня, перед которой Жанна д'Арк выглядела жалкой выскочкой. Помню, как мы в старших классах писали сочинения о подвигах русских женщин и никак не могли взять в толк – почему для женщины поехать за своим мужем – великий подвиг. Имея возможность поехать за своим мужем, ни одной женщине мусульманке и в голову не пришло бы, остаться дома. Впрочем, и в католической Европе выполнение данного перед алтарем обязательства "быть рядом и в радости и в горести" не возводили бы в ранг подвига. Хотя сегодня нельзя отрицать, что жизнь русской женщины нужно приравнять к подвигу. Условия существования скотские, дети висят на ней, опереться не на кого. При этом хочется остаться женщиной и найти счастье в браке. Но здесь "прилавок" почти пустой. Надо выбирать между какой-нибудь инфантильной размазней или вечно пьяным психопатом).

Крах в экономике, политике, социальных реформах можно объяснить бездарностью людей пришедших к власти (отчасти оно так и есть). Но это не объясняет, почему и с какой целью, впервые в российской истории, ВЛАСТЬ целенаправленно, последовательно разлагает семью и мораль. Буд-то, опасаясь, что государство может восстановиться! За короткий период времени, буквально на глазах, НАЦИЯ РАБОВ ПРЕВРАТИЛАСЬ В СТАДО РАБОВ.

О былинных героях, о жэкэхашных страданиях в Мухосранске и о смелости Познера

В отношении русского менталитета существует много заблуждений как со стороны простых представителей других наций и народов, так и со стороны многих известных политиков. Это можно вычислить по тем акцентам, на которых последние строят свои публичные выступления. О так называемой русской интеллигенции и говорить не приходиться – у них вообще по определению не может быть критического отношения к русскому мифотворчеству.

Одно из наиболее распространенных заблуждений это мнение о том, что русские, якобы, СКОРБЯТ И ПЕРЕЖИВАЮТ ЗА ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ПОТЕРИ, которые они когда-либо несли или несут в настоящее время. Русскому мужику это настолько "до фонаря", что это можно приписать к одной из уникальных составляющих его "загадочной" души. Даже московские евреи иногда путают иерархию ценностей русского мужика с общечеловеческими представлениями.

Так, к примеру, в полемике со сталинистами реформаторы на их взгляд приводят железный аргумент – "десятки миллионов погибших, репрессированных". Для усиления слезовыжимательного эффекта добавляется рассказ о сотне (какая невидаль!) задавленных москвичей во время похорон вождя. Начхательная реакция оппонентов воспринимается как тоска по "железной руке".

Возможно это и так, но только отчасти. Главная причина отсутствия слезы, это давнее, внутренне присущее русским БЕЗРАЗЛИЧИЕ к своим потерям. Барин, царь, генсек имеет право распоряжаться их жизнями как заблагорассудится. Таков давнишний негласный уговор. И когда кто-то пытается показать русским, что они никакой выгоды от войны не имеют, кроме цинковых гробов это "выстрел мимо цели" и одновременно "телеграмма не по адресу". Их жизнь никогда не была в их введении. Здесь мы имеем тот вид заблуждения, когда бесконечные разговоры о построении гражданского общества воспринимаются как некий свершившийся факт и идет апелляция к здравому смыслу и гражданскому чувству нации (т.е. к тому, чего не существует в природе русских).

Нам могут резонно возразить: "Но ведь скорбят же по десантникам, уничтоженным на высотке в Аргунском ущелье? Скорбят же по морякам-подводникам "Курска"?". Да, правда. Но здесь проступает еще одна особенность русского характера – они дружно скорбят, если сверху поступает указание – "когда и по какому поводу необходимо скорбеть". Скорбь по десантникам это не сожаление о человеческих потерях (здесь искренне скорбят только родственники), а это в первую очередь ритуальная акция в поддержку русского мифа, а если конкретней, мифа о "непобедимой русской армии".

Как правило, части 150-ти тысячной регулярной армии в сражении против 2-х тысяч чеченских бойцов постоянно должны оказываться в меньшинстве. Иначе, какой это героизм? И вот в очередной "день памяти" мы узнаем, что 84 десантника пали, но при этом "уничтожили свыше 700 боевиков (?)". Но это еще, куда ни шло! Помнится во время торжественного празднования первой годовщины, какая-то женщина с патриотической сталью в голосе чеканила с экрана, что каждый из них (десантников) "уничтожил до 40 чеченских бандитов". Если прорывалось по ущелью около двух тысяч "бандитов", а простой арифметический подсчет дает нам 3360 убитых "бандитов", то это конец войне (?)… Но не конец русской сказке.