Месть Бела - Джеффри Арчер

И лучше бы он этого не делал.

Потому что каменные неровности неожиданно оказались тысячами, миллионами мелких грубоватых барельефов – накладывающихся, наползающих один на другой, сплошь покрывающих бесконечную каменную поверхность. Люди и демоны, звери и чудовища, создания земли и порождения темных сил сплетались друг с другом, ласкали друг друга, отрывали друг у друга куски плоти, совокуплялись… Больше Конан по сторонам не смотрел. И – против воли – шел все дальше и дальше. И с каждым шагом ужас его нарастал, наполнял душу душной липкой мглой, выплескивался через край, сжимая горло и не выпуская рвущийся наружу вопль.

Но киммериец готов был вечно брести по мрачному коридору, ночь за ночью, всегда, до последнего вдоха… лишь бы так и не достигнуть роковой цели, где его ждал, откуда его звал некто.

Однако на четырнадцатую ночь он окончил свой путь по призрачному подземелью.

Он достиг двери, что преграждала дальнейшее продвижение – двустворчатой, толстой, дубовой, полукруглой, как и сам коридор… Там, за этой дверью, его ждали, он знал это.

Сон оборвался.

Конан помолчал. В горле пересохло, и он, не спрашивая разрешения, долил себе в кружку вина. Выпил мелкими глотками до дона.

Молчал и Симур, сдвинув кустистые брови к переносице.

– Наутро я проснулся отчего-то совершенно спокойным, – тихо продолжал киммериец. – Нет, страх не исчез… но человек ведь ко всему привыкает, – даже к страху, не так ли? Я разозлился. На себя. Я подумал просто: хватит. Пора кончать с этим мучением. Чего зря тянуть? Войду в дверь эту треклятую, а там будь что будет. Погибну или нет – плевать. Зато пытка прекратится. И стал с нетерпением ждать вечера. Даже не выходил никуда из своей комнаты.

Глава четвертая

А за таинственной дверью обнаружился небольшой полутемный зал с низким потолком, под которым, скрывая его форму, клубился зеленоватый светящийся дым. Лишь изредка дым местами рассеивался, и взгляду киммерийца открывались влажные, сочащиеся густой слизью сталактиты, похожие на клыки исполинского чудовища…

– Ага, – послышался гулкий, напоминающий угрожающий вой ночного зимнего ветра в дымоходе, голос. В нем этом не было злобы – одно лишь чувство удовлетворения. – Вошел все-таки. Значит, ты не совсем пропащий…

Конан с трудом оторвал взор от завораживающе медленного кипения дыма под потолком. Посреди зала лежала большая гранитная плита, иссеченная множеством трещин; на плите стоял грубый каменный стол и два каменных же кресла; в одном из кресел восседал человек. Но – человек ли?

Мужчина то был, женщина или же нечеловечьего облика выходец из глубин Подземного Мира, понять Конан не мог: существо куталось в просторное черное – чернее бездны – одеяние с капюшоном, в тени которого скрывалось его лицо (или морда?).

– Давай-давай, Конан, подходи ближе, не трусь, – продолжало существо. – Ты ведь ждал встречи со мной, не так ли?

На негнущихся ногах киммериец приблизился к плите. И остановился:

– Я тебя не знаю, – хмуро сказал он. Существо рассмеялось – лающе, хрипло, отрывисто:

– Как же, не знаешь! Не обманывай себя, Конан. Не ты ли проклинаешь кого ни попадя моим именем? Не ты ли возносишь мне хвалу, когда удается выйти сухим из воды после очередного воровского дельца? Кто должен, по-твоему, оберегать и хранить всю вашу воровскую братию?

Конан судорожно сглотнул. Только одна мысль билась в его голове: «Это сон, это всего лишь сон…» Где-то в глубине души он знал, что все происходящее с ним за последний месяц – это кара, наказание, возмездие за его опрометчивый поступок, за осквернение хранилища в храме. В душе он с самого начала был уверен, что боги не простят его…

Какой-нибудь маг, какой-нибудь демон могли, конечно, наслать на Конана чары, одурманить, очаровать его и выдать себя за бога… но все равно некая частичка разума воина тревожным колокольчиком сообщила бы ему, что это обман, что он имеет дело с обыкновенным – волшебным или потусторонним, не важно, все равно обыкновенным – злодеянием… А от сидящего напротив существа веяло такой силой, таким могуществом, что северянин ни на миг не усомнился: перед ним именно он, бог, Покровитель воров.

– Вижу, ты меня признал. – Бел удовлетворенно откинулся на спинку каменного кресла. Коротко хохотнул. – Так что же ты встал столбом, друг мой Конан? Будь вежливым гостем: проходи. Составь мне компанию.

Киммериец, не в силах пальцем шевельнуть от охватившего его ужаса, и в самом деле застыл на месте: духу не хватило ни сделать шаг вперед, ни бежать отсюда сломя голову… Однако ноги более не подчинялись ему. Повинуясь чужой желанию, они заставили варвара подняться на плиту и согнулись в коленях перед вторым креслом. Волей-неволей Конану пришлось сесть. Он поерзал, устраивая меч в заплечных ножнах поудобнее.

– Так-то лучше, – заметил Бел. И замолчал – будто ждал ответных слов.

Конан не знал, какие нужны слова. Слова извинения? Или слова почтительности, преклонения?

Взгляд невидимых во мгле под капюшоном глаз сверлил его, выворачивал наизнанку, просвечивал насквозь, как утреннее солнце просвечивает сквозь завесу комнатной пыли,

И ему остро, нестерпимо захотелось проснуться, увидеть реальный мир, прищуриться на успокаивающую яркость нового дня… Однако он не мог. Хотел, но не мог. Он перестал быть хозяином и творцом своей судьбы.

– Я… – начал Конан. Запнулся. Прочистил горло. Нет, что-то он должен сказать, как-то оправдаться перед богом, но не понятия не имел – что и как. – О Бел, я… никогда, не думал, что ты… такой.

– Какой – такой? – живо поинтересовался Бел. – Я все-таки бог, друг мой Конан. Я могу быть каким угодно. В зависимости от настроения и ситуации. А мое настроение и нынешняя ситуация таковы, что… Г-хм… По сути, подземный коридор и скрадывающий фигуру и лицо плащ ничем не хуже прочего. Я – покровитель воров; тьма – моя одежда, многоликость – мой щит, хитрость – мое оружие… Хочешь, я предстану перед тобой в образе ослепительной красоты девы, от одного взгляда на которую ты забудешь обо всем на свете?

Не дожидаясь согласия или протеста, Бел шевельнулся в своем кресле, и капюшон сам собой упал с его головы. Но вместо лица обещанной девы киммериец увидел лишь клубящуюся тьму, из которой на него глядел один-единственный, желтый, с черным вертикальным змеиным зрачком глаз. И столько холода, столько нечеловечности было в этом взоре, что северянин, невольно отпрянув, вскрикнул.

В следующий миг капюшон таинственным образом снова оказался на месте, и варвар услышал спокойное: