Скряга Скрудж - Чарльз Диккенс

   Несказанно было удивление Скруджа, когда он вслушивался в завывания ветра и вдумывался в этот ночной полет над неведомыми, таинственными как смерть, безднами, — несказанно было удивление Скруджа — при чьем-то, вдруг раздавшемся, веселом хохоте. Но удивление его преступило всякие границы, когда он узнал хохот своего племянника, и сам очутился в светлой, теплой, сверкающей чистотою комнате. Дух стоял с ним рядом и глядел на племянника нежно и любовно.

   — Ха! ха! ха! — заливался племянник Скруджа. — Ха! ха! ха!

Если бы вам, против всякой вероятности, случилось познакомиться с человеком, одаренным способностью смеяться, ото всей полноты души, — более и задушевнее скруджевского племянника, я скажу вам одно: неотступно просил бы я вас представить вашему знакомому и меня. Сделайте милость, представьте меня. Очень счастливая, правдивая и благородная идея была у судьбы — вознаградить человека, за все его заразительные болезни и печали, еще более заразительным и неотразимо веселым смехом.

Итак, племянник Скруджа хохотал во всё горло; хохотали ото всей души и жена его и приятели: «Ха-ха-ха!»

— Честное слово! — крикнул племянник, — он мне сказал, что святки — пустяки, и, поверьте, он сам крепко убежден в этом!

   — Тем стыднее для него, Фред! — заметила с негодованием нареченная племянница Скруджа.

   Вообще — ведь женщины ничего не делают вполовину и за всякое дело принимаются не шутя.

   Племянница — она же и супруга племянника Скруджа, была мила, т. е. в высшей степени мила, с очаровательной головкой, с простодушным, искренним выражением лица; и при этом — что за увлекательная улыбка, что за живые искрометные глазки!

   — Большой чудотвор — мой старик! — продолжал племянник. — Спору нет, мог бы он быть несколько пообходительнее: но его недостатки наказываются сами собою, и мне против него сказать нечего.

   — Кажется, он очень богат, Фред?

— Э! да что толку в его богатстве, моя милая? Богатство ему ничего не приносит: он не может быть полезен не только другим, даже самому себе. У него нет даже удовольствия подумать… ха-ха-ха! — что вскоре нас же придется ему наградить.

   — Я его терпеть не могу! — сказала племянница. Сестры — ее и прочие дамы согласились с ее мнением.

   — О! Я снисходительнее вас! — возразил племянник. — Мне его только жалко. Кому вредят его своенравные выходки? ему же… Я это не потому говорю, что он отказался пообедать с нами — в этом случае, он только в выигрыше: избавился от плохого обеда.

   — В самом деле?… А мне — так кажется, что он потерял очень хороший обед!… - перебила его молоденькая жена.

   Все гости разделили это убеждение, и — надо сказать правду — могли быть в этом случае неуместными судьями, ибо только что изволили покушать, и в настоящее мгновение десерт не сходил еще со стола, и всё общество столпилось у камелька, при свете лампы.

— Честное слово, мне очень приятно разубедиться: я до сих пор плохо верил в уменье юных хозяев. Не правда ли, Топпер?

Вероятно, Топпер взглянул на одну из сестер племянницы Скруджа, потому-то ответил: я холостяк и ничто иное, как жалкий пария и не вправе выражать своего суждения о подобном предмете; а сестра племянницы Скруджа — вот это полненькое создание в кружевной косынке, что вы видите, — вся так и зарделась.

— Продолжай же, Фред! — крикнула его жена, нетерпеливо забив в ладоши. — Начнет и остановится… как это несносно!

— Я хотел только прибавить, что старик сам себя лишил приятной компании; уж конечно, она веселее его мыслей и темной, сырой конторы. Впрочем, я еще не унялся: каждый год буду ходить к нему с приветствием: как ваше здоровье, дядюшка? с праздником имею честь поздравить! Если я его так расшевелю, что он, по крайней мере, откажет своему бедному приказчику тысячу двести фунтов, — уж и это будет хорошо. Не знаю почему, только мне кажется, что я сильно поколебал его вчера…

   Пришлось теперь гостям посмеяться над чванливым притязанием хозяина — поколебать Скруджа. Но Фред был добрейший малый, нисколько не обиделся шутками, а еще придал обществу веселья круговой бутылкой.

   После чая занялись музыкой, потому что все собеседники, уверяю вас, были замечательными исполнителями разных ариеток и ритурнелей, а особенно Топпер: он артистически переливал из тона в тон свой бас, не напрягая жил на лбу и не краснея, как рак.

   Хозяйка оказалась превосходной арфисткой; в числе прочих пьесок, она сыграла простую песенку, такую простую, что можно бы было насвистать ее на память в две минуты; но Скрудж вздрогнул: эту песенку напевала когда-то посещавшая его в школе маленькая девочка…

   После музыки начали играть в фанты, и прежде всего в жмурки.

   В жмурках опять отличился Топпер своим плутовством и ловкостью в преследовании полненькой девицы в кружевной косынке: как ни роняла она то каминную решетку, то стул, как ни пряталась за занавески — поймал-таки ее в каком-то углу.

Хозяйка не принимала участия в жмурках, а уселась в стороне, на покойное кресло и положила ноги на табурет; за креслом стояли дух и Скрудж. Зато она приняла живое участие в фантах и тут-то, к вящему удовольствию Фреда, показала себя: всех заткнула за пояс, даже и сестер, хотя они были далеко не глупы — спросите вот… хоть Топпера… Особенно отличалась она в «как вы его любите» и в «где, когда и почему?» Сам Фред так и рассыпался, и дух не сводил с него благосклонных взоров, до такой степени, что Скрудж начал его умолять, как ребенок — подождать до разъезда гостей; но дух сказал, что этого невозможно.

— Вот еще новая игра! — говорил Скрудж, — еще полчаса, дух, только полчаса…

Играли в «да и нет». Фреду пришлось быть в ответе: он должен был задумать какое-либо слово, а играющие должны были отгадывать, предлагая ему вопросы и требуя от него в ответ или «да» или «нет». Осыпанный перекрестным огнем вопросов, Фред волей-неволей был вынужден на несколько признаний, а именно, что думал он о животном: что животное это — живое; животное неприятное, дикое; что иногда оно рычит, иногда хрюкает, а прежде говорило; что водится оно в Лондоне и даже ходит по улицам, но что за деньги его не показывают, на привязи не водят, в зверинце не держат и на бойне не убивают; что оно ни лошадь, ни осел, ни корова, ни бык, ни тигр, ни собака, ни свинья, ни кошка, ни медведь. При каждом новом вопросе мошенник Фред до того заливался хохотом, что вскакивал с дивана и начинал топать ногами. Наконец и полненькая сестрица покатилась со смеху и крикнула:

   — Угадала, угадала, Фред! знаю, что такое?

   — Что же такое? — спросил Фред.

   — Ваш дядюшка Скру-у-дж?

   Именно так и было. Затем последовал общий взрыв похвал, хотя дело и не обошлось без легких замечаний.

   — Ну, что, же? — заметил Фред. — Он доставил нам столько удовольствия, что нам не грех бы и выпить за его здоровье, благо у нас в руках по стакану жженки! — за здоровье дядюшки Скруджа!

   — Идет! За здоровье дядюшки Скруджа! — подхватили гости.

— Веселого праздника и счастливого нового года старику, кто бы он там ни был! — крикнул Фред. — Не хотел моего изустного поздравления, пусть же примет заочно: за здоровье дядюшки Скруджа!

   Скрудж принял такое участие в общем веселье, что собрался было уже произнести благодарственный спич; но вдруг вся сцена исчезла, и дух и Скрудж снова понеслись в путь.

   Далек был их путь: много перевидали они местностей, много посетили обителей и жилищ. Дух приникал к изголовью больных, и они забывали свои недуги; и на мгновение казалось страждущему изгнаннику, что он припадает снова к лону своей милой родины. Душу, обрекшую себя на отчаянную борьбу с судьбою, просветлял он чувством самоотвержения и упованием на лучшую участь; приближался к бедным, — и они считали себя богатыми. В дома призрения, в больницы и в тюрьмы, во все притоны нищеты, везде, куда тщеславный и горделивый человек не мог — своею ничтожной, преходящею властью — возбранить вход и заградить пути бесплотному духу, — везде дух внес за собою — благословения, везде слышал от него Скрудж заповедь милосердия.

Длинна была эта ночь, если всё случилось в нее одну; но Скрудж сомневался; ему казалось, что несколько сочельников слились воедино в течение того времени, пока он был с духом. Еще одна странность: Скрудж не замечал в себе ни малейшей наружной перемены, а дух видимо становился старше и старше. От Скруджа не ускользнула эта перемена, но он не сказал ни слова до тех пор, пока, выходя из одного дома, где толпа детей славила Богоявление, не увидал, что волосы на голове духа побелели.

   — Разве жизнь духов так коротка? — спросил он, когда они остались одни.

   — Действительно, — отвечал дух, — жизнь моя на земном шаре очень коротка; она кончается нынешнюю ночь.

   — Нынешнюю ночь! — вскрикнул Скрудж.