Газета День Литературы # 130 (2007 6) - Газета День Литературы

Да и Грузией все семьдесят лет правили грузины. … И в той же "порабощённой" Грузии ни один человек – не только русский – не мог занимать ответственные посты" ("Москва", 1992, № 5-6). Версия Максимова об "оккупации" Польши, Чехии, Прибалтики также не совпадает с ныне модными примитивно-лживыми мифами. Владимир Емельянович настаивал неоднократно на том, что все народы соучаствовали в данных событиях и каждый народ должен взять на себя часть общей вины. Сваливать все на русских, по Максимову, несправедливо и аморально.

В отличие от нашей прогрессивной общественности Владимир Емельянович всегда признавал русофобию как факт, явление в нашей стране и за её пределами. Приведу два коротких высказывания писателя на данную тему: "Ты уже националист, если только произносишь это слово (Россия. – Ю.П.). Ты шовинист и фашист"; "Да-да, это не сегодня началось, не при Советской власти. Когда Петр I умер, все европейские дворы открыто устроили празднества по этому поводу … . Для них Россия всегда была враждебным государством, угрозой, которую надо уничтожить и растоптать" ("Наш современник", 1993, № 11).

Когда кругом говорили, что политика – грязное дело, Максимов к политике и политикам предъявлял устаревший в глазах многих кодекс чести. Его он применяет абсолютно ко всем, в том числе и к своим главным идеологическим противникам – коммунистам. Владимир Емельянович не приветствует закрытие компартии, ибо она выражает мнение и интересы части народа, оставлять которую за пределами политико-социального поля несправедливо и гибельно для общества. Поэтому поступок Б.Ельцина писатель называет недостойным и так непривычно резюмирует: "Это даже не по-мужски" ("Москва", 1992, № 5-6).

С аналогичных позиций Максимов оценивает и идею суда над компартией, нового Нюрнбергского процесса, идею, которая и сегодня популярна среди "мыслителей" либерального толка. Тогда, по мысли писателя, на скамье подсудимых должен оказаться Б.Ельцин, и не только он. "В том Нюрнберге судили идеологию и ее представителей, доведших Германию до плачевного состояния. А вы хотите хорошо устроиться – хотите сдавать свои партбилеты и этим очистить себя от преступлений, к которым имеете самое непосредственное отношение! Я этого не понимаю и понять никогда не смогу". ("Москва", 1992, № 5-6).

По иронии судьбы именно газета "Правда" стала для Максимова одной из немногих трибун в ельцинской России, где он получил возможность свободно высказываться по любому вопросу. Либеральная же интеллигенция в последние годы жизни писателя заняла по отношению к нему вполне предсказуемую позицию.

Уход Максимова из "Континента" в 1992 году, передача его Игорю Виноградову до сих пор вызывает вопросы. Сразу по следам событий ситуацию точнее других оценил В.Бондаренко. В статье "Реквием "Континенту"" он, в частности, утверждал: "Конечно, чудовищно трудно убивать свое детище, но считаю нынешний компромисс Максимова – передачу журнала Виноградову – огромнейшей ошибкой. Надо было всё же закрыть "Континент"" ("День", 1992, № 27).

После ухода из журнала Владимир Емельянович, по его словам, хотел набрать писательскую форму, более полно реализовать себя в этом качестве. Однако осуществить задуманное помешала смерть.

В.Максимов хотел, чтобы его возвращение к отечественному читателю началось романом "Заглянуть в бездну". В этом произведении почти все герои, размышляя о событиях революции и гражданской войны, не раз высказывают мысль: виновных не было – все виноваты. Как следует из авторских характеристик, многочисленных интервью и публицистики писателя, это позиция самого В.Максимова. Её нередко определяют как православную, с чем согласиться трудно. Когда все равны – все виноваты, и никто не виноват, – тогда нет разницы между добром и злом, правдой и ложью, убийцей и жертвой, предателем и героем, Богом и сатаной. То есть перед нами система ценностей, не имеющая никакого отношения к Православию.

В целом же в "Заглянуть в бездну", казалось бы, прямо по Библии, воздаётся всем героям по делам их. На уровне отдельных персонажей существует чёткое подразделение на правых и виноватых, ибо наказываются только последние, что автор постоянно подчёркивает при помощи повторяющегося композиционного приема – "забегания вперед", когда сообщается, какая расплата ожидала того или иного грешника в конце концов.

В романе воздаётся прежде всего тем, кто имеет прямое или косвенное отношение к гибели Колчака: от Ленина, "тоненько-тоненько" воющего в Горках в ожидании смерти, до Смирнова, исполнившего предписание вождя на месте. К тому же, жертвами своеобразного возмездия становятся дочь и жена Смирнова. Поэтому, и не только поэтому, концовка главы (построенной не на авторском слове, по принципу монтажа различных документов и свидетельств), когда впервые в ней открыто заявлена позиция писателя ("Вот так, господа хорошие, вот так!"), звучит не по-православному. Здесь и далее в романе Максимов нарушает одну из главных традиций русской литературы, традицию христианского гуманизма. Смерть любого человека, героя не может быть объектом для иронии, сарказма, злобного удовлетворения и т.д. Юмор Максимова сродни юмору американской или еврейской литератур.

По делам воздаётся и героям, не причастным к смерти Колчака, но согрешившим по другим поводам. Например, о моряках Кронштадта, зверски расправившихся с офицерами, комендантом, генерал-губернатором в феврале 1917, без того же православного отношения сказано: "Знать бы в те поры разгулявшейся в безнаказанности … матросне, что спустя всего четыре года у того же рва их будут забивать, как скот, те, кто выманивал их на эту кровавую дорожку: как говорится, знал бы, где упасть, соломки подстелил бы, да туго оказалось в ту пору с такой соломкой, ой, как туго!"

В.Максимов не раз выражал своё восхищение романом Б.Пастернака "Доктор Живаго". Эта реакция, думается, объясняется и отчасти общим подходом к пониманию вопроса "человек и время". В "Заглянуть в бездну", как и в "Докторе Живаго", через разных героев (Колчака, Удальцова, Тимиреву и других) и авторские характеристики утверждается мысль о ничтожности и беспомощности личности перед силой обстоятельств, лавиной времени: "С самого начала он (Колчак. – Ю.П.) обрёк себя на это (смерть. – Ю.П.) сознательно. У обстоятельств, сложившихся к тому времени в России, другого исхода не было, как не было исхода у всякого смельчака, вздумавшего бы остановить лавину на самой её быстрине", "Это не бунт, корнет, это обвал, а от обвала, как известно, может спасти только чудо..."

Итак, с одной стороны, ничто и никто не спасёт от лавины роковых событий и человеку остается одно – достойно умереть; с другой – утверждается прямо по-советски, только с другим, противоположным, знаком сатанинская гениальность Ленина. И как следствие такого подхода – большую, а может, решающую роль в произведении играет чудо, которое помогает Ульянову и не помогает Колчаку.

Лавина, чудо – эти и им подобные образы затуманивают изображение времени и различных сил, определявших ход событий. Главное, что в понимании революций и гражданской войны писатель находится чаще всего в плену левых стереотипов, что проявляется по-разному. Например, в таких мыслях Колчака: "Казалось, каким это сверхъестественным способом бывшие подпрапорщики, ученики аптекарей из черты оседлости, сельские ветеринары … выигрывают бои и сражения у вышколенных в академиях и на войне прославленных боевых генералов?" Однако общеизвестно, что на стороне красных сражалось 43% офицеров царской армии и 46% офицеров генерального штаба.

Конечно, Колчак не мог всё знать, но он наверняка имел представление об общей тенденции. Незнание же подлинного положения дел, скорее всего, – незнание автора. А если допустить почти невозможное, что это действительно мысль Александра Васильевича, то такое незнание "не играет" на образ, который стремится создать писатель.

Велик соблазн поверить Максимову и в том, что адмирал был человеком, далеким от политики, буквально случайно оказавшимся с ноября 1918 Верховным Правителем России. Однако, думается, не случайно писатель довольно туманно, вскользь изображает заграничный период жизни Колчака, ибо период этот разрушает миф об аполитичности адмирала. С июня 1917 по ноябрь 1918 Колчак вёл переговоры с министрами США и Англии, встречался с президентом Вильсоном и, по его собственному признанию, являлся почти наёмным военным. По приказу разведки Англии он оказался на китайско-российской границе, позже – в Омске, где и был провозглашён Верховным Правителем России.

Рискну предположить, что В.Максимова и Колчака роднит не только одиночество (свидетельство самого писателя), но и общая судьба. Они оба, не сомневаюсь, по благородным побуждениям стали зависимыми от тех сил, которые одного сделали Верховным Правителем, другого – редактором "Континента". Видимо, и поэтому у Владимира Емельяновича не хватило смелости до конца заглянуть в бездну.