Лабиринт Ванзарова - Антон Чижъ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Польстившись на барыши, Спиридонов обнаружил, что торговать елками в Петербурге – дело гиблое. Во-первых, ушлые чухонцы наладили промысел: длинную жердь красят в зеленый цвет, просверливают дырки, вставляют еловые ветки так, чтобы фальшивка выглядела как на картинке, и продают за копейки. Пусть иголки осыплются на другой день, искусственная елка краше настоящей. И дешевле. Это полбеды. Оказалось, что самый богатый покупатель заказывает елки из своего поместья. С тратами не считаются, привозят хоть из-под Твери. Над елками Спиридонова потешаются: дескать, ну и чучела, не чета нашей, из родного леса. Пальцем тычут, веселятся.
Да и это стерпеть можно. Так ведь кто знал, что елки в столице покупают дамы. Хуже этой беды не придумать. Сущее наказание. Столичная барыня такая привередливая. Все ей не так: эта не пушиста, у этой ветки кривые, у этой бок лысоват. Выразит недовольство и уйдет, нос задрав. Вчера одна такая кривлялась: одежка поношенная, ботиночки дырявые, а гонору – хоть отбавляй. Топор чесался проучить.
Ладно бы вредные покупательницы. Так ведь нет их! Рождественские ряды пустые, стоит торговля, торговцы стонут, и Спиридонов с ними. Стони не стони, все одно – сплошной убыток.
Топчась у елок, Спиридонов заметил господина, который брел мимо ларьков, глядя под ноги. С виду – покупатель не слишком выгодный, но хоть какой. Спиридонов решился на крайние меры. Когда господин оказался поблизости, он заступил дорогу и радушно вскинул топорик.
– Вот елочка, пушистая, душистая, только вчера в лесу стояла, в дом просится, извольте, господин хороший, лучше товара не найдете! До пролетки донесу, ради праздника – извозчик за мой счет! Извольте выбирать!
Плечи господина были согнуты, пальто расстегнуто, шарф висел веревкой, а котелок еле держался на голове. Он глянул на торговца. Спиридонов понял, что старания пропали зря: бедолага витал в облаках, не понимая, где находится и кто перед ним.
– Что вы сказали? – тихо спросил он.
Спиридонов не сдавался.
– Елочку для дома приглядите. У меня наилучшие. Возьму самую малость, по-божески. Детишек порадуете, жену…
– Жену? Ах да… Жену… Вы правы, жену…
Искра надежды не потухла: не важно, что господин странный. У них тут в столице много таких бродит. Главное – продать.
– Позвольте узнать, как величать вас, господин хороший?
Мужчина нахмурился, будто не понимая.
– Что-что? Ах, это… Николай Петрович…
– Очень приятно! – Спиридонов указал топориком на ближнюю елку. – Извольте вот эту красавицу… Украсит дом, гостей порадуете.
Странный господин не изволил головы повернуть.
– Гостей? – спросил он, кивнул, будто согласился. – Вот именно: гости… Гость важный…
Сказал и пошел прочь.
С досады Спиридонов чуть топориком не запустил.
– Ах ты ж пропасть, – проговорил и добавил то, что русский мужик вырывает из обиженного сердца. Искренно и смачно. Слова улетели морозным дымком.
Раздался звук, будто чем-то твердым ударили о деревяшку, затем шорох ветвей. Обернувшись, Спиридонов обнаружил, что крупная елка наклонилась. Не ветер ее покосил. В подножие ствола, торчащего из снега, упирался лбом человек. Лежа на животе, раскинул руки. Как птица, которая сослепу шмякнулась в дерево. Человек лежал тихо, не шевелясь, причем без пальто и шляпы, в мятом клетчатом костюме. Откуда он взялся и как умудрился налететь лбом на корневище, Спиридонов представить не смог. Упиться с утра пораньше так, чтобы на карачках проползти по Сенатской площади, мимо памятника Петру Великому, здания Сената и Синода, чтобы уткнулся в елку… Невозможно. Городовые на каждом углу…
– Мать честная, – пробормотал Спиридонов, изумленный до корней души. Чего только в столице не случается, расскажет в деревне – не поверят.
Заткнув топорик за кушак, он потыкал валенком в плечо.
– Эй, любезный, вставай.
Человек не шелохнулся. Лежал, упираясь лбом в елку. Лицо уткнулось в снег. Спиридонов сообразил: дело неладно. Нехорошее дело, совсем нехорошее. Оставив товар, побежал к городовому, который топтался на углу площади и Дворцовой набережной. Городовой оказался знакомым: Масленов получил елочку в знак уважения. Без лишних уговоров согласился разобраться.
Нагнувшись над господином, городовой строго потребовал назвать себя. Тело осталось безучастно. Тогда Масленов перевернул тело на спину. Голубые глаза человека смотрели спокойно и неподвижно.
– Вот, значит, как, – сообщил городовой и грозно хмыкнул.
– И как же? – спросил Спиридонов, ощущая нехорошее шевеление там, где оно шевелится перед бедой.
– А то и значит: мертвый.
– Как мертвый? – еще не веря, переспросил торговец.
– Ты мне ваньку не валяй. Признавайся: за что господина обухом по затылку тюкнул? Куда пальто дел? Думал провести меня? Не вышло… Попался, убивец…
Спиридонов сглотнул ледяной ком в горле.
– Да что же такое говорите, Никита Парфенович… Да разве можно… Да ведь люди кругом… Все подтвердят… Не знаю, откуда взялся он на мою голову… Елку сам башкой своротил… Как приметил его, сразу за вами побежал. Не виновен ни в чем. Вот вам крест.
Сорвав шапку, Спиридонов истово перекрестился.
Глянув со всей суровой строгостью, городовой умерил гнев.
– Ладно, в участке пристав разберется… Бери его пока…
– Как брать? – растерялся Спиридонов.
– За ноги. Подсобишь до пролетки донести…
Городовой поднял тело за подмышки. Стараясь не смотреть на покойника, Спиридонов подхватил под коленки. Так и понесли. Тело было тяжелым, как бревно. Торговцы наблюдали за приключением издали. Осиротевшие елки держались вместе. Только одна торчала наискось, как знак перечеркнутой надежды.
10
Полицейская служба научила господина Шереметьевского подмечать невидимые знаки. Занимая должность начальника столичного сыска, он внимательно следил, куда укажет настроение начальства. Для этого завел множество знакомств, и самым полезным из них был секретарь директора Департамента полиции чиновник Войтов. Именно он сообщал мелкие факты, из которых Шереметьевский делал большие выводы.
Скажем, вчера за праздничным угощением Войтов невзначай сообщил, что директор Зволянский приказал на завтра, то есть уже сегодня, пригласить чиновника Ванзарова для личной аудиенции. Причина держится в секрете. Во всяком случае, секретарю она не известна. Шереметьевский свел на шутку: дескать, его мало беспокоит, что подчиненного вызывают к начальству через его голову. Милые пустяки. Притихшие опасения вспыхнули с новой силой.
Надо сказать, что чиновник Ванзаров был для начальника сыска хуже занозы: он был мучением и загадкой. Мучался Шереметьевский потому, что не мог обходиться без Ванзарова, при этом страстно желал от него избавиться. Он сознавал, что если кто и может в сыске распутать сложное дело, то не любезные чиновники, а только Ванзаров. Остаться без непокорного, строптивого, непочтительного, дерзкого и наглого субъекта, который держит в беспорядке бумажные дела, Шереметьевский не мог. Как не может охотник прогнать старую легавую, которая одна берет волка. Ванзаров был козырем в рукаве начальника сыска.
Больше ванзаровского гонора Шереметьевского смущала загадка, разгадать которую даже чиновник Войтов не помог. Дело в том, что Ванзаров несколько раз оказывал услуги высокопоставленным лицам. Причем кому именно и что за дела вел, Леониду Алексеевичу разузнать не удалось, а подчиненный отделывался пустыми отговорками.
Казалось бы, за успехи и усердие должны посыпаться награды, чины и повышение, не исключая места начальника сыска. Ничего подобного не случилось. Ванзаров оставался при мелком чине, орден на лацкан ему не упал, и вообще Шереметьевский не замечал мельчайшего намека, что подчиненного готовят на его место. Хотя был уверен: его подчиненный оказал нерядовую услугу, за которую полагается щедрое покровительство.
Взять хотя бы таинственные события в конце октября – начале ноября. Ванзарова лично вызвал директор Зволянский: по слухам, в деле было замешано высшее лицо из Министерства внутренних дел, судебный следователь по особо важным делам Бурцов, какое-то отношение имело Охранное отделение. Но что именно происходило? Покрыто тьмой неизвестности. При этом Шереметьевский был уверен, что Ванзаров распутал дело важнейшее. Полагается почет и слава.
Так ведь ничего подобного. Прошло почти два месяца. Ничего не изменилось. Никакой милости от начальства. Ванзаров по-прежнему ходил рядовым чиновником, раздражал Шереметьевского, ленился писать бумаги. Только одна странность появилась: он явно был занят чем-то кроме рутинных дел. Неужто строго секретное поручение? Или тайные полномочия?
Мучился Шереметьевский и не находил ответа. И вот опять знак: новый вызов к Зволянскому. Хорошенько прикинув, начальник сыска счел разумным сменить тактику: приблизить Ванзарова. Изобразить дружеское участие. Чтобы аккуратно выведать, что он скрывает. Леонид Алексеевич был уверен, что секрет стоит того, чтобы проявить дружелюбие к наглецу, которого терпеть не мог. Так или иначе,
