Лучшее во мне - Николас Спаркс

Доктор Боннер не знал, какими в тот день были скользкими дороги: целый день без перерыва моросил нудный дождь, который поднял нефть из битума, но оказался недостаточно сильным, чтобы смыть ее.

Доктор отправился своим обычным маршрутом — дорога занимала у него минут тридцать, — но в тот вечер он так и не вернулся домой. Когда на небе появилась луна, Мэрилин заволновалась и, попросив соседку присмотреть за детьми, села в машину и отправилась на поиски. На окраине города, прямо за изгибом дороги рядом с порослью деревьев, она увидела «скорую помощь», шерифа и постепенно растущую толпу людей. Именно здесь ее мужа сбил грузовик. Водитель не справился с управлением, и машину занесло.

Грузовик, как сказали Мэрилин, принадлежал Таку Хостлетеру. Водителю, которому грозило обвинение в убийстве транспортным средством, а также в непреднамеренном убийстве, было восемнадцать лет, и на его руки уже надели наручники.

Его звали Доусон Коул.

В двух милях от окраины Ориентала — и поворота, который он никогда не забудет — Доусон заметил ответвлявшуюся от шоссе старую проселочную дорогу. Она вела к участку, где жили его родственники, и он вспомнил отца. Однажды явившийся к Доусону, ожидавшему суда в окружной тюрьме, надзиратель сообщил о посетителе. Через минуту перед Доусоном предстал отец с зубочисткой во рту.

— Ну, чего ты добился? Сбежал, связался с богатой девчонкой. И где кончил? В тюрьме.

— Доусон заметил злорадный огонек в глазах отца. — Думал, что лучше меня, а вот и нет. Ты такой же, как я.

Доусон молча взирал на отца из угла своей камеры, ощущая нечто похожее на ненависть. Вот тогда он поклялся себе: что бы ни случилось, он больше никогда не скажет с отцом ни слова.

Суда не было. Несмотря на ходатайство государственного защитника, Доусона признали виновным и дали максимальный срок. В исправительной колонии Каледония в Галифаксе в Северной Каролине он работал на тюремной ферме — помогал выращивать зерно, пшеницу, хлопок и соевые бобы, собирал урожай, обливаясь потом на нещадно палящем солнце, и мерз, возделывая землю на ледяном северном ветру. И хотя он переписывался с Таком по почте, за четыре года к нему ни разу никто не приехал.

После досрочного освобождения Доусон вернулся в Ориентал. Он работал у Така, и во время поездок в автомагазин за запчастями, слышал, как люди шушукаются за его спиной. Он знал: он отверженный, дрянь-человек, Коул, убивший не только зятя Беннетов, но и единственного в городе врача, и чувство вины буквально душило его. В такие минуты он заходил к цветочнику в Нью-Берне, а потом отправлялся на кладбище Ориентала, где похоронили доктора Боннера. Доусон приносил на могилу цветы либо рано утром, либо поздно вечером, когда кругом почти никого не было, иногда оставался на кладбище час, иногда дольше, и все думал о жене и детях, оставшихся у доктора Боннера. В общем, он почти год провел в тени, стараясь как можно реже попадаться людям на глаза.

Однако родственнички не оставляли его в покое. Снова явившийся в гараж за данью отец привел с собой Теда. Отец был вооружен дробовиком, а Тед — бейсбольной битой, однако они просчитались, не взяв с собой Эби. Когда Доусон велел им подобру-поздорову убираться прочь, Тед сделал стремительный выпад, который, однако, оказался недостаточно быстрым: четыре года работы на полях под палящим зноем закалили Доусона, и он был готов к этой встрече. Он ломом сломал Теду нос и челюсть и, обезоружив отца, пересчитал старику ребра.

Когда оба лежали на земле, Доусон, нацелив на них дробовик, предостерег от последующей встречи. Тед, подвывая, пригрозил убить его. Отец лишь ответил злобным взглядом. После этого Доусон стал спать с дробовиком и еще реже выходить из гаража. Он знал, что они могут прийти за ним в любую минуту, но судьба распорядилась иначе. Не прошло и недели, как Сумасшедший Тед ударил в баре человека ножом и сел в тюрьму. После этого папаша Доусона почему-то больше не приходил. А Доусон не задумывался почему. Он считал дни до того момента, когда наконец сможет уехать из Ориентала. Когда же окончился условный срок, он завернул дробовик в тряпку, положил его в ящик и закопал у подножия дуба на углу дома Така. Потом, погрузив вещи в машину и распрощавшись с Таком, он отправился в путь и в конце концов осел в Шарлотте. Там, устроившись на работу механиком, он по вечерам учился на сварщика в местном колледже, а позже переселился в Луизиану, где пошел работать на нефтеперерабатывающий завод, откуда и попал на буровую вышку.

После освобождения из тюрьмы Доусон жил тихо, скромно и одиноко. Он никогда не ходил в гости к друзьям: их у него просто не было. Ни с какими женщинами, кроме Аманды, он никогда не встречался, поскольку даже сейчас ни о ком другом, кроме нее, не мог думать.

Подпустить кого-то к себе означало позволить человеку узнать все о своем прошлом, и эта мысль Доусону была невыносима. Это он, бывший заключенный, из семьи уголовников убил хорошего человека. Хоть Доусон и отсидел свое честно, пытаясь искупить свою вину, он знал, что никогда не простит себе содеянного.

Все ближе и ближе. Доусон подъезжал к месту гибели доктора Боннера. Он рассеянно отметил про себя, что впереди вместо деревьев на повороте теперь стоит невысокое, приземистое здание с парковкой, покрытой гравием. Не глядя в ту сторону, Доусон продолжал внимательно следить за дорогой.

Не прошло и минуты, как он уже был в Ориентале. Он пересек центр города и переехал мост, перекинутый от места соединения бухты Гринз с бухтой Смит. В детстве, скрываясь от родственников, он часто сидел у моста, наблюдая за яхтами, воображая далекие гавани, в которые они, возможно, заходят, и места, в которых ему хотелось бы однажды побывать.

Как прежде, очарованный открывшимся перед ним видом, Доусон сбросил скорость. На пристани было полно народу, на яхтах мельтешили люди, тащили кулеры, отвязывали канаты, которые удерживали их судна. Всмотревшись в кроны деревьев, Доусон по колышущимся ветвям определил, что ветер достаточно силен, чтобы идти под полными парусами вплоть до самого моря.

Он бросил взгляд на гостиницу в зеркало заднего вида, где собрался остановиться, но понял, что пока не готов войти туда. Он остановился на ближней стороне моста и вылез из машины, с наслаждением разминая затекшие ноги. Интересно, прислали уже цветы от цветочника, рассеянно подумал он, и решил, что скоро это узнает. Подъезжая к Ньюс, он вспомнил, что эта река самая широкая в Соединенных Штатах до места ее соединения с лагуной Памлико-Саунд — мало кому известный факт. Он на этом не одно пари выиграл, особенно на нефтяных вышках, где почти каждый называл Миссисипи. Даже в Северной Каролине не всем это было известно. Он узнал это от Аманды.

И тут, как всегда, его мысли вернулись к Аманде: чем она, интересно, занимается, где и как живет. В том, что она замужем, Доусон не сомневался и на протяжении долгих лет пытался представить мужчину, которого она выбрала. Доусон хорошо знал Аманду, однако ему никак не удавалось представить, как она смеется или лежит в постели с другим мужчиной. Впрочем, это не важно. От прошлого можно убежать, если найдешь что-то получше, и, наверное, именно так, по предположению Доусона, случилось у Аманды. В общем, все как у всех. У каждого человека есть в прошлом нечто, о чем он сожалеет, каждый в прошлом совершал ошибки, но ошибка ошибке рознь. Доусона она заклеймила на всю жизнь. Доусон в очередной раз задумался о докторе Боннере и его семье, жизнь которой он разрушил.

Устремив взгляд на воду, он внезапно пожалел о своем решении вернуться. Он знал, что Мэрилин Боннер до сих пор живет в городе, и ему не хотелось с ней встречаться даже случайно. И своих родственников, которые, без сомнения, узнают о его приезде, он тоже видеть не хотел.

Словом, нечего ему здесь делать. Доусон понимал, почему Так оставил распоряжение своему адвокату известить его в случае своей смерти, но никак не мог взять в толк, отчего Так хотел, чтобы он непременно приехал. Доусон снова и снова прокручивал в голове этот вопрос, но логики Така так и не мог уловить. Тот никогда не приглашал его в гости: уж кому-кому, а ему было известно, что Доусон тут оставил. И сам в Луизиану Так никогда не приезжал. И хотя Доусон регулярно писал Таку, тот ответами его не баловал. Оставалось предполагать, что у Така имелись на это какие-то свои причины, но что это за основания, оставалось неизвестно.

Доусон уж было собрался вернуться к машине, как заметил краем глаза какое-то движение.

Он обернулся, тщетно выискивая источник, и впервые со времени своего спасения ему стало не по себе: он внезапно понял, что это не обман зрения, даже если его мозг не мог распознать причину. Заходящее солнце слепило, отражаясь от поверхности воды, и Доусон прищурился.

Заслонив глаза от солнца, он просканировал взглядом пристань и заметил пожилого человека с женой, тащивших яхту на берег. На полпути к доку мужчина с голым торсом что-то высматривал в моторном отсеке. Он внимательно пригляделся к другим. Какая-то пара, среднего возраста возилась на палубе яхты, а группа подростков разгружала кулер после проведенного на воде дня. В дальнем конце пристани еще одна яхта отчаливала от берега, стараясь поймать предвечерний бриз, — словом, ничего необычного. И Доусон уж было собрался уйти, как вдруг заметил вдали черноволосого мужчину в синей ветровке. Стоя на краю причала, человек пристально смотрел на Доусона и, как и Доусон, загораживался от солнца. Доусон медленно опустил руку — и черноволосый человек, как в зеркале, повторил его движение. Доусон поспешно отступил назад. Незнакомец сделал то же самое. У Доусона перехватило дыхание, сердце тяжело забилось в груди.