Бунтарка. Берег страсти - Шерил Сойер

Вивиан скривила губы. Что можно сказать об уме и сердце мужчины, который делает столь циничное замечание? Видно, он решил превратить Мирандолу в тюрьму для нее, а Онорину — в надзирательницу.

— К сожалению, я сильно устала, месье. Вы не возражаете, если я поднимусь наверх вслед за своей компаньонкой?

Жюль сжал губы, хорошо понимая, что девушка тяготится его обществом, но встал и поклонился, когда она встала. Поднимаясь по лестнице, Вивиан думала, как долго ей в Мирандоле придется терпеть нравоучения и общество этого назойливого гостя. Будущее сулило ей две возможности — стать либо узницей, либо женой. Она сцепила руки, надеясь, что завтра родители Виктора явятся с визитом.

Отправившись спать так рано, Онорина расплачивалась тем, что лежала с открытыми глазами в предрассветные часы и больше не могла уснуть. В доме было очень тихо, но около трех часов она уловила, что кто-то, тихо ступая, прошел мимо ее комнаты и спустился по лестнице. Она подумала, что Вивиан тоже не спит, и решила, что стоит поговорить с ней наедине. Взяв свечу, Онорина спустилась вниз, увидела свет в музыкальной комнате и вошла.

Но там был Жюль: она забыла, что он всегда ходил очень тихо. Он стоял посреди комнаты, держа графин с коньяком в одной руке и рюмку в другой. Жюль насмешливо улыбнулся, сел за стол и, не говоря ни слова, наполнил рюмку. Его рука дрожала, горлышко сосуда громко стучало о рюмку. Онорина тоже села и предложила разбудить слугу, чтобы приготовить горячий шоколад. Он вздрогнул и отодвинул рюмку, не пригубив ее. Она видела, что его лицо побледнело, а кожа съежилась, будто на нее дул холодный ветер. Онорина резко спросила, что его беспокоит. Жюль заметил, что она бросила взгляд на рюмку с коньяком, и сказал:

— Только не это, слава богу. Я принимаю совсем другое. В Канаде меня так долго держали в больнице, что я в конце концов сам покинул ее раньше времени, однако ночами тело с лихвой мстит мне за это. Мне приходилось употреблять настойку опия, иначе я сошел бы с ума. Недавно я решил, что пора отказаться от этого средства, но обнаружил, что не могу уменьшить дозу ни на каплю: осталось только выбросить настойку, когда я уезжал из Парижа. — Он провел рукой по лбу. — Эта штука все еще играет со мной скверную шутку: встать утром все равно что выбраться из савана, а ночью чертовски трудно уснуть. Каждая частичка моего тела громогласно требует только одного. — Жюль снова взглянул на нее. Расширенные зрачки казались неестественно черными. — Ты, случайно, не…

Онорина ответила, что никогда не пользовалась настойкой опия, и сразу решила избавиться от всех запасов этого зелья. Он рассмеялся, догадавшись, что она говорит неправду, и сжал руки, чтобы унять дрожь.

— Тебе надо чем-то заниматься, чтобы не думать об этом, — заметила Онорина. — Разве ты не можешь читать?

На долю секунды он задумался, а затем отрицательно покачал головой.

Онорина видела, что он пребывает в отчаянном состоянии, чтобы играть в карты или поддерживать разговор.

— Наверно, ты не очень любишь музыку — вечером ты с трудом слушал игру своей племянницы.

— Я не могу, — тихо ответил он. — Она играет так же, как ее мать.

Не желая углубляться в эту тему, Онорина встала, закрыла дверь музыкальной комнаты и стала искать на полке возле фортепиано свои любимые произведения. Затем села на табурет и сказала:

— Племянник, не можешь же ты всю оставшуюся жизнь сторониться музыкальных инструментов? Уверяю, я играю совсем иначе, чем Вивиан. Однако останови меня, если моя игра начнет раздражать тебя.

Он пересел на диван, облокотившись на спинку.

— Я всегда восхищался твоей игрой. Слушать ее — настоящее удовольствие.

Онорина играла целый час. Мелодии ясно звучали в ночной тишине, и под влиянием музыки она почувствовала умиротворение. Закончив игру, она оглянулась и увидела, что Жюль стоит в конце комнаты, сложив руки за спиной, и разглядывает портрет, на котором Роберт и Виолетта были изображены во весь рост. Когда он вернулся к дивану, Онорина устроилась в кресле напротив него. Она понимала, что этой темы им сейчас не избежать.

— Сегодня я ходил к ним. На ее могиле написано… — Жюль умолк, словно тщательно обдумывал следующие слова. — В надписи на ее могиле упоминается ребенок.

— Разве ты не знал, что, ее второй ребенок похоронен вместе с ней.

Он сощурил глаза, будто она ударила его и пора готовиться к отражению нового удара, но в его голосе не чувствовалось робости.

— Она так и не… Роберт мне ничего не сообщал об этом. Мне дали понять, что ее настигла неожиданная болезнь. — Однако по глазам Онорины он заметил, что это далеко не вся правда, и склонил голову в ожидании. — Ты должна мне все рассказать.

Виолетта де Шерси страшно мучилась от сильной лихорадки. Вивиан в то время было двенадцать лет, и Онорину пригласили в Мирандолу за несколько недель до ожидавшихся родов. Не исключалась возможность, что ребенок, подобно Вивиан, появится на свет раньше времени и Онорине придется руководить хозяйством, пока Виолетта не встанет на ноги. Но получилось так, что она, слуги и врач были целиком заняты спасением жизни матери и ребенка.

Как можно осторожнее Онорина описала течение болезни, но когда она дошла до затянувшихся и изматывающих болей, после которых родился мертвый ребенок, она вдруг услышала, что Жюль с мольбой в голосе просит ее прекратить рассказ. Она подняла глаза. Жюль уперся локтями в колени и закрыл лицо руками, затем резко поднялся и вышел из комнаты. Она поняла, что он плачет.

Она упрекала себя за то, что поддалась на его просьбу рассказать правду, и не знала, уйти ли в свою комнату или остаться здесь. Однако спустя некоторое время он вошел с ввалившимися глазами и спокойно сел на прежнее место.

— Вернувшись в Мирандолу, я омрачил бы их счастье. С тех пор… Я каждый год клялся, что уеду во Францию до наступления зимы, и каждый год откладывал свое возвращение. Теперь мне нечего бояться. Мне следует радоваться, что трусость удерживала меня так долго.

Онорина ужаснулась его тону, в котором чувствовалась ненависть к самому себе.

— В Мирандоле жизнь продолжается, — сказала она. — Осталась их дочь, о которой ты должен позаботиться. Займись этим.

Жюль молча встал, и они вместе вышли из комнаты. Взяв ее за локоть, он помог ей подняться по лестнице, а когда оба оказались наверху, тихо сказал:

— Да. Судьба выбрала меня, наименее способного, наименее опытного и меньше всего желающего заниматься таким делом. Но я выполню его, и да поможет мне Бог, ибо с того Рождества на мне лежит проклятие.

Прежде чем войти в свою комнату, Онорина стиснула его руку: