Поводырь (СИ) - Андрей Дай

— Так-то еще с отроческих лет евойных, — позабыв величание, вскинулся могучий казак. — Дядька его по матери покойнице, Степан Иванович Гуляев, увлек колосками…

— Это как?

— Дык сам Степа под Барнаулом обретает. Науками там занимается. А Дорофейке раз по приезду и сказал, мол ежели из колосьев пшеничных самые богатые выбирать, да из тех самые крупные зерна, потом только их и высаживать. На следующую осень все по новой. Так мол, за десяток лет можно и семена вывести, что урожай вдвое поднимут.

— Правильно сказал. Так оно и есть.

— Так уже лет пять, как все это поняли. Ваше превосходительство, — вспомнил и смутился богатырь. — Ить девятая осень только вот была, а из зерен Дорофейкиных и правда поболе урожай уже выходит. Уже и до ста двадцати пудов с десятины получается, коли с другим семенем не мешать…

Полцарства за таблицу соотношений. Пуд — это шестнадцать килограмм. А десятина — это сколько? В мое время урожаем в 35–40 центнеров с гектара никого не напугать было. Двадцать пудов — это 19,2 центнера. Если десятина — десятая часть гектара, то гигантский у них выход. А если больше? У кого бы спросить? Где бы прочитать?

— Вы присаживайтесь, Астафий Степанович, — махнул я рукой. И на крепкий, туземного, незамысловатого производства стул, и на свои мысли о мерах и весах. — Повариха здесь отменная. Рекомендую.

— Благодарствую, — склонил голову польщенный величанием по-отчеству сотник, снова смутился и поспешил добавить. — Ваше превосходительство.

— Давайте уж без чинов, раз за одним столом сидим. Герман Густавович — я… Потом, на людях церемонии разводить будем… А что касается смотрителя местного, так селекция — это конечно замечательно. И полезно. Только надо бы по науке все. Агроном знающий нужен. Чтоб не только зерна и колосья отбирать, а и как какие земли обрабатывать, что лучше сеять выяснил. Губерния наша велика. Где-то одна земля, в другом месте другая. А кое-где и ковырять землю, быть может, не стоит — не для того подходит. Знаком вам такой человек в наших землях?

Эх, как было бы славно, вот так вот, походя, решить извечный сельскохозяйственный вопрос. Уж кусок земли для опытов с посевами и удобрениями я бы им легко подыскал. И финансирования ведь тут особенного не нужно. Вот и Гера подсказывал — провели бы изыскания по крестьянской комиссии при губернском правлении. Думаю, и внедрить на местах нашли бы как. Да тех же казаков в их поселениях бы припрягли. Потом сарафанное радио лучше всякой рекламы по региону весть бы разнесло. Одним, ну парой выстрелов такой пласт проблем бы перевернули — ого-го! На обильных урожаях бы рождаемость повысилась. Цены на хлеб уравновесились бы. Глядишь, и на экспорт бы что-нибудь пошло. А больше денег землевладельцев — выше их покупательская способность. Есть спрос — появилось бы и предложение. Сначала купчины из России бы товары везли, потом яб им подсказал, что и сами с усами — тут можно все производить. Первое время — протекцию для туземных фабрикантов…

— Экак! — крякнул казак. — Нету такого. Я бы знал. Тут немца выписывать потребно…

И покраснел. Так часто бывает у тех людей, слова которых быстрее разума. Вот брякнул, подумать не успев, и потом только дошло, что с немцем за одним столом и сидит. Самое интересное — как теперь выкручиваться?

— Не стесняйтесь, Бога ради, — грустно улыбнулся я. — Прапрадед мой к Екатерине на службу вызван был — вот он точно немец. Да и то женат на русской был… А я уж только по фамилии. Да и не выбирают люди кем родиться. Господь распределяет…

Безсонов оглянулся в поисках иконы, нашел маленький темный лик за крошечной искоркой лампадки в угу, и размашисто перекрестился. Я присоединился бы к нему, еслиб не играл роль лютеранина.

— Истинно так, Ваше… Герман Густавович. Господним промыслом и живем.

Гера недовольно пробурчал из резервации для оккупированных душ: «мое тело захватил православный ангел. Предки в гробах плачут обо мне». Мои предки много о чем плачут, поверь — насмотрелся. А твои пусть привыкают.

— Вот и хорошо. Вот и ладно… А немца-агронома, думается мне, нам не надо. Своего нужно искать, русского. Откуда немцу ведома наша земля? Начнет все по своему, по европейски в наших дебрях корежить, так только хуже выйдет. Да и как наш Дорофеюшка германца понимать станет, если я, своей волей, его в помощники на опытную станцию определю? Языкам парень не обучен… пока.

— Да уж где ему, — прогудел в бороду богатырь. — Не по его барышам в училищах обучаться.

— Решаемо это. Для его светлой головы изыщем средства. Я о другом хотел с вами поговорить…

Где-то вдоль тракта бродили варнаки караваевские, а я опять не смог обсудить это с казачьим сотником. В дверь коротко постучали и Матрена, пропуском и разрешением, внесла парящие тарелки со снедью для нового постояльца. И в сравнении с форменной глыбой сибирского Шварценегера, показалась повариха этакой девочкой-подростком. Миниатюрной и шустрой.

— Че-то там возница Ваш, батюшка генерал, топчеццо, — всплеснула она руками, когда чашки встали на крепкую столешницу. — Дорофейка привел болезного, а тот войтить опасаецца…

— Скажи ему, пусть заходит, — досадуя на забывчивость, разрешил я. — И тряпок чистых принеси. Бинтов и ваты.

— Прости, батюшка генерал, — явно огорчилась толстушка. — Темные мы, тканей заморских с роду не видали. Ни бинтового отреза ни ваты господской нетути у нас…

Едва сдержался чтоб не заржать во всю силу молодых легких. Вздохнул глубоко только, и уточнил:

— Тряпки неси. Рану извозчику замотать.

— А и счас, это мы мигом, — обрадовалась благополучному разрешению дела Матрена. И умчалась. Представляете бегемошку с моторчиком? Вот так и ускакала, даже занавеси колыхнулись.

Через минуту, держась за бок, в широченную низкую дверь протиснулся Евграф. И остановился на пороге с видом покорным и виноватым.

— Простите, ваше генеральское превосходительство, ума я невеликого. Ково хош спросите, всякий скажет — Евграфка Кухтерин не умнее сивой кобылы…

— Чего это он, Герман Густавович? — удивился сотник.

— Не знаю. Раньше-то он меня все барином величал…

— Прознал, поди, о чинах Ваших высоких, господин губернатор. Да испужался гнева Вашего праведного, — догадался Безсонов.

И видно верно догадался — Евграф закивал, как китайский болванчик, а потом и вовсе на колени брякнулся.

— Да встань ты, — на колени передо мной еще ни разу в обеих жизнях не падали. Может прежние цари как-то иначе воспитаны были? Мне вот от вида униженного человека самому стыдно стало. — Встань и пообещай, что никогда ни перед кем больше не встанешь на колени. И детям тоже завещай!

— Завещаю, батюшка Ваше превосходительство. Как есть завещаю! Только прости голову мою дурную, — хитрец наверняка уже понял, что ничего ему не грозит, но все-таки не торопился подыматься. Пришлось вставать из-за стола, идти и помогать. По пути успел заметить вытаращенные от удивления глаза казачьего сотника и едва сдержал смех. Если после этого моего демарша по губернии не поползут слухи обо мне, как о благодетеле народном, то я угол дома!

— Я тебя, хитрован, не за тем позвал, чтоб голову рубить, — хмыкнул я, усаживая Кухтерина на табурет. — Снимай одежду. Буду рану твою смотреть.

— Lassen Sie mich, mein junger Herr. Dass Sie ihre Hдnde nicht schmutzig machen, — угрюмо прокашлял Гинтар, поднимаясь с лежанки. Легко могу себе представить, как именно врачевал бы старый слуга, разбуженный воплями извозчика.

— Пустое. Отдыхай пока. Дай только щипцы какие-нибудь… Вдруг в ране пуля.

Седой прибалт вздохнул, обиженный недоверием, и, шаркая пятками, побрел к саквояжу. Евграф как раз успел скинуть рубаху, когда на столе появился грубоватый пинцет.

На обратном пути к своей постели слуга еще забрал так и валяющийся среди тарелок револьвер. А я-то все гадал — чего это Безсонов туда косится.

— Астафий Степанович, не в службу, а в дружбу, посмотрите, где там Матрена с тряпками.

Гигант, неожиданно резво, для его-то комплекции, вскочил и выбежал из избы. А Гинтар, демонстративно проводив сотника глазами, достал из коробки мешочек с капсюлями и принялся одевать их блестящие головки на запальные трубки барабана пистоля. Чем немедленно вогнал меня в краску. Знатный из меня воин! Собирался воевать с бандой душегубов не снаряженным для боя оружием! Хорошо хоть перед казачьим офицером не оконфузился.

— Спасибо! — шепнул я старику, дождался величественного кивка и теперь мог, наконец, заняться раной Кухтерина:

— К свету повернись. Ничерта же не видно!

Тяжелая пуля, прежде чем попасть в левый бок возницы, прошедшая обе толстые, оббитые кожей, деревянные стенки кареты, сильно потеряла в силе. Преодолев последнюю преграду — толстую овечью шкуру шубы, бесформенный уже кусок свинца впился в спину чуть выше почки, под ребра. Где и застрял, завернув края рубахи внутрь раны. Доктор из меня тот еще. Раны сложнее фурункула вообще ни разу не видел. Но, на мой взгляд, ни один внутренний орган извозчика не пострадал. Печень, вроде, справа. А почки существенно ниже. Появись у меня хоть малейшие сомнения, лезть в страшную, спекшейся кровью черную дыру величиной с олимпийский рубль, я бы не рискнул.