Застава «Турий Рог» - Юрий Борисович Ильинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, что я такого сробила? Ведь кабанчик, покель туда да обратно сгоняем, и впрямь провоняется, что же, тогда мясо кинуть? Тухлятину и собака не исть.
— Точно, — охотно согласился Булкин. — Хорошая собака никогда тухлое не сожрет, невкусно ей. Наши заставские собаки, к примеру, несвежее есть не станут.
Булкин весело болтал, подгоняя унылую лошаденку, старуха плаксиво косоротилась, сушила слезы платком. Костя избегал ее взгляда, стыдливо смотрел в сторону: видели бы однополчане, чем приходится заниматься!
На заставе Булкин обстоятельно доложил все начальнику. Зимарёв послал за поваром. Тушу разделывали на толстой плахе. Зрелище не из приятных, Костя недоумевал: зачем все это? Груша чувствовал себя героем дня, профессионально орудовал ножом, покрикивая на подручных. Шкуру сняли, очистили мездру; старуха выла в голос: спортили мясо, как есть спортили — куда теперь с ним?
— Хоть забрать дозвольте. Может, и успею довезти, соломкой обкладу. Батюшки! Никак пластать намеряетесь?
— Мы, бабуля, сейчас с твоей свинки еще одну шкуру спустим, чтобы не парилась по такой погоде, — хихикнул Груша, но осекся под грозным взглядом старшины и, кряхтя, нагнулся над разделанной тушей: — Подсобите кто-нибудь…
Покопавшись в разверстом брюхе свиньи, Груша извлек продолговатые пакеты, вымазанные кровью, и передал их Зимарёву. Начальник заставы вспорол пакет, посыпался серый порошок.
— Что и требовалось доказать, — сказал Зимарёв удовлетворенно. — Опиум.
— Китайский, — добавил Данченко. — Похоже, свежий.
— В отряде уточнят.
— Эх, мамаша! — укоризненно проговорил Булкин. — Свининка-то с начинкой. Какой хунхуз прислал, кому везла?
Когда старуху увели, ефрейтор подмигнул Косте.
— Видишь, какая ведьма? А ты ее пожалел, Петухов. Прижале-ел…
— Ладно! — досадливо отмахнулся Костя. — Скажи лучше, как ты догадался, что в туше что-то спрятано?
— Нутром почуял…
— Интуиция?
— Послужи на границе с мое — научишься сквозь землю видеть.
Белесые бровки ефрейтора обиженно дрогнули, на тугих, малиновых щеках разом высыпали конопушки — не может без подковырок Петухов! Нахватал мудреных слов и мечет, словно козыри…
После обеда Костю окликнул Девушкин.
— Дело есть. Боевой листок выпускаем.
— И на здоровье. Мне-то что?
— Можешь считать это своим комсомольским поручением.
Костя согласился без особого энтузиазма, отказаться не мог: общественной нагрузки у него пока не было.
— Что от меня требуется?
— Сущий пустяк, — обрадовался комсорг, справедливо полагавший, что Петухов будет сопротивляться. — Напиши заголовок.
Петухов загрустил.
— Бумага есть?
— Ватман.
— Годится. А краски?
— Все есть, даже перья плакатные.
Плохо дело, подумал Костя и вдруг просиял. Напустив на себя озабоченный вид, виновато проговорил:
— Я, конечно, с удовольствием. Хоть сейчас. Но… Видишь ли, — голос Кости задрожал от скрытой печали. — Я не умею рисовать. Понимаешь, какая досада!
Девушкин прищурился: хитер монтер, хочет отвертеться, сачок, не выйдет.
— Что ж… В таком случае сочини заметку. Писать, надеюсь, не разучился? Сделаешь зарисовочку о Булкине, как контрабандистку задержал. Случай свежий, интересный. Ты же с ним был, тебе и карты в руки. Странички на полторы, не больше…
Костя поднял на Девушкина невинные глаза: привязался, репей! Нужно еще успеть написать письмо домой и ребятам в роту. Но, ничего, голой рукой, комсорг, меня не возьмешь, мало каши ел…
— Это можно. Запросто накатаю, в школьной редколлегии три года состоял, руку набил, сделаю в лучшем виде. Но… удобно ли? Вот вопрос.
Девушкин рассердился: придется этого Петухова воспитывать, отлынивает от комсомольского поручения.
— Увиливаешь?
— Выбирай выражения, Дмитрий! Я от общественной работы никогда не отказывался, просто ты ставишь меня в неловкое положение.
— То есть? Объясни.
— Ребенку ясно… Старуху кто задержал?
— Ефрейтор Булкин.
— Один?!
— И ты, разумеется. Вы вдвоем
— Вот то-то и оно!
— Ну и что же? — Раздосадованный Девушкин нервничал: время на исходе, скоро комсомольское собрание, а тут изволь вести бестолковый разговор с разбитным хитрецом. — Что ты хочешь этим сказать, Петухов?
— А вот что. Петь себе дифирамбы не желаю, не имею права. Не по-комсомольски это. Скромность, как известно, украшает человека. Ты бы о себе написал?
— Нет, конечно! Но кто тебя заставляет — пиши о товарище.
— А я, значит, ни при чем? Меня, выходит, там не было и капитан не мне благодарность объявил?
…Заметку пришлось писать самому Девушкину.
III
ЛАНКА
Солнце высвечивало дно реки, яркие лучи играли на перекатах. Приток Турги, Серебрянка, петлял между сопок; берега, густо заросшие осокой, светлели кое-где каменистыми проплешинами. Густой кустарник местами подступал к самой кромке берега, иногда сбегал и вовсе к воде, окунув ветви в реку, они казались изломанными, чернели в голубой прозрачной воде, играющей нежно-зелеными лохмами водорослей. Иногда их выплескивало на крупные гладкие гольцы, на солнце они быстро темнели, рассыпались бурой пылью.
Вечерело.
Костя зашел в казарму, достал из тумбочки оставшуюся от завтрака горбушку, пайковый квадратик сахара. Сразу захотелось есть, не удержавшись, он отгрыз кусочек, и горбушка показалась на удивление маленькой: придется клянчить у Груши добавку. Увы, Костя выбрал неудачное время: повар пребывал в мрачном настроении.
Подгоняя хворостиной коз, он угрюмо размышлял о своей отнюдь не героической должности. Товарищи давно на фронте, в каждом письме — скрытый упрек. Правда, двое одноклассников попали на военный завод, но не поварами же они там были! А остальные сражались на разных фронтах; маленький вихрастый Генка Степанов и вовсе каким-то чудом угодил в военно-морской флот, кажется, на эсминец или какой-то другой корабль — из письма понять невозможно, одно только ясно — задохлик Генка тоже воюет!
Получив назначение на границу, Груша обрадовался, но начальник заставы узнал, что он работал в сельской чайной, и вопрос был решен.
Увидев Костю, Груша подхлестнул медлительных коз.
— Добрый вечер, — вежливо сказал Костя.
Груша сделал вид, что только что заметил бойца.
— А, это ты, Петухов. Гуляешь?
— Ничего подобного, — Костя сориентировался мигом. — Тебя встречаю, хочу помочь.
— А ты не шутишь? — Груша недоверчиво заморгал. — В таком разе будь добр попаси скотинку, а я на кордон смотаюсь. Дед обещал медку подкачать. Угощу.
— Попасти? С удовольствием. Правда, времени у меня маловато, но так и быть, на полчаса подменю. Давай хворостину.
Вот бес! До кордона пять километров. Повар помрачнел, но Петухов держался так искренне, что Груша усомнился: может, действительно времени у человека в обрез?
— Говори, зачем пришел. Небось снова продукты канючить?
— Что поделаешь, приходится унижаться, — вздохнул Костя. — Ради бедных животных я на все готов.
— Бедные! Это прорвы! Чтоб их утробы ненасытные натрое распались! — Груша огрел хворостиной ближайшую козу, коза мемекнула. И вдруг повар просиял, Костя удивленно повернулся: к ним приближалась девушка.
Загорелая, носик задорно вздернут, пшеничные волосы рассыпаны по плечам, простенькое платье обтягивает ладную фигурку… Груша расплылся
