Малая земля - Георгий Соколов

— Примем предложение нашего товарища?

— Примем! — дружно ответил строй.

— А что старшина скажет? — Куников посмотрел на старшину отряда Алешичева.

Алешичев всегда невозмутим, в серых глазах полнейшее спокойствие. Моряк он бывалый, его ничем не удивишь.

— Что ж, — коротко ответил он.

— Добро, — басовито кашлянув, сказал Куников. — Я согласен. А теперь давайте-ка проверим экипировку.

Закончив проверку, майор сказал Катанову:

— Ведите людей в клуб на собрание.

В клуб бывшего дома отдыха пришли не только десантники, но и катерники. Здесь Дубровин увидел брата и подошел к нему. Они сели рядом, прижавшись плечом друг к другу. Им хотелось о многом поговорить после долгой разлуки, но оба молчали, взволнованные предстоящими событиями. Иван положил руку на руку Сергея и сжал ее.

— Наконец-то, Cepera, вперед пойдем, — проговорил он.

Тот молча кивнул головой.

На трибуну поднялся старший лейтенант Старшинов. Он обвел взглядом притихший зал и звонко произнес:

— Товарищи! Сегодня идем в тяжелый бой. В этот бой идем с мыслью о победе, с мыслью о Родине. Я предлагаю дать перед боем клятву. Прочитаю текст этой клятвы.

Он стал читать.

Куников стоял на эстраде и наблюдал, как лица людей становились напряженнее, в их глазах появилось то одухотворенное выражение, которое он видел лишь в особо торжественные моменты в жизни человека.

Старшинов читал звонким голосом, медленно, веско. Куников знал клятву наизусть, но сейчас как-то по-новому воспринимал каждое слово, придавал всему более глубокий смысл. Ему вспомнилась Москва, где он жил и работал до войны, ставшая теперь такой далекой и еще более близкой сердцу. «Знала бы Наташа…» — подумал он.

Сергей наклонился к брату и зашептал:

— Вот бы сразу и в бой…

Когда Старшинов закончил читать, в зале стало шумно, многие зааплодировали. Дождавшись, когда в зале стихло, Старшинов сказал:

— Каждый из нас должен подписать клятву.

Первым поставил подпись Куников. Один за другим наклонялись над столом моряки, расписывались и отходили с торжественным выражением на лице.

Выйдя из клуба, Иван сказал:

— Пойдем на мой катер. До посадки успеем поговорить…

На берегу Дубровин увидел готовую к отплытию «Скумбрию». На палубе находился Терновский. Рядом! с ним стоял старшина первой статьи Анатолий Кузнецов, русоволосый, с румянцем на круглых щеках.

— Уже? — окликнул его Дубровин. — Не рановато собрался?

— Пока на моей посудине доползу до места, вы сто раз меня обгоните.

— Ну, чапай, чапай! Кстати, Жора, подними флаг над своей шаландой. В море выходишь, порядок надо соблюдать.

Стоящие на берегу рассмеялись. Не было на «Скумбрии» ни одной мачты, не к чему прикреплять флаг.

— На шею флаг приспособь, — посоветовал кто-то.

— Ладно, хватит подначивать, — отозвался Терновский и с озабоченным видом пошел в рулевую рубку.

— Ни пуха, ни пера! — крикнул ему Дубровин.

Терновский по-традиционному ответил:

— К черту!

6

— Ну, рассказывай свою Одиссею, — проговорил Дубровин, когда они с Сергеем вошли в каюту. — Из твоих писем я не все понял.

Если с подробностями, то рассказ надолго, — заметил Сергей, садясь на узкую койку. — Расскажу кратко.

— Прежде всего, — перебил его брат, — задам вопрос. Партийный билет сохранил?

— Кем ты меня считаешь? — обиженным тоном произнес Сергей. — Если бы не сохранил, Куников близко к отряду не подпустил бы.

— Это верно. Ну, не серчай, рассказывай.

Дубровин подвинул к брату коробку папирос. Сергей закурил, на его лице появилось выражение сосредоточенности.

— О том, как я воевал в отряде Куникова в прошлом году, нечего рассказывать. История начинается с того дня, как наши войска оставили Новороссийск. Наш отряд фашисты прижали к берегу. Три дня мы отбивались. К вечеру четвертого дня подошли танки. Я вылез из-за камней — и к одному. Подбил. Ко второму подобрался — и больше ничего не помню. Очнулся ночью. Кругом тихо. Я лежу между гусениц танка. Не пойму сначала, в чем дело. После выяснилось, что танк-то все-таки кто-то подбил, а я упал раненым под него. Ребята думали, что убит. Они держались до ночи, а ночью подошли катера и взяли их на борт.

— Я снимал, — вырвалось у Дубровина.

— Ну, вот, — криво усмехнулся Сергей, — и не знал, что меньшой брат лежит под брюхом танка.

— Черт возьми! Ну, продолжай…

— Осмотрелся кругом — темно, тихо. Ни нашей, ни немецкой речи не слышно. Пополз я к берегу, думал, может, там кто из наших. Но и там никого. Как был в одежде, так и лег в воду. Вода освежила, сразу почувствовал себя бодрее. Лишь на сердце тоска — один остался. Надумал было плыть на ту сторону бухты. Но куда там! Левая рука ранена, раны на голове и на груди. Как быть? Мысли остаться не было, знал, как увидят матроса — разорвут. Решил первым делом сделать себе перевязку. Достал из кармана бинт, разделся, в море окунулся. Сам знаешь, морская вода раны дезинфицирует и помогает быстрее заживать. Затем вылез из воды, перебинтовал раны, оделся, взял несколько гранат, автомат, пистолет — и ходу от берега.

— Куда же пошел?

Двинул в горы. Думал встретить там партизан и с их помощью переправиться к своим. Шел до рассвета.

Как стало светать, забрел в кусты погуще и залег на весь день. Вечером опять в путь. Ориентир взял на Маркхотский перевал. По гулу боя определил, что там свои. Круг предстояло сделать большой. Но это меня не пугало. На вторую ночь столкнулся с четырьмя фашистами. Убил их, но и сам заработал пулю в ногу. Идти стало труднее. Как на грех, подошва ботинка оторвалась. Привязал ее рукавом рубахи. Стало опять светать, я решил идти и днем. Что будет то будет, думаю.

Сергей притушил окурок и закурил другую папиросу.

— После махорки папиросой не накуришься… Да, иду, раны горят, пить хочется. Посчастливилось набрести на родник. Присел, напился и тут же уснул. Просыпаюсь, а около меня человек сидит. Я схватился за пистолет, а он тихо говорит: «Свои, сынок, свои». Разговорились, оказался лесником. «Я тебя выведу», — сказал он. Угостил табачком, хлебом и салом. Поели и собрались в путь. Но не удалось леснику вывести меня. Только отошли от ручья, вышли на тропинку — на тебе, едут на конях два гитлеровца. Передний сразу по нас из автомата. Лесник упал, а я за дуб успел спрятаться. Смазал переднего из автомата, второй ускакал. Я к леснику — убили, гады, человека. Похоронил его. Потом с фашиста сапоги снял, переобулся и быстро в лес,

Глаза Сергея затуманились. Он сжал бледные губы и махнул рукой.