Место встречи - Левантия (СИ) - Шутова Варвара

— Не знаю, возможно, пригодится. Но пока у нас недокомплект штата, так что берем, что дают.

— Да любая твоя практикантка справится лучше! По крайней мере, не будет на каждом углу кричать «я никогда не ошибаюсь».

— Ладно. Это, конечно, не твое дело, но так, между нами, — мне его навязали.

Арина вопросительно показала пальцем вверх.

— Нет, что ты. Шел в комплекте с Цыбиным. А Цыбин мне нужен. Может, драконы и редкие зверьки, но вот Особый с юридическим образованием — вообще уникальный. Так что если Цыбин хочет дракона — будет ему дракон. А Шорин этот… В общем, даю ему год. Либо он поймет, как быть примусом, либо мы научимся жарить котлеты на мартене.

Оперетка

— Всегда быть в ма-а-а-а-аске — судьба-а-а-а-а моя! — старательно, но неумело выпевал голос из-за закрытой двери.

Ему отвечал громкий смех.

Арина приоткрыла дверь. Спиной к ней, лицом к восхищенно аплодирующим практиканткам, раскланивался Шорин. На плечи ему на манер романтического плаща была накинута скатерть из актового зала.

Голову новой знаменитости украшало нечто невообразимое. Черная чалма, по поверхности которой шла россыпь красных роз с ядовито-зелеными стеблями. Красота!

— А теперь, медам и мусью, сеанс магии с разоблачением! — провозгласил Шорин, блеснув серьгой.

Он снял чалму — и вытащил из нее игрушечного зайца. Арина видела — таких продавала полусумасшедшая девушка на Вокзальной площади.

Практикантки опять зааплодировали. Шорин поклонился, завернулся в плащ — и направился к выходу, чуть не сбив Арину с ног.

— Простите. Не заметил. И, кстати, это ваше, — он протянул ей свою клоунскую чалму, — Ваш юный паж приволок.

— Оставьте себе. Вам она больше к лицу. Составляет ансамбль с прической и украшениями, — Арина отодвинула протянутую руку Шорина и прошла в кабинет.

— Моня, пойдем! Здесь не ценят искусство!

— Дамы! Перемещаемся в Особый отдел! — Цыбин жестом проводил практиканток за дверь. В кабинете стало тихо. Только смущенный донельзя Ангел остался сидеть в уголке.

— Зря вы его выгнали, Арин Пална, он смешно же показывал! И вообще, хоть колдун, но клё-ё-ё-ё-ёвый же!

Арина поморщилась от вульгарного словечка.

— Ну, в смысле, такой… Ну, как граф Монте-Кристо или там…

— Как герой-любовник второсортной оперетки, — подытожила Арина, давая понять, что разговор закончен.

Яков Захарович вошел в прекрасном расположении духа, помахивая свежей газетой.

— Вы только посмотрите, что у нас за оперетка! — пропыхтел он, усаживаясь в кресло и разворачивая газету, — сейчас я вам зачитаю.

Арина подняла голову. На нее смотрели самые синие в мире глаза.

Конечно, на зернистой фотографии в местном «Большевистском знамени» нельзя было понять точно, синие они, серые или вообще карие, но эту улыбку, скользящую по лицу с самого неба, эти брови с изломом, эту морщинку между бровей она узнала бы из миллиона других.

Его звали Антон Хайков.

Он был гением. Первая его статья, написанная на коленке где-то на третьем курсе института, была перепечатана в нескольких медицинских журналах, в том числе, говорили, и иностранных. Тогда его стал называть «коллегой» даже седобородый ректор института. Следующие статьи фурор наделали не меньший.

Но писал он нечасто и лениво — он был практиком. Фанатичным, восторженным, влюбленным. Он произносил «гнойная хирургия» так, как произносят имя любимой женщины — с придыханием, пробуя на вкус каждый звук.

Когда Арина пошла учиться, он был уже аспирантом. И достопримечательностью института.

Его операции собирали больше восторженных зрителей, чем гастроли столичных певцов. За право подавать ему инструменты шли нешуточные бои среди студенток.

Арина держалась долго. Два первых года она хихикала над однокурсницами, создававшими ради Антона невозможные прически, красившимися в стиле киношных фам-фаталь и прочими способами пытавшихся обратить на себя внимание.

А на третьем курсе поймала взгляд его синих глаз — и утонула в них. Конечно, она не стала проводить часы наедине со щипцами для завивки, не наводила томность на лицо. Она пошла другим путем.

Раз сердце Хайкова принадлежит гнойной хирургии, значит, Арина станет лучшим хирургом… после самого Антона.

Профессора очень удивились, когда Арина, раньше откровенно скучавшая на занятиях, вдруг с остервенением погрузилась в учебу. То, что раньше было для нее лишь данью уважения семейным традициям, внезапно обрело смысл, стало частью и целью жизни. И в конце года первый бастион был взят — ее ответ на экзамене с кучей дополнений к учебному материалу,

найденных во время ночных бдений в библиотеке, удостоился сдержанной улыбки Хайкова и его тихого шепота «недурно».

Арина летала как на крыльях. Еще больше теории, а теперь еще — и практика. Еще пара дежурств, пусть даже ее задача — мыть полы или наводить порядок в аптеке. На пути к победе не бывает неважных дел.

Когда пришло время распределения по специальностям, Арина ни на секунду не задумалась.

На вопрос комиссии ответила только: «А что, в мире придумали что-то интереснее гнойной хирургии?» — и поймала уже полную улыбку доцента Хайкова.

Гонка продолжалась. Быть лучшей, чтобы быть достойной.

Родители удивлялись. Они знали, что в медицинском халтуры не бывает, но чтоб вот так — забыть обо всем, годами не бывать в кино и театре, ни разу не прогуляться с каким-нибудь приличным молодым человеком, проводить все время то в институте, то в библиотеке, то в институтской клинике…

Диплом с отличием Хайков вручил ей лично, но при этом — открыл его, чтобы прочесть фамилию. «Он не помнит, как меня зовут», — впервые поняла Арина.

Еще два года жизни она потратила на то, чтобы доказать ему, что он не прав, — а доказала только себе, что без синих глаз Хайкова хирургия для нее потеряла все очарование. Снова стала чем-то мертвым, чередой заученных движений и шаблонных решений, задач, не вызывавших любопытства и озарений, не приносящих радости.

Нет, она была неплохим профессионалом. Середнячком из тех, на которых держится любое дело, рабочей лошадкой.

Блеск, который поразил бы Хайкова, заставил запомнить ее имя, в Арине отсутствовал.

Впрочем, была ли в мире девушка, достойная ловить на себе взгляд бездонных синих глаз, Арина не знала — Хайков так и не женился.

Она сбежала из хирургии. Сбежала от скуки, рутины, духоты. Сбежала от того, что понимала — лучше, чем она есть, она уже никогда не станет.

Неделю пролежала в кровати, глядя в потолок и обнимая плюшевого медведя (мама с папой устроили консилиум у постели, на котором внезапно постановили, что дочь взрослая, имеет право решать свою судьбу сама), — а потом пошла туда, где было интересно.

В общем-то, так Арина и оказалась в уголовном розыске. Снова училась, снова ночевала в библиотеке — но теперь для себя, никого не стараясь победить или поразить. И, кажется, получилось то ли найти себя, то ли наконец-то найти свое.

Но, конечно, в сорок первом хирургия догнала Арину. Бывает время, когда так себе хирург полезнее хорошего криминалиста.

Арина усилием воли отвела взгляд от фотографии в газете. Яков Захарович уже закончил чтение и ждал реакции публики.

— Да, сплошная оперетка, — задумчиво произнесла Арина. И все-таки стыдливо попросила газету.

Она думала, каково будет прочесть про очередное достижение Хайкова. Приятно («это мой учитель»), горько («я так и не смогла») или просто скучно. Но статья оказалась совсем другой. Враг. Сотрудничал. Высшая мера. Слова били в глаза, но сердце стучало ровно. Просто окончилась еще одна глава. Пора перевернуть страницу.

Первомай

Май 1946

«Здравствуй, страна героев, страна мечтателей, страна ученых» — надрывался динамик на столбе.

— И тебе привет, — хмуро ответил ему Цыбин.