Сияние Каракума (сборник) - Курбандурды Курбансахатов

И опять заплакала.

— А ты вот что, Дурсун, не суйся в их молодую жизнь. Всё равно они уже не будут так жить, как мы с тобой прожили. И слава богу, что не так! И нечего зря огорчаться, что они делают всё не по-нашему. Посмотри вокруг, ведь старого-то уж не осталось, и сама жизнь не только их, но и нас с тобой заставляет всё делать по-новому. Пойми ты это!.. Вот тебе страшно сейчас: ай, Сурай хочет быть артисткой, и Анкар этого желает. А ведь ты же и не знаешь, что это за птица — артистка. Ну что ты видела кроме этого села? А судишь вроде меня, когда я был мальчишкой. Как-то раз заехал к отцу в кибитку один богатый человек, вынул из кармана и сунул мне в руку кусок сахара: «На, ешь, парень!» А я сахар-то отродясь не видал и думал, что это просто белый камешек и что этот человек шутит, смеётся надо мной, и сам засмеялся. А он опять говорит: «Чего смеёшься? Ешь, говорю!» Я опять не поверил и хотел забросить. А потом убежал из кибитки, лизнул языком и только тогда понял, что за штука сахар… Ну, ступай домой, успокойся, а потом потолкуем с тобой.

Вели-ага затянулся папиросой и выпустил из-под усов облако серо-сизого дыма.

Дурсун вытерла слёзы ладонью и пошла домой.

Когда она подошла к своей калитке и протянула руку, чтоб открыть её, со двора вдруг долетели до псе взволнованные голоса Анкара и Сурай.

— Так ты считала меня гнусным феодалом? — с улыбкой спрашивал Анкар. — И не стыдно тебе?

— А как же? Ведь ты же сказал: «Сватай, мама!» А меня и не спросил…

Дурсун в смятении толкнула калитку, вошла во двор и застыла на месте. Анкар и Сурай стояли на веранде, держали друг друга за руки, смотрели друг другу в глаза и смеялись так, как смеются только очень счастливые люди.

— Ай, боже мой!.. — растерянно пробормотала Дурсун.

Она уже ничего не понимала.

Не успела Дурсун сообразить, что же всё это значит, как Сурай вдруг радостно всплеснула руками, вскрикнула как безумная: «Екатерина Павловна!» — и опрометью бросилась в сад. А Анкар так же стремительно прошёл мимо озадаченной Дурсун и хлопнул калиткой.

Дурсун глянула вдаль и увидела в самом конце сада женщину в тёмном платье, которая шла по тропинке навстречу бежавшей Сурай, прикрываясь от солнца белым зонтиком.

— Ай, боже мой, да ведь это и правда Екатерина Павловна! — заволновалась Дурсун и метнулась на веранду, чтоб навести на ней порядок.

Екатерина Павловна устала с дороги, лицо у неё раскраснелось от жары, но, когда к ней подбежала Сурай, как воплощение жизнерадостной юности, она улыбнулась, пытливо посмотрела в глаза девушки и сказала:

— Ну, моя певунья, я вижу ты стала такой же, как и была. И лицо у тебя такое счастливое!..

Сурай смутилась на мгновение, бросила быстрый взгляд на веранду. Она испугалась, как бы не выдать себя, когда будет знакомить Анкара с Екатериной Павловной, но парня уже не было на веранде, и она успокоилась.

— А чего ж унывать, Екатерина Павловна? Я так рада, что вы пришли!.. — ответила Сурай.

— У тебя, видно, всё уладилось. Мама смирилась, отпускает тебя?

— Ой, что вы, Екатерина Павловна! Ничуть не смирилась. И слушать не хочет… Она даже Вели-агу не послушалась и вас ни за что не послушается. Вот увидите!.. Я как раз сегодня вечером хотела пойти к вам и сказать, чтоб вы не приходили… То есть, нет, я не то хочу сказать… Чтоб вы приходили… мы всегда вам очень рады — и мама, и я, и Аман, но чтоб вы уж не уговаривали маму. Она всё равно не отпустит… Зачем же её расстраивать? Она так переживает, такая несчастная и так постарела за эти дни! Мне так жалко её!.. И я уж знаете что решила? Мне это Аман советовал… Я решила сначала окончить пединститут, чтоб успокоить маму. Окончу и уж ни от кого не буду зависеть, сама себе буду голова и тогда уж начну учиться петь. Ведь это ещё не поздно будет. Правда?

— Конечно, не поздно, — ласково и вместе с тем всё так же пытливо посмотрев на Сурай, сказала Екатерина Павловна. — Умница, что жалеешь старую мать. Я всегда думала, что у тебя доброе сердце. Ведь злые-то люди, говорят, не поют… Ну, а тебе-то самой хочется учиться в пединституте?

— Нет, Екатерина Павловна! Мне так хочется учиться петь! Но что поделаешь? Так всё складывается… А потом я много тут передумала. Может быть, у меня и голос-то не такой уж хороший, да ещё вдруг и пропадёт, как у вас, и останусь я без всякой специальности…

— Ну, друг мой, ты хоть и набралась тут благоразумия, а по-моему, надо делать в жизни то, к чему больше всего лежит твоё сердце. Я всё-таки поговорю с Дурсун. Только ты не волнуйся и не вмешивайся в наш разговор.

— Хорошо, хорошо, Екатерина Павловна! Я уж так переволновалась за эти дни, что теперь ко всему отношусь спокойно… Да что же мы тут стоим на жаре? — вдруг спохватилась Сурай. — Вы шли, устали, а я заговорила вас… Мама, Екатерина Павловна пришла!

— Добро пожаловать! — сказала Дурсун с веранды и торопливо засеменила навстречу гостье, осыпая её ласковыми приветствиями.

Сурай и Дурсун усадили Екатерину Павловну в плетёное кресло, стоявшее у стола в тени, на веранде, поставила перед ней пиалу, чайник с зелёным чаем, вазочки с изюмом, вареньем и конфетами, а сами принялись готовить плов.

Сурай проворно разожгла костёр в углу двора. Дурсун ощипала зарезанную курицу и засновала от костра к дому, из дома к костру то с котлом, то с морковью, то с банками с рисом и с маслом. А Екатерина Павловна, откинувшись на спинку кресла, пила чай и наслаждалась прохладой, чистым воздухом и сельской тишиной.

— Как хорошо тут у вас! — сказала она, когда Дурсун освободилась немного от домашних хлопот и подошла к веранде — спросить, не нужно ли ещё чего-нибудь гостье.

— А вы поживите у нас! В городе-то у вас жара, пыль да суета, а у нас тихо, просторно. И на Мургабе вечерами так хорошо, прохладно! — от души приветливо говорила Дурсун, а сама недоумевала, да как же эта седая, умная, строгая женщина могла внушить её дочке такую несуразную мысль, как учиться петь? А ведь это она её подбила. Дурсун хорошо это знала.

— Ах, моя милая, и с удовольствием пожила бы, да некогда. Ведь я не только учительница, я ещё и депутат городского Совета и на радио работаю. У меня много дел. Я и к вам-то по делу пришла. Посидите со мной! Мне надо поговорить с вами.

Дурсун торопливо стряхнула с себя куриный пух, присела к столу и сразу насторожилась. В потускневших глазах её появилось даже что-то страдальческое. И Екатерина Павловна только тут заметила, что Дурсун и в самом деле осунулась и очень постарела за последнее время.

— Я хочу поговорить с вами о Сурай, о нашей с вами любимице Вы можете гордиться ею, Дурсун. Это не девочка, а золото. Она и умна, и послушна, и такое у неё доброе, чистое сердце, и всегда-то она весела, звенит как колокольчик. В школе у нас все учителя её любят, а для меня она как дочь родная. И вот что меня беспокоит — что она дальше будет делать, где будет учиться? Ведь это дело очень серьёзное. От этого зависит вся её жизнь. Сейчас она сказала мне, что хочет поступить в институт…

— Ай, боже мой! Да неужели же одумалась? — радостно встрепенулась Дурсун. — А ведь она всё твердила: «Хочу учиться петь!»

— Да вот видите, передумала. Не хочет огорчать вас. Ведь вы же не разрешаете ей…

— Ах, мой ягнёночек! — легко вздохнула Дурсун и, повернувшись, ласково посмотрела на Сурай, хлопотавшую у костра. Она вспомнила, какими счастливыми глазами только что смотрела её доченька на Анкара, а тот на неё, и подумала: «Умсагюль-то, видно, правду говорила. Куда она же теперь от Анкара уедет? Какое уж теперь пение? Вот и передумала… Ну и слава богу!»

— Вас это радует, — спокойно продолжала Екатерина Павловна, — а меня эго очень огорчает. Ведь я, как и вы, хочу только счастья Сурай, а счастье её не в пединституте. Ей надо учиться петь. У неё прекрасный голос, и душа её рвётся петь. А она, по своей доброте, чтобы успокоить вас, хочет отказаться от своего счастья, да и от счастья своего народа, который мог бы наслаждаться её пением. Хорошо ли это, Дурсун? Разве вы не хотите счастья своей дочери?

— Ай, боже мой! — заволновалась Дурсун. — Да какое это счастье?.. И что теперь говорить?..

— А как же не говорить, моя милая, когда решается судьба человека? — всё так же спокойно продолжала Екатерина Павловна. — Люди морковь сажают, и то думают, как бы её так посадить, чтоб она лучше росла. А о человеке-то и подавно надо подумать. Говорят: «Розу не ценят там, где она растёт». И я думаю, что вы и не подозреваете, что за сокровище у вас Сурай. Я старый человек, Дурсун, учительствую почти тридцать лет, передо мной прошло много всяких девушек, а таких способностей, как у Сурай, я ни у кого не видела. Она перед ними как чудо. И я к вам вот по какому делу пришла. Вчера я получила письмо из Ашхабада. Министерство культуры устраивает в воскресенье на следующей неделе просмотр художественной самодеятельности коллективов и просит меня привезти лучших своих учеников и учениц. Я хочу поехать с Сурай, да надо бы и вам поехать с нами.