Арабский кошмар - Роберт Ирвин

Речь Йолла потекла стремительным потоком. Как понял Бэльян, он сочинял произведение, точнее сборник историй, почти не связанных общим сюжетом.

– Я назову его «Тысяча и одна ночь».

Каждую ночь он диктовал новую часть своему другу каллиграфу. Слушая, Бэльян начал понимать, сколь необычно и изощренно лукавство Йолла, ибо истории свои он сочинял не только для того, чтобы развлекать городских бедняков, но и, сознательно написав их в непритязательной, несколько путанной, разговорной манере, намеревался создать впечатление, будто все это – и в самом деле творения лавочников и нищих Каира.

Йолл был преисполнен сострадания к людям этого города. И все же Бэльян заметил, что к жалости примешиваются оттенок презрения к лишенным воображения лавочникам и резкое осуждение их пассивности и меркантильности, а главное – их благонравия. В самом Йолле ни капли благонравия не было.

– Эти бедняги не имеют права на собственное мнение. Они не видят снов, они сидят, как тряпичные куклы, возле своих товаров, но я стану выразителем их мнения, я сотворю для них сны.

Йолл занимался своим делом с убежденностью маньяка. Ему, весьма сильной личности, хотелось полностью раствориться в этих историях и стать только фильтром для чувств и надежд, пусть слабых, простых людей. С этой целью в свободное от работы и диктовки время он бродил по знакомым до мельчайших подробностей переулкам и площадям города, ничего не подмечая осознанно, но каким-то образом воспринимая все, что носилось в воздухе Каира. Он возвращался в свой дом на краю армянского квартала и бездумно сидел с закрытыми глазами, пока на веках не начинали плясать образы, а вокруг – строиться сюжет. Истории Йолла возникали, как он утверждал, в некой сумеречной области, где-то между сознательным творчеством и клокотанием абсолютной бессмыслицы.

– Возьмем, к примеру, историю о двух Гарун аль-Рашидах, которую я сочинил несколько дней назад. В ней говорится о…

Тут Бэльян, не в силах больше сдерживать нетерпение, прервал стремительный поток слов:

– Но скажите, откуда вы знаете итальянский?

– Я долго черпал вдохновение у Боккаччо. Мы любим итальянцев.

– Мы? А англичан вы тоже любите?

Йолл показал в угол комнаты. Пока они разговаривали, в дом незаметно вошла женщина. Это была та самая женщина, которая сидела впереди всех слушателей.

– Мария Коптская, моя сестра. Конечно, мы оба копты, но люди зовут меня Грязным Йоллом.

Она улыбнулась и села. Потом улыбка исчезла, словно ее никогда и не было. Это была угрюмая, серьезная девушка, в которой, казалось, тлела ярость – а может, это было нетерпение или сдерживаемое желание? – когда она вслушивалась в каждое слово Йолла. Кувшин был снова наполнен вином.

Йолл продолжал, отвечая на заданный Бэльяном вопрос:

– Посмотрим. Вы первый англичанин, которого я повстречал, не считая Вейна.

– Что вы можете рассказать мне о Вейне?

– Достаточно, надеюсь, чтобы убедить вас избегать его общества. Хорошо, что мы с вами сегодня встретились. Мне не нравится, когда люди, особенно христиане, попадают в лапы к этой парочке.

– Парочке?

– Вейну и Кошачьему Отцу. Предупреждаю, они манипулируют людьми, а с людьми, которые подпали под их влияние, потом невозможно разговаривать. Они хранят некую общую тайну, по крайней мере, похоже, хотят создать такое впечатление.

– А давно Вейн знаком с Кошачьим Отцом?

– Давно. Вейн уже долгое время регулярно бывает в Каире. Порой он жил в городе несколько лет подряд и тогда останавливался обычно в Доме Сна. Нет, в этой парочке и вправду есть нечто странное – в этом старом скелете и в этом воре-карманнике. Да-да, когда Вейн впервые приехал в Каир, он был всего-навсего мелким преступником. Как знать, может, он успел побывать и на галерах. Во всяком случае, жизнь у него была нелегкая. Он не вел себя как синьор и ученый и не рассуждал, как ныне, со знанием дела о физике и метафизике. Нет, он был карманником – умным и честолюбивым, но все же карманником. Он пришел в Дом Сна, и Кошачий Отец, должно быть, по достоинству оценил его возможности, ибо дал ему образование, как собственному сыну. Вейн занимался с ним языками цивилизованного мира – арабским, персидским и древнееврейским. Он научился хорошим манерам, изучил алхимию, медицину, гематрию, натурфилософию и толкование снов. Но прежде всего он научился служить своим хозяевам.

– Вы хотите сказать…

– Я сам не уверен в том, что хочу сказать… Возможно, Вейн работает на султана и его чиновников – в качестве шпиона. Как, думаю, и Кошачий Отец. Из Дома Сна в Цитадель давно дорожка протоптана. Наверняка они торгуют информацией. Откуда они берут эту информацию, понять нелегко. Быть может, ее предоставляют клиенты, которые приходят за толкованием снов и предсказанием будущего? Постарайтесь как можно скорее уехать из города. Кошачий Отец – человек опасный, и как друг, и как враг. Простите мою настойчивость, но должен сказать, что прошлое Кошачьего Отца едва ли менее позорно, нежели, как я полагаю, прошлое Вейна. Позвольте мне рассказать одну историю.

Йолл отхлебнул изрядное количество вина и продолжил.

– Я услышал ее из уст самого Кошачьего Отца много лет назад, еще до того, как он стал такой важной персоной, как ныне. Кошачий Отец не всегда был хозяином Дома Сна. В молодости, когда он только приехал в город и здесь были люди куда более искушенные в тайных науках, чем он, ему приходилось перебиваться колдовством и торговлей снадобьями. Специализировался он на зельях, возбуждающих половое чувство, и изображениях, предназначенных для того, чтобы завлекать мужчин в постель. Заниматься этими изображениями было очень опасно, ибо он имел обыкновение рисовать их на телах своих клиенток. Он постоянно рисковал, что мужья заметят на телах своих жен эти знаки и дознаются, кто их изобразил, но ремесло это приносило доход, ибо знаки были могущественные, они достались ему от Арбателя Магии. Однажды к нему явилась женщина, назвавшаяся Фатимой и поведавшая обычную историю о том, что муж перестал испытывать к ней влечение, и тогда он изобразил у нее на пупке, на внутренних сторонах бедер и меж грудей соломоновы знаки. Она щедро заплатила и удалилась. Через некоторое время в Ниле обнаружили уносимого вниз по течению юношу с перерезанным горлом. Подобные вещи иногда происходят, и никто не обратил на это особого внимания.

Через несколько дней нашли еще одно тело, потом еще и еще – все мужчины и все с перерезанным горлом. Это напоминало эпидемию чумы, и когда бедствие из бедняцких кварталов города распространилось на более фешенебельные районы, что ниже Цитадели и на берегу реки, оно начало вызывать у правительства некоторое беспокойство. По ночам на улицу стали отправлять отряды бдительных граждан. Несколько раз эти отряды в последнюю минуту спасали жертву от приставленного к горлу ножа. По городу начали ходить нелепые слухи. Многие говорили, что это ритуальные убийства, совершаемые иудеями или коптами, и некоторым членам иудейской общины пришлось на время покинуть город.

А однажды ночью Кошачий Отец бродил в одиночестве по Поселку Женщин. То ли он рассчитывал заработать там деньги, то ли потратить – об этом можно только догадываться. На нем был джаллаба с капюшоном в магрибском стиле. Говорят, Кошачий Отец родом с гор Атласа, расположенных далеко в западных землях. Так вот, он миновал женщину в чадре, стоявшую на краю поселка, очевидно, в ожидании клиентов. Пройдя несколько шагов, он обернулся, ибо непостижимым образом почувствовал сильное влечение. Он подошел к ней поближе. Она открыла лицо. Потом, улыбаясь, она достала спрятанный в складках рукава длинный серебряный кинжал. Но даже увидев это, он все еще был очарован и сексуально возбужден. Он понял, что она хочет убить его, но не мог сдвинуться с места. Не в силах пошевелиться, он смотрел, как сокращается расстояние между ними.

«Ах, вы этого не сделаете», – прохрипел он.

Вместо ответа она обнажила верхнюю часть тела, и там он, не веря своим глазам, увидел тот афродизийский символ, который несколькими месяцами ранее изобразил меж грудей женщины по имени Фатима. Когда сей магический знак открылся взору, противоестественное влечение усилилось. Отец понял, что ему грозит убийством одна из сотворенных им самим искусительниц. В последней отчаянной попытке спастись он воскликнул: «Ах, несчастная, кто это с тобой сделал?! Тебе суждено погибнуть, ибо ты носишь меж грудей знак Азраила, ангела смерти!»

Налетел внезапный порыв ветра, и женщина скрылась, убежав во тьму одной из боковых улочек. Он попытался догнать ее, ибо все еще испытывал страшное влечение, но она исчезла. После той ночи убийства прекратились. Лишь теперь, спустя годы, в саках Каира вновь начали рассказывать неприятные истории и опасаться возвращения Фатимы Смертоносной. Если она вообще когда-либо существовала, – задумчиво добавил Йолл.– Кошачьему Отцу ни в коем случае нельзя ни верить, ни доверять. Но история хорошая. Я ее уже много раз рассказывал.