Приговоренные к любви - Нора Филдинг

Рядом со мной стояла невысокого роста дама приятной наружности, которая, по-видимому, хотела мне что-то сказать. А сейчас она, как и все остальные люди, испуганно на меня взирала.

Я прекратила изображать из себя сирену про­тивовоздушной обороны.

— У вас расстегнута сумочка, — еле-еле смогла выдавить дама, испуганная моей неадекватной реакцией.

После этого случая я перестала везде и всю­ду видеть Эрика, а потом смогла и полюбить новую для меня страну. Мне понравилось бро­дить по улицам, которые, словно серпантин, свернутый кольцами, постепенно разворачива­ются перед вами. Вступаешь на такую улочку и кажется, что это тупичок глубиной в один дом, но доходишь до воображаемой стены, как она перед тобой расступается — и ты снова оказываешься в кажущемся тупичке и так до бесконеч­ности. Я полюбила жаркое солнце, пронизывающее лучами кожу и согревающее тебя изнутри. А пышные восточные базары... Кто может ос­таться к ним равнодушным?

И вот наступило время отпуска. Все ожида­ли, что я поеду домой, в Англию. Так поступали все сотрудники консульства. И я не смогла об­мануть их ожидания, хотя ехать на родину мне совсем не хотелось.

Завтра самолет «Бритиш эрлайнз» повезет меня в туманный Альбион, а сейчас я лежу на крова­ти и мечтаю о возвращении сюда, в чужую для себя страну, которую я успела полюбить.

В этот момент зазвонил телефон. Я сняла трубку и услышала мелодичный голос жены консула:

— Джейн, это Дороти. Доброе утро! Не могла бы ты заехать ко мне? Мне очень нужно тебя повидать.

Дороти всегда настаивала, чтобы я называла ее по имени. Мне это давалось с большим трудом. Видимо, у меня сильно развито чувство субординации: жена моего начальника не могла быть для меня просто «Дороти». Поэтому я про­бормотала:

— Да, хорошо, миссис Коллинз. Сейчас приеду, Дороти.

Стоило мне ступить на территорию ухожен­ной, утопающей в зелени консульской вил­лы, как миссис Коллинз с ходу взяла меня в оборот.

— О, Джейн, дорогая, входи. Рада тебя ви­деть. У меня к тебе небольшая просьба, — сказа­ла она, увлекая меня в дом.

Миссис Коллинз — миловидная женщина, стоящая на пороге своего сорокалетия, была сгустком неиссякаемой энергии, вечным дви­гателем в женском обличье. В данный момент она не переставая тараторила:

— Не откажи в просьбе. Мне хочется сделать сыну подарок. У него в жизни должно произой­ти большое событие, хотя я и против...

Я тупо кивала, во всем соглашаясь с Дороти. Спросить, что это за событие в жизни ее сына, которое вызывает большие опасения у матери, я не могла. Вставить слово в непрерывный мо­нолог Дороти способен только человек, обла­дающий особым талантом. Я же была его начис­то лишена.

— Джейн, дорогая, ты не можешь себе пред­ставить, какой подарок я ему приготовила, — продолжала трещать Дороти и, подойдя к столу в гостиной, подняла покрывало с чего-то боль­шого, возвышающегося словно башня. — Вот смотри, Джейн. Правда, чудо?

Я обомлела. Дороти оказалась права. Что-что, а представить себе этот ее подарок сыну я ни­когда бы не смогла. Посреди стола стояла клет­ка, а в ней сидел большущий попугай.

— Продавец уверял, что Микки — это его так зовут — может говорить все, что угодно. Правда, Микки? — обратилась Дороти к попугаю.

Попугай молчал и косил на миссис Коллинз блестящим глазом. Он явно и впредь собирался держать язык за зубами, то есть за клювом.

— Микки, скажи: «Микки. Попка — дурак. Здравствуй, Микки!». Вот засранец, молчит. — Дороти уже обращалась ко мне. — Бьюсь, бьюсь с ним, а он молчит и молчит, толстозадый бандит.

Мне было странно слышать подобные слова из уст миссис Коллинз, но попугай своим мол­чанием, видимо, совсем вывел ее из терпения. Мне стало жаль Дороти, и я поспешила ее ус­покоить:

— Ничего страшного. Это действие новой об­становки. Он же говорил у продавца.

— Нет! Он и тогда молчал, как сотрудник МИ-6 на задании в стане врага, но продавец утверждал, что Микки — настоящий оратор и хорошо говорит по-английски.

Я изумленно взирала на Дороти. Как можно было поверить заверениям продавца, заведомо ложным? Главное для него — продать! Я бы ни­когда не совершила столь неосмотрительного поступка. При этих мысленно произносимых мною словах резкая боль пронзила сердце. Я же умудрилась не то что птицу купить, а отдать аферисту квартиру, все имеющиеся деньги да еще и свое сердце в придачу.

Миссис Коллинз продолжала попытки зас­тавить попугая произнести хотя бы одно слово. Я же была уверена, что птица не заговорит, как бы Дороти ее не обзывала.

— Дороти, дорогая, ты дома? Чем ты так взволнована? — На пороге гостиной возник сам консул.

Дороти с завидной быстротой набросила по­крывало на клетку и метнулась с ней в противо­положную дверь, ведущую в коридор. Видимо, она не рвалась просвещать мужа в свои планы относительно планируемого ею подарка сыну.

— Джейн, здравствуй! Рад тебя видеть! Что тут происходит?

Я еще не успела собраться с мыслями, как Дороти вернулась в гостиную и набросилась на мужа:

— Что-что? Ничего! Так, дамские безделуш­ки. Я купила платье, а дома оно мне разонрави­лось. Хотела отнести поменять, но Джейн ут­верждает, что оно отлично подойдет нашей те­тушке Марго.

— Тетушке Марго? Впервые слышу о ее су­ществовании. Кто это? — заинтересовался мис­тер Коллинз.

Прием, использованный Дороти, нельзя было назвать удачным. Консул кретинизмом не страдал. Он, наоборот, отличался логичным складом ума и цепкой памятью.

— Марго не наша тетушка, а наша с Джейн, вернее только Джейн. Она попросила меня ку­пить тетушке платье, что я и сделала, — попы­талась выпутаться из поставленной самой себе ловушки Дороти.

Я покорно кивнула.

— Это ты его сейчас выносила? А мне пока­залось, что ты тащишь целый шкаф, — продол­жал допытываться консул. Видимо, проглотить наживку про тетушку Марго ему было трудно.

Почему Дороти скрывает подарок? Пусть ре­бенок ухаживает за птицей. Это развивает доб­роту, отзывчивость. Вряд ли мистер Коллинз будет слишком сердиться на жену за покупку молчаливой птицы. Я считала, что лучше всегда говорить правду.

— Тетушка Марго — крупная особа. Сколько она весит, Джейн? — услышала я слова Дороти, обращенные ко мне.

Меня всегда удивляла моя способность врать во имя спасения других. В отношении себя я не обладала и сотой долей такой предприимчивос­ти. Видимо, моим призванием было профессио­нальное лжесвидетельство. Вот и сейчас с языка охотно сорвалось:

— Сто пятьдесят килограммов!

Дороти, видимо, сомневалась в только что открытом моем призвании или слишком хоро­шо знала умственные способности своего мужа, справедливо полагая, что тому не составит боль­шого труда вывести меня на чистую воду, если я задержусь в гостиной еще на несколько ми­нут, поэтому она подтолкнула меня к выходу.