Легенды о проклятых3. Обреченные - Соболева Ульяна "ramzena"

От голода и усталости у смотрящего с Равана случались галлюцинации, и ему чудилось, что по снегу расползаются гигантские щупальца пауков, как в цитадели. Но потом он находил в кармане замерзшие корки хлеба и жевал их, пока они не таяли на языке. Кошмары наяву отступали, и мужчина шел дальше, опираясь на деревянную палку. После падения он так и не прекратил волочить за собой левую ногу, и без того искалеченную в прошлом. Ран знал, что нельзя съедать все сразу, так как сбился с дороги и неизвестно, наткнется ли он на поселения в ближайшие сутки. На большее Ран уже и не рассчитывал, он был слишком опытным воином, чтобы не понимать всю плачевность своего положения. Может, это и к лучшему – замерзнуть в снегах, а не быть сожранным этими тварями адскими и превратиться в одну из них. Терять ему нечего, его никто и нигде не ждет. Семья сгинула давно, пока он по военным походам ходил, а женщины своей и детей никогда у него не было. Да и откуда им взяться, если с тринадцати лет меч в руки взял и так и не выпустил, пока в бою не перерубило сухожилия на правой руке, и не стал он следопытом при дозоре? А потом, после того, как ноги обморозил, был отправлен в цитадель смотрящим на вышке, выкарабкался, научился ходить заново на отрезанных ступнях и без пальцев. Никто не знал, что грозный Ран Мазал ходит благодаря чуду…Ран не любил много разговаривать, любопытство и длинный язык позорят настоящего мужчину. Он понял это, когда его высмеивали и называли безумцем с Равана. Но его спасение оба раза было именно чудом, иначе и не назвать. Смотрящий верил, что от смерти его амулет спас, который ему на шею шеана повесила много лет назад. Он тогда отряд через болота вел после тяжелого боя с валлассарами-лазутчиками. Пробирались через трясину к своим и крики услышали о помощи. Никто в чащу леса к топям идти не захотел, сказали, что места там лютые и немало народу сгинуло. А Ран всегда сердобольным был, не мог не откликнуться, бросился один в сторону деревьев.

Он тогда впервые человеческую жестокость увидел просто так, не на войне, и ужаснулся тому, на что вообще люди способны. Несколько местных жителей из ближайшей деревни молодую женщину в разорванном окровавленном платье к стволу привязали и хворост вокруг разложили. Сжечь ее собрались. А она кричит, несчастная, бьется.

- Не троньте. Не шеана я. Дите во мне мужнино. Приходил он. От вас, нелюдей, прятался, того и не видели…ко мне приходил.

Один из мужиков кулаком ее в лицо ударил, выбивая несчастной зубы, а у Рана сердце зашлось от жалости.

- Врешь, сука саананская. Мертв мужик твой. С самим Саананом обжималась и отродье от него понесла.

Ран тогда бросился спасать несчастную. Отбил у живодеров-фанатиков, заколов двоих ножом, а третьего утопив в болоте. Повез ее в деревню. Долго вез, дожди проливные начались, всю дорогу размыли, даже лошадь не могла одолеть путь. Привалы частые делали. Он несчастную собой согревал и весь паёк ей скармливал, воду на огне грел, а она хворь какую-то подхватила, и не довез Ран ее до деревни. Умерла у него на руках. А когда умирала, звездами его осеняла и молилась о нем.

- Хороший ты…добрый, спасибо тебе. Но, видно, отжила я свое уже. Да и не будет мне жизни одной. Дите умерло во мне, когда зверствовали они. Не бьется давно…. Грешная была, нагуляла плод. Я три нападения пережила. Валлассары не тронули нас, а потом свои пришли, деревню отбили и меня растерзали за то, что с врагом спала. Значит, судьба такая. А ты долго жить будешь…это я тебе говорю. Доооолго. Ралана все свои жизни тебе отдаст. Не нужны они ей больше. Сил нет у нее.

Она что-то шептала, закатывая глаза, а он думал, что бредит, и лоб ее от испарины платком утирал.

- Я молиться о душе твоей буду. Нет людей грешных и негрешных. Все мы где-то и в чем-то виноваты перед кем-то. На том свете души равны, и бог один у нас, нет у него имени и не было никогда.

Она глаза открывает помутневшие, но его будто и не видит уже.

- Молись…молись, солдат. Некому обо мне молиться было. Не родился сыночек мой родненький. Ушел и меня за собой потянул. Валанкар его назвать хотела…знаю, что сына носила. Свечку за нас в храме не ставь, не верю я в Иллина. И…амулет себе забери. Беречь тебя будет от людей и нелюдей.

Он закопал ее у болот и звезду сам из веток смастерил. В изголовье поставил. Слезу скупую утер. Когда во время войны люди мрут, жаль, конечно, но когда женщины и дети вот так, из-за своих же мразей… жить страшно становится. Где зло конец берет, а где начало, не знал и сам Ран, но всегда старался по совести жить. По велению сердца. Убивал, когда выбора не было, чужое не брал никогда и лгать не умел. Может, прямолинеен и груб, но зато с чистой совестью.

На память с ее шеи снял амулет с волчьим клыком, вбитым в кусок дерева и обвязанным волчьей шерстью, сплетенной в тонкие косички с бусинами на концах. Носить не отважился, в карман спрятал, а со временем в мешок зашил и на ремень повесил. С тех пор ни одна стрела его не брала, как заговорил кто.

В озере все его люди потонули, а он выжил, как и сейчас в Раване. Может, и снежная пустыня его не одолеет. Пальцами амулет нащупал и сжал в ладони, делая последние усилия, пробираясь вперёд по снегу сквозь липкие холодные комья, бьющие по лицу и закатывающиеся за воротник. Ураган начинал набирать силу, как вдруг вдали огоньки показались, и Ран усмехнулся, сильнее сжимая мешочек кожаный. Вот и добрался до деревни. Его время еще не пришло, есть, значит, у Всевышнего предназначение для Мазала, если к себе забирать не торопится.

***

- Ночлег мне бы и похлебку горячую, - прохрипел севшим голосом Ран, откинувшись на деревянном колченогом стуле и глядя из-под заледеневших бровей на старика-хозяина постоялого двора, разносившего кубки с квасом другим гостям.

- Нет мест. Сам сплю с тремя постояльцами. Беглецы из захваченных деревень, как саранча, налетели.

- На полу посплю в сенях. Я не привередлив. Похлебки неси, хозяин, и квасу горячего. Почем нынче роскошь такая?

- Дорого. Так как и впрямь роскошь. Квасу принесу, а похлебка ползолотого стоит.

Осмотрел путника, приподняв одну косматую бровь над сощуренным светло-голубым глазом и явно сомневаясь в платежеспособности тианца.

- Ползолотого? Ты совсем сдурел, старый пес? За ползолотого свинью жареную купить можно.

- Когда-то. Времена нынче такие. Все не дешево. Свиней в деревне не осталось, только лошади облезлые да козы. Так что похлебка сегодня велиарским блюдом зовется. А ежели с мясом, то два золотых. В сенях места нет. В хлеву могу разместить, тоже не дешево - четвертак. Не ахти какое тепло, но все ж не под голым небом. Костер разожжешь и согреешься.

- Саанан с тобой, пусть и в хлеву. И квас неси горячий. Нет у меня пол золотого на похлебку. За хлев да за квас могу заплатить и все.

- Откуда сам будешь, солдат? Не раванец часом? – спросил вдруг старик и повязку на голове цветную поправил.

- Тианец я. Но с Равана иду…нет его теперь. Померли там все.

Утер с лица растаявший лед и бросил взгляд на огонь с казанком, в котором кипело явно что-то весьма вкусное, и запах в ноздри забивался, заставляя желудок сжиматься в голодных спазмах. Хозяин оказался не скрягой и вместе с квасом принес-таки путнику похлебку и кусок хлеба.

- Брат мой в Раване службу нес…а вдруг, как ты, скитается где-то, и, может, кто накормит несчастного.

Не стал Ран говорить, что, может, и скитается, только уже не в облике человека и в еде явно не нуждается. Но лучше язык прикусить, а то выгонят на улицу.

Хозяин постелил ему овчины сверху на тюфяки с сеном и даже дамасом угостил. После съеденной похлебки и выпитого кваса разморило Рана, и он задремал, сжимая котомку руками с потрескавшейся на морозе кожей. Снилось ему лето и луга зеленые. Снилось, что горы изумрудной травой поросли и ярко-алыми цветами, пение птиц переливается в синеве неба, и журчание ручья у подножия Тиана слышно, где вырос Ран. Родные края, в которых больше чем полжизни не бывал. На деревьях листики нежные появились, и он, задрав голову, любовался красотой, пока не услышал пение где-то вдалеке среди полевых цветов. Женский голос напевал на родном наречии Рана песенку о любви девушки к воину. Когда молодой Ран раздвинул стебли цветов, он увидел ту самую Ралану с красными лентами в волосах, она младенца на руках держала, кружила, в воздухе подбрасывала и уже совсем другую песню пела…ту самую, страшную, которую вдовы поют не вернувшимся с войны воинам.