Юрий Гагарин - Виктор Степанов

Только им, двоим, еще маленьким Юрию да Бориске, дозволено поваляться в постели.

Что ж, малыш пусть поспит. А Юрий — ему по весне уже стукнуло семь, сползает с кровати — жмурься не жмурься, в пол-окна ярится солнечный круг, — и, отхлебнув молока из кружки, босиком выбегает на улицу. На дороге в теплой еще пыли терпимо, а шагнул чуть обочь — и жигануло пятки морозцем ранней росы. Над цветком загудел охотливый к сладкому шмель. И сама, как вспорхнувший цветок, замелькала желтыми крыльями бабочка. Нет, за ней не угнаться, ее не поймать. Чем бы таким заняться? Дружки еще по домам, не скоро выйдут на улицу. А вот и Зоя! Тростинкой выгнулась под коромыслом, и в руке еще полведра.

— Зоя, давай помогу!

— Нет, Юраша, тебе тяжело!

Уцепился за ручку ведра, заплескалась, зашлепала по дороге водица. Ух, холодная…

— Зоя!

— Ну ладно, тащи уж…

Сколько раз обернулись до колодца — туда и обратно.

— Хватит, Юраша, — над корытом сугробом мыльная пена. Здесь уже делать нечего, здесь работа сестры, а ее тихий оклик строже маминого приказания: — Иди погуляй!

А куда погулять? Чу!.. Стук отцовского топора вдалеке.

Вот и отцова работа! Начатый сруб — в два от низу бревна, или «венца». Слепит на взмахе топор и остро, легко вонзается в дерево, И щепки — вдрызг! Взрывы дерева по сторонам.

— Леш, гляди-ка, помощник пришел! — кричит бородатый дядька.

— Сынок! Подходи, пролезай-ка сюда. Чем угощать-то будешь?

И только сейчас Юра спохватывается, что не просто пришел поглазеть, а принес отцу завтрак. В узелке яички, сальце, творог.

Отец воткнул топор, кепчонку на топорище и на коленях разложил тряпицу-скатерку.

— Что ж, поснедаем, сынок. Садись и ты, Семеныч, чем богаты, тому и рады…

Подымили цигарками мужики: пора за работу. Застучали опять топоры, забрызгали щепками. И любуется Юра — у отца как бы ловчее да складнее других играет топор. Вот и по третьему бревну положили, по четвертому и по пятому. Здесь окно прорисовывается, там будет дверь. Дом растет, будут жить в нем люди, добрым словом вспомнят отца. А он вытер пот со лба жилистой сильной рукой:

— А ты к мамке, сынок, к мамке сходи… До фермы дорога неблизкая.

Но вот наконец и ферма — знакомое длинное белое здание. Какая-то женщина отложила в сторону вилы, метлу.

— Тимофевна, глянь, твой помощник пришел!

— Сынок! Ты зачем же так далеко?

— А пришел посмотреть поросяток.

Бело-розовые, словно только из бани, они толкутся в закутке. А вот эти совсем еще малыши, их держат в большой корзине.

— Мама, можно хоть одного покормить?

— Попробуй, сынок, возьми вон того, что полегче…

Юра осторожно извлекает из корзины теплое тельце, подсовывает свинье Белуге под бок.

— Тимофевна, глянь, твой Юрка никак и правда помощник?

Мальчику лестно, ему хорошо от такой похвалы, оттого, что на ферме мама, как и дома, хозяйка — самая главная. Даже по голосам этих женщин ясно, что ее уважают.

И Юру уже не оттащить от закута.

— Мама, еще одного покормлю.

— Хватит, Юраша, иди погуляй.

И уже взрослому Юрию смутно-смутно, светлым лучиком, прорезавшимся из детства, высветится, а мать расскажет об этом подробнее, как вызвали ее по какому-то срочному делу и оставила она мальчика одного с наказом, чтобы присмотрел, как покормятся ее подопечные. Вернулась и ахнула: одни поросята у кормушки, а другие заперты в клетке.

— Сынок, ты что натворил?

— А ничего, не пускаю тех, которые очень жадные. Они слабеньких отгоняют, а сами все съесть норовят. Накормлю их в последнюю очередь. Пусть, мама, все будет по справедливости.

Каждодневная кругосветка из дома к отцу, от отца к матери и обратно замыкалась у родной избы. Здесь на верстаке уже строгал доску для ремонта терраски брат. Не давалась, видно, работа. Сучки да задоринки. То и дело спотыкался рубанок. Но попробуй не выполни задание отца.

— Давай хоть стружки твои уберу… И на речку пойдем…

Брат уступил. Вот и берег с натоптанным пятачком, откуда ныряют. Манит вода, и все-таки страшно темной, перерезанной, как фонариком, какой-то рыбешкой, таинственной глубины. Валентин с разбегу, «ласточкой» полетел с обрыва, только радуги брызг в разные стороны. И снова спокойно течет вода. Как долго он умеет совсем не дышать! А вдруг утонул? Но Валентин пробкой выскакивает на поверхность:

— Юраша, давай сюда!

И подплывает саженками, подставляет плечо.

Изловчился, схватил, окунул «по шейку» — и сердечко словно выпрыгнуло наружу. Но через минуту-другую обвыкся, освоился, и, схватясь за сильную руку, что есть силы заколотил по воде ногами:

— Поплыли, поплыли!..

Не попадая зуб на зуб от холода — все же перекупались, — возвращаются братья домой. Уговор на завтра — идти на рыбалку. Да, Юраше Валентин наладит отдельную удочку. Надо вот только загодя накопать червей, и еще не проспать бы.

Утро росистое, тихое. Даже еще не утро, а просто улыбка солнца сквозь дымку тумана. Вот так иногда заглянет в окошко с улицы мама, улыбнется, и на душе хорошо-хорошо.

А река зеркалится, розовеет. Глядь, и рыбка вон там заиграла, всплескивает, вычерчивает круги. Брат забросил леску как можно дальше, передал удилище Юре — следи, как начнет подпрыгивать поплавок, — не зевать. Сам насадил червяков на две длинные удочки.

Время течет медленно, а поплавки хоть бы один шевельнулся. Вот и туман опять потянуло на реку. И снова ясно. Может, потому и не клюет рыбешка, что видит двоих, стерегущих ее оплошность. Вода чиста, и в ней облака. Если сейчас нырнуть поглубже, можно достать до неба? Красота-то какая!

И уже надоедает томительное ожидание.

— Валя, пошли домой, мама пироги собиралась печь.

Сматывают удочки, спешат обратно. И правда, дух пирогов сразу с порога. Угощение и к празднику, и к началу большой работы. Завтра мужики начинают косить, Валентин — с ними. Юрию же накажут отнести брату поесть, подзаправиться, как говорит отец. Ноша та же — миска, затянутая в узелок.

Назавтра Юра идет в самое дальнее путешествие через весь луг, вон туда, где, кажется, близко мелькают загорелые спины косарей.

Ступил в траву, в цветы, что по самую грудь, и нет дороге конца и краю.

Идет как будто по сказке, все его радует и пугает. Росинки нанизаны на пырей, как прозрачные бусы, но вот какой-то жучок закачался на стебле и мигом стряхнул красоту. Проглянул, посветил сквозь дебри желто-синий цветок — иван-да-марья? А под ним что-то зашелестело, побежало частыми удаляющимися шажками. И не успел еще улечься испуг, как в двух шагах обдало даже ветром, огромная птица порхнула и, хлопая крыльями, полетела прочь. И понесли, понесли ноги в беспричинном страхе вперед, туда, где редеют, светлеют травяные высокие заросли. Взбежал на пригорок и очутился посреди зеленого, цветастого моря, стрекочущего голосами кузнечиков. Возвращаться уже невозможно — дом недосягаемо далеко. Вперед, только вперед до цели, где в ряду мерно идущих с косами мужиков Юра узнал по широким размахам брата.