Архипелаг OST. Судьба рабов «Третьего рейха» в их свидетельствах, письмах и документах - Виктор Андриянов

Наконец, разобрались, гвалт смолк, вагоны закрыли. Тишину разорвал протяжный паровозный гудок, поезд тронулся. И уж тут раздался такой крик, по сравнению с которым ор немцев был как лай собачий перед громом над головой. Кричали и мы из вагонов, и те, кто провожал нас. Поезд уже стал набирать скорость, да вдруг снова остановился. Провожающие догнали состав, нашли вагоны со своими детьми. И вновь крик. Поезд снова покатил, а километра через два опять остановился, и так раз пять повторялось, честное слово. Станция давно скрылась из виду, вокруг — сплошные сосны, темнеть стало, дождик сеял, не переставая, мы в вагонах мокрые, а люди за нами по грязи вдоль линии бегут».

Георгий Иванович Кондаков, г. Орел:

«В июне 1942 года, какого числа не помню, отец пришел со сходки и сказал, что поступил приказ направлять на работу в Германию парней и девушек и что сход решил для этих целей брать детей из многодетных семей — мол, не так обидно будет родителям. В нашем селе Новолуние выделили троих — меня, Николая Анохина и Аню Игнатову. Мерцаловских — это соседнее село — не трогали, поскольку там жил сам староста. Строго предупредили, что если выделенные сбегут, то за это будут наказаны родители и даже вся семья. Услышав такую новость, мать и бабушка завыли как по покойнику, да и у отца проступили слезы на глазах. Дня через два нас посадили на подводы и в сопровождении полицейских, вооруженных винтовками, повезли в Нарышкино. Бабушка пошла меня провожать, а мать осталась дома с четырьмя детьми (младшему Володе шел второй год). При расставании все плакали, а матери стало плохо — ее отпаивали водой. Мы обнялись с отцом. Это было 26 июня 1942 года.

В Нарышкине нас посадили в вагоны, чтобы везти в Орел. Когда поезд дернулся, бабушка дико закричала и села на землю. Глаза ее широко открылись…

До сих пор эта картина, в мельчайших подробностях, жива в моей памяти. Я держал узелок, который бабушка сунула в последний миг. В нем было собрано все лучшее, что могли дать мне в долгую и страшную дорогу родные. В Орле нас перегрузили в товарные вагоны, двери закрылись, и поезд покатил на запад. Ночью в Брянске к эшелону добавили еще несколько вагонов.

Первый раз нас кормили в городе Лида. Тянулась эта процедура довольно долго. Один мужчина, мой сосед, попросил раскрутить проволоку и снять щеколду с другой стороны вагона. Я с готовностью нырнул вниз и, подпрыгнув, повис на щеколде, пытаясь размотать проволоку. Страшный удар в спину сбил меня, как спелую грушу. Почти потеряв сознание, я юркнул под вагон. Второй удар пришелся по каблуку сапога. Я выскочил пулей с другой стороны. Мне подали руки и через секунду я сидел внутри, забившись в угол. К вагону уже бежала охрана, но тут поезд тронулся, что меня и спасло. Дверь захлопнули.

Следующая остановка была в Берлине. Тут произошла забавная сцена. В вагоне ехали семейные с детьми. Один малыш попросился на горшок и, сделав свое дело, отправился обратно на нары. Его мамаша взяла, да и не глядя выплеснула содержимое за окно. А как раз напротив стоял немецкий полицейский в начищенной каске. Все содержимое русского горшка обрушилось прямо на него.

Страж порядка дико заорал. Но поезд тронулся, и я лишился возможности наблюдать финал».

(О Георгии Ивановиче Кондакове первой рассказала журналистка «Комсомольской правды» Галина Чернакова. В огромной почте газеты, где мы вместе работали, она «выловила» письмо из Орла, поразившее ее с первой же фразы: «Дорогая редакция, обращается к вам бывший узник фашистского лагеря Гельголанд, который находился в годы войны на британской территории». Георгий Кондаков писал, что на захваченные Нормандские острова в проливе Ла-Манш гитлеровцы завезли тысячи иностранных рабочих, в том числе советских. Чернакова заинтересовалась малоизвестной страницей войны, опубликовала в «Комсомолке» большой очерк; потом продолжила свои исследования в Институте истории, выступила составителем содержательного сборника «Советские люди в европейском Сопротивлении». По ее совету Кондаков продолжил работу над своими записками.)

А на станции Лида, получив страшный удар в спину, Жорка Кондаков еще хорошо отделался. Он вполне мог получить там пулю и остаться навсегда у насыпи. Таких эпизодов было очень много. Во время пересадки в Люблине в марте 1943 года из одного вагона, сговорившись, бежали десять молодых полтавчан. Обнаружив «недостачу», конвоиры вывели из этого вагона сорок человек и на глазах всего эшелона расстреляли.

… Марш-агента Раю за линию фронта, к немцам, направила армейская разведка.

«…Марш-агенты… Я уже несколько лет шел по их следам, — писал в своих «Последних заметках» замечательный публицист Иван Васильев. — Следы обрывались так неожиданно, будто падали в какой-то разлом земной коры, и, казалось, никакой силой не извлечь их из небытия. Девушки уходили на фронт и… пропадали. Спустя десятилетия некоторые вдруг объявлялись, но сколько требовалось усилий, чтобы найти их, расспросить, а они очень сдержанны были на рассказы — кому хочется рассказывать постороннему человеку о своих трагедиях!

Марш-агент — это разновидность разведывательной работы. Самая примитивная, но зато и самая распространенная во всех войнах. Надо пробраться на территорию, занятую врагом, слушать, считать, запоминать и потом, перейдя фронт, доложить в разведотдел. Там суммируют все донесения агентов и дадут в оперативное управление предположения о намерениях противника. Каждое донесение в отдельности походило на дождевую каплю: упала одна — ничего нельзя сказать о предстоящей погоде, а если много «капель упадет на карту» да все они сойдутся с данными пехотной, авиационной, резидентской разведок, — прогноз будет более или менее точный…

Я все-таки разыскал Раю в базарной сутолоке, она работала в одном из ларьков, очень удивилась расспросам об участии в войне:

— Про войну ничего не могу рассказать, а про плен… лучше не вспоминать.

Я показал ей справку из военных архивов — список марш-агентов, направленных в тыл врага разведотделом одной из армий Калининского фронта. Там значилась и ее фамилия.

— A-а, было такое дело. Все это из-за одеяла. У нас семья была большая. Детей много, спали внакатку, а укрываться было нечем. Военный, который приходил к нам, это увидел и потом, агитируя меня в разведку, пообещал теплое ватное одеяло. Мне было жалко братишек и сестренок. И я сказала: «Давайте сразу — тогда пойду». Я принесла домой новое одеяло и назавтра ушла. Немцы нас задержали в первой же деревне. Ни о чем не допрашивали. Ни в чем не подозревали, им, видать, уже был дан приказ: брать всех девчат и отправлять в Германию. Вот и повезли нас в теплушках. Как скотину. Долго везли, уж не помню сколько. В Германии нас распределили, кого на фабрики, кого к бауэрам. Я попала свинаркой к одной злющей фрау. Била страшно, а кормила тем же, чем и своих свиней. За четыре года я состарилась, как за сорок. Для меня свиньи теперь лучше людей… Спала в хлеву и видела сны, как укрываю братишек и сестренок теплым одеялом».

Петр Семенович Герасимов, г. Мариуполь, Донецкая обл.:

«Как я стал человеком под номером?

В четырнадцать лет, в 39-м, остался без отца. Пришлось, чтобы помогать маме, бросить школу. Взяли рассыльным на металлургический завод им. Ильича в городе Мариуполе, потом по моей просьбе перевели разметчиком на листопрокатный стан. Там же приняли в комсомол.

Когда началась Великая Отечественная война, дважды просил Ильический райвоенкомат призвать меня в армию, но мне сказали: ты еще молод, работай, успеешь навоеваться.

Однажды во время смены вдруг, как ветер, пронеслось по цехам, у проходных — немцы! Да, в Мариуполь танки фашистские ворвались внезапно. Растерявшись от неожиданности, разошлись кто куда… Жизнь в оккупации описывать не буду. Несколько раз уходил от облав, но в апреле 42-го попался».

Михаил Константинович Щаренский, г. Ростов-на-Дону:

«В 1942 году, когда фашисты ворвались вторично в Ростов, мне было 16 лет. Аресты, грабежи, массовые расстрелы. Моих родителей, как и других евреев, расстреляли в Змеевской балке, а меня долгое время прятали русские люди. Но все-таки попался я на глаза фашистам и отправили меня в Германию».

Варвара Власовна Яцук, г. Таганрог:

«В девичестве меня звали Варей Немерич. Мне не было еще 16 лет, когда немцы оккупировали мой родной Таганрог, где я родилась и училась. Не дали доучиться. В мае 1942 г. пришла повестка и в наш дом. Сначала моей старшей сестре, а вскоре и мне: отправляться в Германию.

Согнали нас на сборный пункт и под конвоем, пешком повели к Мариуполю. На всю жизнь запомнилась эта дорога по полям, по скошенной кукурузе, которая до крови царапала ноги. Обмотав их тряпками, мы кое-как передвигались. Ночевали в конюшне. Только тот, кто испытал все эго на себе, поймет наши чувства».