Сестра сна - Роберт Шнайдер

И случилось нечто поразительное: когда он пробовал своим головным голосом самые верхние регистры, из зарослей вдруг выскочил лисенок и совершенно беззастенчиво взглянул мальчику прямо в лицо, потом поднял мордашку, сделал прыжок и очутился у самых ног Элиаса. Мальчик испугался, а следом за ним — и лисенок, и уже через секунду рыжий с бурым кончиком хвост исчез в кустах. Потом лисенок появился вновь, но теперь уже держался на почтительном расстоянии. А темнеющие влажной чернотой щели и впадины возле водопада наполнились какой-то суматошной жизнью. До времени проснувшиеся летучие мыши вдруг заметались в воздухе и никак не могли успокоиться. Когда одна из них спикировала на голову Элиаса, а потом шлепнулась на плоский лоб камня, приклеившись к нему серыми с кровавым отливом лапками, Эли а су стало страшно. В это же время эшбергские собаки подняли лай, и их многоголосый хор долго не умолкал. Чуть погодя на камень вскарабкались две пятнистые саламандры, обманутые в своих ощущениях: им показалось, что восходит солнце.

Элиасу удалось — объяснить этот феномен иначе мы не можем — достичь звуковых частот, доступных слуху животных, пробиться в ультразвуковой диапазон летучих мышей, издавать звуки, не слышимые человеческим ухом, но внятные собакам и лисам. Сам того не подозревая, он заговорил с животными.

В те дни учитель Оскар Альдер заметил кое-какие перемены, происшедшие с мужеподобным ребенком. Тот уже не мог сидеть спокойно на школьной скамье, постоянно ерзал, а однажды разбил свою грифельную доску. Когда учитель попросил его ответить на вопрос, который оказался не по зубам другим ученикам, мальчик словно бы и не услышал сто. Это озадачило учителя: до сих пор Элиас ни разу не медлил с ответом. Оскару не однажды приходилось удивляться памяти этого ребенка, да и длинноносому курагу Бойерляйну тоже. Мальчик так превосходно знал закон Божий, все имена и сюжеты обоих Заветов, что курат был вынужден всякий раз напрягаться, чтобы уследить за мыслью блестящих ответов. Люди заметили, что после уроков курат стал частенько садиться за Библию, чтобы заново перечитать какое-нибудь место. Курат Бойерляйн охотно послал бы Элиаса в монастырскую школу Фельдберга, но эта затея натолкнулась на сопротивление отца. «Чтобы доить коров да навоз убирать, учебы не требуется», — сказал Зефф. В чем он, к сожалению, был, конечно же, прав.

Теперь мальчика словно подменили. Усмотрев в этом дерзкий вызов, Оскар Альдер счел необходимым взяться за розгу и отсчитать десять обжигающих ударов по пальцам любимого ученика. При этом Элиасу захотелось только испытать действенность недавно обретенного головного голоса. Впрочем, Оскар Альдер отнюдь не был строгим учителем. Свист розги раздавался довольно редко. Тем не менее однажды он так сурово наказал одного из маленьких Лампартеров, что не обошлось без телесных повреждений. Мальчик незлобиво обозвал учителя «плевком козлиным», за что Оскар швырнул ребенка на пол и начал бить ногами, покуда не превратил его в окровавленный безголосый комок. После этой экзекуции одноклассники подобрали с пола волосы жертвы и торжественно поместили свой трофей в глиняный флакон. С тех пор, поймав на себе взгляд учителя, призывающий к ответу, маленький Лампартер начинал заикаться, и порок этот преследовал его до конца жизни. И все-таки Оскар Альдер не был строгим учителем, это действительно так. И Элиас не дал запутать себя, он явил упрямый характер эшбержца, который уж если закусил удила, то раз к навсегда.

Каждый день спускался Элиас к отшлифованному водой камню и неутомимо шлифовал собственный голос. Он кричал на разные лады, испытывая свой головной регистр, рассыпался обертонами, чередовал пение с криком, который для стороннего уха звучал бы явно зловеще. В то время он открыл в себе необычайный дар имитировать чужие голоса, о чем может поведать следующий эпизод.

В 1815 году, а именно когда отмечали праздник Тела Христова, в деревне — и прежде всего в доме Хайнца Лампартера — появились признаки своего рода религиозной истерии. Началось с того, что слепой начал городить тын для выгона на опушке леса, где проходила граница его земли и усадьбы Зеффа. Спрашивается, в состоянии ли слепой человек сделать ограду без чужой помощи?

Хайнциху в очередной раз осенило, о чем она и поделилась с Хайнцем, когда дождливым воскресеньем окинула взглядом свое маленькое владение и с размахом выгороженные угодья Зеффа Альдера. А ведь ограда-то небось и передвинуться может, мечтательно вздохнула она.

На следующий день люди видели, как Хайнц начал вслепую орудовать на границе владений, перенося ее подальше от своего дома. Хайнциха держалась поблизости, однако в укрытии. С предельной осторожностью она давала слепому указания, дирижируя действиями супруга на чужой территории. Зефф обнаружил подвох, но смолчал. Проявляя завидное терпение, он сносил неумелую городьбу. Хайнц с не менее завидным терпением поутру восстанавливал ее. Таким путем Хайнциха надеялась выцыганить землю соседа, и торг этот тянулся довольно продолжительное время.

Как-то погожим вечерком слепой вновь орудовал на земле Альдера. И тут он услышал вдруг чей-то голос, до того жуткий, что ничего подобного он в жизни не слыхал. Деревянная кувалда тут же выпала у него из рук, а толстогубый рот распахнулся во всю ширь. Хайнц опустился на колени, из его иссохших век неожиданно для него самого пролилась слеза. Неужто, — содрогаясь, подумал он, — с ним заговорили ангелы? Это с ним-то, с червем презренным?

— Отчего грешишь против соседа своего? Я, пророк Илия, говорю тебе: покайся!

Услышав эти слова, сопровождаемые громом небесным, Хайнц исторг из груди вопль ликования, вонзил пальцы в землю и размазал ее по своему лицу.

— Черная у меня душа, господин Пророк! Только не губи грешного! Баба меня попутала! — зарыдал Хайнц в таком глубоком раскаянии, что наш шельмец и сам перепугался и бесшумно удалился прочь.

Так как курат в деликатных выражениях указал Хайнцихе на дверь, она решила изложить суть происшествия в письмеце в Рим самому князю церкви. Ведь она нисколечко не сомневалась в истинности слов обливавшегося слезами супруга, которому на огненной колеснице явился сам Илья Пророк. Она заставила слепого показать ей местечко, где произошло чудо, и когда Хайнц уже вломился в чужие пределы, она с удивительной осторожностью направила его к наиболее вероятному месту чудесного откровения, как раз в середине собственной полосы с картофелем. Тут она сама взялась за городьбу, и эхо ударов двух деревянных кувалд слышалось до самой полуночи.

Уступив настоятельным просьбам, курат все же пришел на грядки для полевого благословения. Деревня чуть не взбунтовалась, многие эшбержцы никак не могли понять, почему именно это откровение считается истинным: ведь чудо, явление, видение и все такое на своем поле, в своем лесу, в своем доме — пустая выдумка. Однако Хайнциха пошла в своих замыслах еще дальше. У эшбергского резчика по дереву по прозвищу Большейчастью она заказала четырнадцать крестов и четырнадцать церковных кружек, которые намеревалась расставить на тропе, ведущей к месту явления пророка. Таким образом, полагала она, добросердечный человек сможет представить себе не только весь Крестный путь Спасителя, но и неимоверную нужду того, кому явилось чудо. И не так уж она была проста, ибо знала: уверует тог, кто узрит. Поэтому прямо посреди грядок она сколотила хибарку для защиты от непогоды наподобие скита. Там должен был стоять слепой ясновидец с молитвенно сложенными руками и ликом, удивленно запрокинутым к небесам.

До этого, правда, не дошло. Духовные власти в Риме не ответили на письмецо. Большейчастью предъявил счет за кресты и кружки, и тут выяснилось, что супругам придется расстаться с коровой и быком. С тех пор Хайнциха долго не появлялась на людях, даже на литургии. «О Господь со святыми пророками, работы по хозяйству невпроворот, — тарахтела она, — и от отелов не продохнуть».

После того как Элиас путем неустанных упражнений обрел голос, обладавший невероятно мягким звучанием, курат Бойерляйн назначил его читать но воскресеньям Послания апостолов. Но и на этом поприще наш герой долго оставаться не мог, так как невыразимо пленительный голос настолько завладевал прихожанками, что у них пропадало всякое благочестие. Как только мужечадо принималось читать, на евангельской стороне храма нарушалось подобающее богомольцам спокойствие. Скамьи начинали поскрипывать и пошатываться, все слышнее становился шорох воскресных юбок и треск лифов, руки либо беспрестанно поправляли прическу, либо нервозно барабанили пальцами по молитвеннику, башмаки норовили с грохотом свалиться с ног на пол, и наконец, в поминальное воскресенье, когда одна из престарелых Лампартерш при оглашении апостольского слова замертво хлопнулась об пол, курат Бойерляйн догадался, что голос Элиаса скорее умаляет благочестивое настроение, чем поощряет его. Иные из парней всерьез задумали разбить в кровь медоточивые уста того, кто так заморочил головы их бабенкам. Слава Богу, ему удалось этого избежать, так как та самая Альдерша, которую называли Сорокой, не замедлила выдать планы грозных ревнивцев. Надо, однако, понять душевную смуту мужиков, чьи жены начинали страшно ерзать и шуршать юбками при звуках ангельского голоса. Надо войти в их положение.