Пурга уходит через сутки - Лидия Вакуловская

— Какая? — механически спрашивает Ася.

— Вы красивая, — он в упор глядит на нее.

Ася краснеет, ерзает на табуретке, не зная, что ответить. Наконец, решила перевести все в шутку:

— Вы опять делаете мне комплименты. Но я совсем не красивая, может только симпатичная. А потом, откуда вы знали, что именно я приеду?

Странные огоньки, вспыхнувшие до этого в его глазах, пропали.

— Откуда знал? — Он встает, тянется к совку, чтобы подбросить угля, поворачивается к ней от плиты, разводит большие руки, смеется:

— Должны же нас когда-нибудь посетить газетчики. А кроме вас, кто мог приехать?

Абсолютно верно. В редакции районной газеты — четверо: шеф, секретарь, литсотрудник, машинистка. Кому мотаться по командировкам, как не литсотруднику, то есть не ей, Асе?

— Вы догадливы, — сказала Ася.

— Хоть это тоже комплимент, но я не обижаюсь, — он смотрит на нее по-прежнему просто и дружески.

Спустя минуту он спрашивает:

— Признайтесь, не было бы этого пасквиля на меня, вы бы не приехали? Я вас, газетчиков, знаю. — Он шутливо грозит ей пальцем. — Напиши вам что-нибудь хорошее, смотришь — десять строчек в газете дали. А сообщат, что там-то и там живет эдакий негодяй, вы сразу туда и целый подвал строчите. Так или нет?

— В общем нет, но бывает и так.

Ася вымыла чашки, поставила в шкафчик посуду. А дальше чем заняться? Посмотрела на часы: девять вечера. Ого, уже десять часов она сидит у Тюрикова! Десять часов назад началась пурга. Конца ей, кажется, не видно. Может, взяться за статью? Нет, сегодня начинать, пожалуй, не стоит. Тогда чем же все-таки заняться?

Тюриков, словно подслушав ее мысли, предлагает:

— Хотите, покажу свое семейство?

Вот и нашлось занятие.

— С удовольствием, — соглашается Ася.

Они перебазировались в комнату. Здесь гораздо холоднее. Не один, как на кухне, а два угла комнаты сверху донизу облепила изморозь. Одна стена выходит на север, и в эту стену неистово колотит ветер. Но в комнате уютно. На стенах — две шкуры нерпы, «Девятый вал» Айвазовского. На полу — большущая шкура белого медведя. Кровать покрыта пушистым зеленым одеялом. Шкаф для одежды. Ничего лишнего, и все на своем месте. На письменном столе — лампа под оранжевым абажуром. А рядом с лампой… что это? Да, да, обыкновенная вышивка. На куске полотна, натянутом на легкий обруч, зеленеет тундра, а чуть поодаль, над высокими сопками, повисло оранжевое солнце. Вышивка не закончена, у солнца пока что недостает одного бока, и в том месте, где должен быть бок, торчит игла с коротенькой ниткой в ушке.

Ася переводит удивленный взгляд с вышивки на Тюрикова.

— Это вы?! Ой, как здорово! — Она не в силах скрыть восхищения. — Честное слово, здорово!

— Ерунда, — говорит Тюриков. — Балуюсь на досуге. Совсем не мужское занятие.

— Пусть не мужское, зато какая будет картина! — восторгается Ася. И думает: «Он просто удивительный человек!»

Тюриков немного смущен. Он прячет вышивку в ящик стола и извлекает оттуда пузатый альбом.

— Начиная от дедов, вся родословная здесь, — хлопает он рукой по альбому. — Вам объяснять?

— Конечно, иначе не пойму, — отвечает Ася.

Фотографии разместились в хронологическом порядке. Сперва — коричневые, с виньетками, на плотной бумаге. Дед Тюрикова в молодости. Бабка в молодости. Дед жены, бабка жены. Деды в молодости носили бравые усы. Молодые бабки украшали высокие прически массивными, похожими на вилы гребнями. Потом потянулись отцы и матери по обеим линиям. Они чинно восседали в деревянных креслах и просто на скамейках, окруженные многочисленными домочадцами. Бумага этих фотографий была попроще, над ними не так усердно трудились ретушеры.

Ася перевернула следующий лист в альбоме. Большеглазая полная женщина в легком платье держала на руках мальчика.

— Жена и сын, — сказал Тюриков.

Мальчик был вылитый отец: крупный, с выпуклым лбом, пухлыми губами.

— Он с мамой летит? — спросила Ася о сыне.

— Нет, остался у бабки, — сказал Тюриков. — Не хочется срывать с занятий. А главное, Запорожье — не Северный, там культуры больше, а заодно и витаминов.

Ася кивнула: да, конечно, ребятам нужны и витамины, и солнце, и речка летом. Хотя на Севере тоже полным-полно детишек: и тех, что здесь родились, и тех, кого привезли сюда родители. И, надо сказать, что все они растут, живут и чувствуют себя неплохо. Но это вовсе не значит, что Тюриков непременно должен забирать в Северный сына. Правда, она не сомневается, что он со временем это сделает. Человек, которого потянула на Север романтика, обязательно захочет приобщить к этой романтике своего Андрюшку или Сережку. А в том, что Тюрикова привела в их края романтика, Ася нисколечко не сомневалась. Она выросла на Севере и считала, что все, кто живет здесь или приезжает сюда, приезжают и и живут только потому, что влюблены в Север. И потому, что она так считала, она спросила Тюрикова:

— Вы, наверное, теперь жалеете, что так поздно покинули свое Запорожье? Столько лет потеряли. Но я знаю одного человека, — его в пятьдесят лет забросила сюда романтика, и он говорит, что только здесь стал по-настоящему счастлив.

Тюриков поднял на нее глаза.

— Сколько вам лет, Ася?

— Двадцать.

— Так вот, когда вам будет сорок, вас уже никуда не забросит романтика. — Он помолчал, затем сказал. — А там, черт его знает: может, и романтика.

— Вы отрицаете романтику в сорок и в пятьдесят лет? — удивилась Ася. — Да я знаю столько геологов, полярников…

Тюриков перебил ее:

— Упаси бог! Ну кто бы заставил меня сюда тащиться, если бы не романтика.

— Вот видите! — победоносно воскликнула Ася.

Асе порядком надоело разглядывать фотографии незнакомых людей. И как только Лука Семенович, взяв пустое ведро, пошел в сени за углем, она поспешила закрыть альбом. Одна фотография выпала из альбома, легла на стол оборотной стороной. Крупными размашистыми буквами разбежалась надпись. Ася механически прочитала ее: «Никите Буренкову. В память о совместном проживании в доме отдыха «Красный луч». Август, 1955 год». Перевернула фотографию. Прислонившись спиной к березе, стоял Тюриков, щурился от солнца. Потом она снова повернула карточку, еще раз перечитала надпись. И ей вдруг стало жалко незнакомого человека Никиту Буренкова, который по неизвестной причине не хранит у себя эту фотографию, предназначавшуюся для него еще в 1955 году.

Громыхнула дверь, вернулся Лука Семенович.

— Разве это честно? — сказала Ася, протянув ему фотографию, — Подписываете на память и оставляете у себя.

Неужели она сказала такое, от чего следует пугаться? А Тюриков, похоже, испугался. Вернее, испугались его глаза. Они вдруг округлились, метнулись по сторонам, прищурились, снова метнулись.

— Что вы на меня так смотрите? — растерялась Ася. Она поняла, что поступила неправильно: она не имела права читать надпись на чужой фотографии, да еще лезть со своими умозаключениями.

— Да нет… я так, — ответил наконец Тюриков. — Он уехал раньше срока, Буренков. Не успел отдать.

Фу ты! Выходит, никаких неприятных воспоминаний, связанных с этой карточкой, у Тюрикова нет. Это ей просто показалось, что она огорчила его. Вот дура! Ася облегченно вздохнула.

— Ну и метет, — говорит спустя минуту прежним ровным голосом Тюриков. — В дровник снегу надуло — за день не выгребешь. — Он засыпал в плиту сразу ведро угля, сказал Асе. — Давайте подумаем, как нам размещаться. Вы занимайте кровать, а я на кухне на шкурах устроюсь. Идет?

Ася не стала отказываться от привилегии занять кровать хозяина: все равно Тюриков настоит на своем. Спать она решила не раздеваясь: в свитере и брюках теплее. На кровати было два одеяла, на одно можно было лечь, другим укрыться, а сверху еще набросить полушубок. Раз Тюриков собирается спать в меховом мешке, одеяло ему не нужно.

Тюриков внес из сеней несколько оленьих шкур, Ася помогла ему расстелить их на полу, возле плиты. На шкуры положили меховой мешок.

— Вот у вас, Ася, здесь много говорят о культуре, — без всякой связи начал он. — Дескать, сейчас в северных поселках появилась армия интеллигенции. А о том, что эта интеллигенция гнилая, молчат.

— Это как же понимать — гнилая? — Расстилая шкуры, Ася наступила ногой на косу и сердито откинула ее за спину.

— Возьмите наш Северный. Кажется, все есть. Тут вам и врач, и учителя, и председатель колхоза, и завклубом, и библиотекарь, и культармейцы. Все они считаются новой интеллигенцией, проводниками культуры.

— Ну да, — подтвердила Ася, поднимаясь с пола.

— А если заглянуть в корень? — Тюриков все еще сидел на корточках на шкурах и снизу вверх смотрел на Асю. Глаза у него стали сухими, ноздри нервно вздрагивали, губы сжались.

Ася ждала, что он скажет дальше, еще не понимая смысла этого разговора. И Тюриков сказал: