Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков. - Иван Черных

— А скорострельность разве не играет роли?

— Играет. Но немцы открывают огонь с шестисот-пятисот метров. Для ШКАСа такая дальность неэффективна. И нужен второй стрелок: задняя нижняя сфера у нас практически не защищена.

Генерал о чем-то подумал, взглянул на часы:

— Во сколько у вас построение?

— В двадцать ноль-ноль, после ужина.

— Хорошо, вот тогда и поговорим со всеми, послушаем мнение других. А где ваши особо отличившиеся, которыми особый отдел заинтересовался?

— Туманов и Гордецкий?

— Да, они самые.

— Отдыхали. Сейчас должны в столовую прийти.

— Вызовите их сюда.

Пока посыльный бегал за летчиками, Меньшиков докладывал Тулинову о результатах бомбометания, о том, что видел на пути к цели и на обратном маршруте. Они перешли в кабинет комполка, и Тулинов, расстелив на столе карту, отмечал на ней место встречи с истребителями, расположение зенитной артиллерии, кораблей в море. Генерал несколько отошел и, когда Туманов и Гордецкий доложили, что явились по его приказанию, даже протянул им руку и предложил сесть.

— Вдвоем уходили в самоволку? — задал он вопрос без проволочки и без той суровости в голосе, которая слышалась, когда он разговаривал по телефону.

Меньшиков заметил, как замкнулся Туманов, плотно сжал губы, видно, не желая отвечать на вопрос ни при каких обстоятельствах. Гордецкий же, наоборот, оживился, озорно блеснул темно-карими глазами и тут же выпалил:

— Так точно, товарищ генерал, вдвоем.

— Куда? — Откровенность лейтенанта не смягчила Тулинова, голос его зазвучал жестче, суровее. — Только честно, как на духу.

— Само собой, — не смутился Гордецкий. — К девушке. Она просила нас прийти еще днем, но мы не смогли. Пошли ночью, когда узнали, что вылет откладывается.

— А приказ командира?

— Так мы ж на несколько минут. И девушка просила… по очень важному вопросу посоветоваться…

— Сразу с обоими?

— Мы ее друзья. Вопрос действительно оказался важным: девушка решила уйти на фронт. Правда, об этом она сказала нам сегодня — ночью мы ее не нашли.

— Сколько вы отсутствовали?

— Минут тридцать. Нас в городок полуторка подбросила, что ужин привозила.

— А вы хорошо знаете свою девушку?

Туманов еще ниже опустил голову, Гордецкий и на этот вопрос ответил с прежней уверенностью:

— Так точно, товарищ генерал, хорошо. Она сирота, работает в колхозе. Вот на фронт добровольно решила уйти. Разве это не характеризует ее?

Генерал глянул в глаза Меньшикова, словно спрашивая у него ответа, согласно кивнул:

— Характеризует. А где ее родители?

— Мать умерла не так давно, а с отцом какое-то несчастье случилось. Мы о нем никогда разговор не заводим.

— Значит, на фронт решила… — в задумчивости повторил генерал, и лицо Гордецкого засияло.

— Товарищ генерал! — горячо заговорил лейтенант. — Возьмите ее к нам в полк, хоть воздушным стрелком, хоть мотористом, хоть еще кем-нибудь. Она толковая девушка, десять классов окончила, быстро войдет в курс дела. Ведь нам так нужны сейчас люди…

— Вы ее любите? — Генерал повеселел, лукаво прищурил глаза.

— Очень любим! И ручаемся за нее!

— Ну, коли ручаетесь… Оба любите?

— Так точно, оба.

— А не боитесь поссориться?

— Не боимся, товарищ генерал. Да и не о личном счастье время думать. Так что распорядитесь, товарищ генерал, чтобы ее зачислили в наш полк!

— Постараюсь помочь вам в этом вопросе. А что касается вашей самовольной отлучки… — Генерал повернулся к Меньшикову. — Накажите их, Федор Иванович, своей властью. Повторится нечто подобное — под трибунал. Ясно?

— Так точно! — подскочили лейтенанты со своих стульев.

На аэродром Меньшиков приехал с четко сложившимся планом разбора боевого вылета и конкретными рекомендациями на предстоящие полеты. В землянке, где он намеревался собрать летный состав, было сыро и сумрачно, на Меньшикова дохнуло каким-то могильным запахом — землей со свежими стругаными досками (землянку вырыли два дня назад), и он поспешил наверх, отгоняя вернувшиеся было мысли о погибших. Нет, разбор следует проводить под открытым небом.

Вдали показалась эмка. Генерал Тулинов остался после ужина в штабе, чтобы созвониться с командующим Южным фронтом, уточнить задачи. Что нового он привезет? Меньшиков направился к КДП, куда должна подъехать машина с генералом.

Тулинов вылезал из машины долго и нехотя, лицо его снова было хмурым и озабоченным; значит, вести неважные. Глянул на склонявшееся к горизонту солнце, потом на землянку и спросил:

— Может, на свежем воздухе поговорим? В землянке, пожалуй, тесновато.

— Да, здесь будет получше.

— Только выставьте часовых. И на ночь выделяйте оцепление аэродрома. В общем, бдительность и еще раз бдительность.

Минут через десять на грузовых машинах подъехал летный состав. К этому времени на месте, где буйно цвели маки, был установлен стол, около него три стула, а метрах в двухстах с разных сторон маячили часовые — боевое охранение.

Меньшиков построил летный состав, отдал генералу рапорт и после того, как строй громогласно ответил на приветствие комкора, дал команду левому и правому крылу изломать линию, образовать букву «П».

— А теперь всем сесть.

В строю послышались шутки, смех. Генерал подошел к столу, снял свою фуражку с большим квадратным козырьком — «посадочной площадкой», пригладил рукой реденькие светлые волосы. Шутки и смех прекратились. Генерал окинул всех взглядом и заговорил негромко, но властно, внушительно:

— Товарищи! Только что я разговаривал по телефону с командующим фронтом. Он поздравляет вас всех с боевым крещением, с первым трудным, но успешным боевым вылетом. По предварительным данным — дешифрованным снимкам и сообщениям иностранных агентств, в Бухаресте разрушен авиационный завод, а полутонная бомба угодила в королевский дворец. Кто из вас брал полутонную бомбу? — генерал повел взглядом по присутствующим. Встал капитан Цветов.

— Мой экипаж, товарищ генерал.

Ответил скромно, без импозантности, как и подобает командиру, и не «я», как ответил бы на его месте другой, а «мой экипаж». В донесении Цветов словом не обмолвился о своих заслугах, записал лаконично: «…Задание поразить королевский дворец пятисоткилограммовой бомбой экипаж выполнил». И теперь он стоял спокойный, даже, казалось, равнодушный, отчего его худощавое лицо с выгоревшими бровями и вовсе выглядело заурядным, похожим скорее на лицо деревенского простецкого мужичка, а не аса, командира эскадрильи.