Тамбур - Анна Малышева

— Простите? — Та прикусила губу. — Еще кто-то погиб?

— Ее зовут Татьяна, — настойчиво повторял следователь. — Шатенка, темно-зеленые глаза, лет тридцати…

— А! — Она отмахнулась, как от назойливой мухи. — Это которая недавно переехала!

— Она говорит, что год назад.

— Ну, для тех, кто тут живет с детства, это недавно.

Мы не знакомы, — женщина приняла независимый, суровый вид. — Здоровались, правда, но не общались.

— Что вы можете о ней сказать?

— Да ничего. Тихая. Никаких неприятностей.

— И это все? А кто к ней ходил? Она общалась с Алексеем Михайловичем?

— Не могу сказать. Прежде, когда тут жили свои, — женщина с грустью произнесла последнее слово, — мы все друг о друге знали. А теперь… Она… Выговорите — Татьяна? Ни с кем не общается. Купила квартиру после смерти Нины Павловны. Это была очень милая женщина. И еще недавно умер сосед, все досталось племяннику. Он тут живет, а я даже не знаю его имени.

— Это следующая квартира?

— Да, за стеной. А что? — Женщина подняла руку к усталым, покрасневшим глазам и безнадежно произнесла:

— А мне с утра на работу…

— Простите.

— Ну что уж… Раз такое дело… И за что? Почему?

Замечательный был человек!

В запертой комнате послышалось шевеление. Оттуда выглянула девочка, прижимавшая к груди кота:

— Мама!

— Спи!

— Скажи им, что мы слышали…

— Спи, тебе говорят! — с внезапной яростью обернулась к ней мать. Следователь насторожился. — Ничего ты не слышала!

— Это о чем ты, деточка? — ласково спросил следователь. — Что вы слышали?

Женщина с искаженным лицом обернулась к дочери:

— т Ты ляжешь, или мне тебе помочь? Когда взрослые говорят…

— Мама! За стеной был какой-то шум, мы же слышали! Вечером, еще до того, как мы…

— Молчать! — Этот крик резко отразился от стен прихожей, и девочка разом подалась назад. Кот вцепился когтями ей в грудь, и Светлана вскрикнула.

— Иди спать!

… — Постойте… — попробовал возразить следователь, но женщина и его оборвала:

— С меня хватит того, что убили Алексея Михайловича. Вы в курсе, кто такой был Боровин? Иди спать! — ее крик прозвучал еще более истерично. Девочка мгновенно исчезла в комнате и захлопнула за собою дверь.

— Боровин — один из самых лучших в Москве преподавателей итальянского языка, — женщина раздувала тонкие, четко вырезанные ноздри, отчего становилась похожей на дикое животное кошачьей породы. На рысь или пантеру. — Его ученики платили немалые деньги. У него были связи по всему миру!

— Так что вы слышали вечером? — Следователь упорно стоял на своем, хотя и принял к сведению эти показания. — Ваша дочь…

— Она — ребенок! — рявкнула женщина. — Оставьте ее в покое! Я, во всяком случае, ничего не слышала! Мы были за городом, потом вернулись и легли спать. Боровин… Немыслимо! Именно он когда-то, принимая учеников, ввел этот обычай — не запирать дверь.

У него побаливали ноги, и каждый раз ходить, отпирать, для него было трудно За ним и все другие это переняли.

Первой — Нина Павловна. Она работала на него, печатала научные работы и переводы. Женщина старого закала… Машинистка — от Бога. Выдавала громадные объемы за пару часов. Работала день и ночь — только позови. Умерла от рака. Сигареты изо рта не вынимала.

И конечно, когда Боровин перестал запирать дверь, она тоже стала так поступать. Он ведь постоянно нуждался в ее услугах. Она ушла недавно… — Женщина употребила это деликатное выражение, будто отдавая последний долг усопшей.

— Третья квартира — ваша?

— Ну, разумеется, — та вскинула голову. — Я тут родилась, надеюсь, что и умру здесь. А четвертая… Ну, там сейчас живет молодой человек. Без определенных занятий. Мне до него дела нет.

Она внезапно сжала ладонями виски:

— Господи! Получается, что из прежних жильцов осталась я одна! Сперва умерла Нина Павловна. В квартире поселилась… Татьяна, вы сказали? Потом умер этот пожилой инженер… Имени не припомню, мало общались. Отчего умер? Тоже не помню… Не помню! — Ее голос начинал срываться. — Снова вместо него новый жилец — племянник. И вот вам — Боровин! Да как нехорошо умер! И вот мы со Светкой остались одни…

И произошло то, о чем никто и помыслить не мог — с этой сухой, сдержанной женщиной случился нервный припадок. Она рухнула на пол и, впиваясь ногтями в паркет, завыла:

— Не могу больше!

Следователь покинул квартиру, легким движением головы дав знак своим подчиненным идти за ним. Если с женщиной истерика — ей лучше не мешать. Они постучались в следующую дверь. Ту самую, где жил молодой парень, который, возможно, тоже мог что-то видеть и слышать.

Дверь была приоткрыта.

— Ну кто еще там,? — пробормотала Галина, натягивая пальто. Она хотела сбегать в ночной киоск за сигаретами. Это и заняло бы всего минут десять… Однако не снять трубку — значило лишиться работы. Иногда звонило начальство — для проверки. Вслепую застегиваясь (многие пуговицы болтались на ниточках, а времени пришить их не было), она обреченно ответила:

— Да?

— Любовь, любить велящая любимым,Меня к нему так властно привлекла,Что этот плен ты видишь нерушимым…Любовь вдвоем на гибель нас вела…

Голос звучал, будто из могилы, и Галина его узнала, Это было слишком. Такого (такую) скоро не отшвырнешь. А для милосердия у нее уже не осталось сил.

— Данте хотел описать ад, — прошептал голос, — а описал рай. Любовь… Кого бы ни любить, только бы любить! И я люблю Все еще люблю.

— Простите?

— Да я вас прощаю. Интересно, простит ли меня Бог?

«Это тот, кто хотел покончить с собой. Или та? Однако же не покончил. Предпочел (или предпочла) доставать меня».

— Это цитата из пятой песни «Ада», — любезно сообщил голос. — О сладострастниках. Вам это о чем-то говорит?

— Боюсь, что нет. — Галина раздраженно принялась стаскивать пальто, ей стало жарко.

— На досуге прочитайте.

— Я постараюсь.

"Какой там досуг? Белье не стирано третий месяц!

И я вообще не помню, когда готовила нормальный ужин!

А муж? Вообще со мной не говорит. А дочь? С нею что-то творится. Проблемы роста. Мне впору самой звонить на телефон доверия. И еще — кто погуляет с собакой?!"

— А вот еще цитата, — продолжал голос. — Вы можете воспринимать это, как завещание. Песнь тринадцатая.

«Когда так часто звонят и говорят о самоубийстве, это значит, что самоубийства не будет».

— И тот из вас, кто выйдет к свету дня,

Пусть честь мою излечит от навета,

Которым зависть ранила меня!

— Это и есть завещание, — слабо повторил бесполый голос. — Я понимаю, что бросаю его в пустоту. Я для вас никто. И вы для меня — тоже. В песне тринадцатой говорится о самоубийстве. О вынужденном самоубийстве.

— Вас кто-то вынуждает покончить с собой? — Галина присела в кресло, покусывая палец. Эта нервная реакция всегда появлялась у нее в минуты сильного волнения.

— А вот еще цитата, — игнорируя вопрос, заметил голос. — Из песни пятнадцатой. Послушайте. Это интересно. Интересней, чем вы думаете:

Во мне живет и горек мне сейчас

Ваш отчий образ, милый и сердечный,

Того, кто наставлял меня не раз…

— Он стал для меня всем, — после паузы сказал голос. — Учителем, другом, отцом… Любовником.

— Кто — он?! — В эти рассветные часы Галину всегда клонило в сон, но теперь женщина чувствовала себя так, будто проглотила чашку крепкого кофе. О своих неприятностях она забыла. Галина всегда умела от них отрешиться, когда чуяла настоящую беду. Это и принесло ей популярность среди голосов, которые наводняли по ночам телефонную трубку. Тот, кто звонит в такое время, всегда чувствует — говорят ли с ним по обязанности или из сострадания.

— Он для меня был тем, чем Брунетто Латини был для молодого Данте. Он был всем. Пусть будет стыдно тому, кто подумает о нем дурно, — без выражения сказал голос. А Галина отлично знала — когда из голоса звонящего стирается выражение — дело серьезное. Тот, кому по-настоящему больно, старается казаться равнодушным. — Когда мы встретимся в аду, я упаду перед ним на колени и поцелую руку. И если мне предложат рай и скажут, что его в нем не будет, я выберу ад. Но…

В трубке послышался тихий, ледяной смешок.

— Но я уверен, что мы сойдем на одной станции. И вот что я еще хотел сказать… Я ведь не пытаюсь оправдаться. Я лишь хочу рассказать, как все было. Можете считать, что я даю показания.

«Я говорю с сумасшедшим, — думала Галина, спешно припоминая методики, которыми пользовалась в таких экстренных случаях. — И он в самом деле что-то совершил. Или думает, что совершил».

— Не помню сам, как я вошел туда,

Настолько сон меня опутал ложью,